несколько минут Мне понравилась бритая обезьяна, но ее способ околпачивать
людей слишком стар и слишком верен... как монетный двор. Я люблю риск.
- Околпачивать людей?
- Ведь мы же их презираем, Магнус? Так не будем отказывать себе в
удовольствии, если игра не удалась, говорить прямо. Вы, кажется, улыбнулись?
Я очень рад. Но я устал болтать и с вашего разрешения выпью стакан вина.
Фома Магнус вовсе не был похож на улыбающегося человека, и Я сказал про
улыбку так... для стиля. Прошло не меньше получаса в полном молчании,
нарушаемом только взвизгами и возней сумасшедшего Марта да ровными шагами
Магнуса: заложив руки за спину и не обращая на Меня никакого внимания, он
методично измерял комнату: восемь шагов вперед, восемь шагов назад.
По-видимому, он когда-нибудь сидел в тюрьме, и немало: у него было умение
опытного арестанта создавать пространство из нескольких метров. Я позволил
себе слегка зевнуть и этим обратил на себя внимание любезного хозяина. Но
еще с минуту молчал Магнус, пока следующие слова не прозвучали в воздухе и
не сбросили Меня с места:
- Но Мария любит вас. Вы, конечно, не знаете этого?
Я встал.
- Да, это правда: Мария любит вас. Этого несчастья я не ожидал. Убить
вас я опоздал, м-р Вандергуд, это нужно было совершить вначале, а теперь я
не знаю, что делать с вами. Как вы сами думаете на этот счет?
Я выпрямился и...
...Мария любит Меня!
Я видел в Филадельфии неудачную казнь электричеством. Я видел в
миланской "Скала", как мой коллега Мифисто корчился и прыгал по всей сцене,
когда статисты двинулись на него с крестами, - и мой безмолвный ответ
Магнусу был довольно искусным воспроизведением того и другого трюка: ах, в
ту минуту в Моей памяти не оказалось лучших образцов? Клянусь вечным
спасением, еще никогда Меня не пронизывало столько смертельных токов, еще
никогда Я не пил такого горького напитка, еще никогда не овладевал Моей
душою такой неудержимый смех!
Сейчас Я уже не смеюсь и не корчусь, как пошлый актер, - Я один, и
только Моя серьезность слушает и видит Меня. Но в ту минуту торжества Мне
понадобились все силы, чтобы громко не расхохотаться и не надавать звонких
пощечин этому суровому и честному человеку, бросавшему Мадонну в объятия...
Дьявола, ты думаешь? Нет, американца Вандергуда с его козлиной бородкой и
мокрою сигарой в золотых зубах! Презрение и ненависть, тоска и любовь, гнев
и смех, горький, как полынь, - вот чем до краев была налита поднесенная Мне
чаша... нет, еще хуже, еще горче, еще смертельнее! Что Мне обманутый Магнус
со всей тупостью его глаз и ума, но как могли обмануться чистые взоры
Марии?Или Я такой искусный донжуан, которому достаточно нескольких почти
безмолвных встреч, чтобы обольстить невинную и доверчивую девушку? Мадонна,
где ты? Или Она нашла во Мне сходство с одним из своих святых, как и у
Топпи, но ведь со Мной же нет походного молитвенника! Мадонна, где Ты? Уста
ли твои тянутся к Моим устам, как пестики к тычинкам, как все эти биллионы
похотей цветов, людей и животных? Мадонна, где Ты? Или?..
Я еще корчился, как актер, Я еще душил в приличном бормотанье Мою
ненависть и презрение, когда это новое или вдруг наполнило Меня новым
смятением и такой любовью... ах, такой любовью!
- Или, - подумал Я, - твое бессмертие, Мадонна, откликнулось на
бессмертие Сатаны и из самой вечности протягивает ему эту кроткую руку? Ты,
обожествленная, не узнала ли друга в том, кто вочеловечился? Ты, восходящая
ввысь, не прониклась ли жалостью к нисходящему? О Мадонна, положи руку на
мою темную голову, чтобы узнал Я тебя по твоему прикосновению!..
Слушай, что было дальше в эту ночь.
- Я не знаю, за что полюбила вас Мария. Это тайна ее души, недоступной
моему пониманию. Да, я не понимаю, но я преклоняюсь перед ее волей, как
перед откровением. Что мои человеческие глаза перед ее всепроникающим
взором, м-р Вандергуд!..
(И он говорил то же!)
- Минуту назад, в горячности, я сказал что-то об убийстве и смерти...
нет, м-р Вандергуд, вы можете навсегда быть спокойны: избранный Марией
неприкосновенен для меня, его защищает больше, чем закон, - его покровом
служит ее чистая любовь. Конечно, я немедленно попрошу вас оставить нас и -
я верю в вашу честность, Вандергуд, - поставить между нами преградою
океан...
- Но...
Магнус сделал шаг ко Мне и гневно крикнул:
- Ни слова дальше!.. Я вас не могу убить, но если вы осмелитесь
произнести слово "брак", я!..
Он медленно опустил поднятую руку и продолжал спокойно:
- Вижу, что мне еще не раз придется извиняться за мою вспыльчивость, но
это лучше, чем та ложь, образцы которой вы нам дали. Не оправдывайтесь,
Вандергуд, это лишнее. А о браке позвольте говорить мне: это будет звучать
менее оскорбительно для Марии, чем в ваших устах. Он совершенно немыслим,
запомните это. Я трезвый реалист, в роковом сходстве Марии я вижу только
сходство, и меня вовсе не поражает мысль, что моя дочь, при всех ее
необыкновенных свойствах, когда-нибудь станет женою и матерью... мое
категорическое отрицание брака было лишь одним из способов предупреждения.
Да, я трезво смотрю на вещи, но, м-р Вандергуд, не вам суждено стать
спутником Марии. Вы вовсе не знаете меня, и теперь я вынужден несколько
приподнять завесу, за которою я скрываюсь уже много лет: мое бездействие
лишь отдых, я вовсе не мирный селянин и не книжный философ, я человек
борьбы, я воин на поле жизни! И моя Мария будет наградой только герою,
если... когда-нибудь мне встретится герой.
Я сказал:
- Вы можете быть уверены, синьор Магнус, что я ни слова не позволю себе
сказать относительно синьорины Марии. Вы знаете, что я не герой. Но о вас
мне позволено будет спросить: как мне сочетать ваши теперешние слова с вашим
презрением к людям? Помнится, вы что-то очень серьезно говорили о эшафоте и
тюрьмах.
Магнус громко рассмеялся:
- А вы помните, что вы говорили о вашей любви. к людям? Ах, милый
Вандергуд: я был бы плохим воином и политиком, если бы в мое образование не
входило и искусство маленькой лжи. Мы играли оба, вот и все!
- Вы играли лучше, - признался Я довольно мрачно.
- А вы играли очень скверно, дорогой, не обижайтесь. Но что мне было
делать, когда вдруг ко мне является джентльмен, нагруженный золотом, как...
- Как осел. Продолжайте.
- ...и на всех языках начинает объясняться в своей любви к
человечеству, причем его уверенность в успехе может равняться только
количеству долларов в его кармане? Главный недостаток вашей игры, м-р
Вандергуд, в том, что вы слишком явно жаждете успеха и стремитесь к
немедленному эффекту, это делает зрителя недоверчивым и холодным. Правда, я
не думал, что это только игра, - самая плохая игра лучше искренней
глупости... и я опять должен извиниться: вы представились мне просто одним
из тех глупых янки, которые сами верят в свои трескучие и пошлые тирады,
и... вы понимаете?
- Вполне. Прошу вас, продолжайте.
- Только одна ваша фраза - что-то о войне и революции, которые можно
создать на ваши миллиарды, показалась мне несколько интереснее остального,
но дальнейшее показало, что это лишь простая обмолвка, случайный кусок
чужого текста. Ваши газетные триумфы, ваше легкомыслие в серьезных вещах, -
вспомните кардинала X.! - ваша дешевая благотворительность совершенно
дурного тона... нет, м-р Вандергуд, вы не созданы для серьезного театра! И
ваша болтовня сегодня, как она ни цинична, понравилась мне больше, чем ваш
дутый балаганный пафос. Скажу искренно: если бы не Мария, я от души
посмеялся бы сегодня с вами и без малейшего укора поднял бы прощальный
бокал!
- Одна поправка, Магнус: я искренне хотел, чтобы вы приняли участие...
- В чем? В вашей игре? Да, в вашей игре недоставало творца, и вы
искренно хотели взвалить на меня нищету вашего духа. Как вы нанимаете
художников, чтобы они расписывали и украшали ваши дворцы, так вы хотели
нанять мою волю и воображение, мою силу и любовь!
- Но ваша ненависть к людям...
До сих пор Магнус почти не выходил из тона иронии и мягкой насмешки:
мое замечание вдруг переродило его. Он побледнел, его большие белые руки
судорожно забегали по телу, как бы отыскивая оружие, и все лицо стало
угрожающим и немного страшным. Словно боясь силы собственного голоса, он
понизил его почти до шепота; словно боясь, что слова сорвутся и побегут
сами, он старательно ровнял их.
- Ненависть? Молчите, сударь. Или у вас совсем нет ни совести, ни
простого ума? Мое презрение! Моя ненависть! Ими я отвечал не на вашу
актерскую любовь, а на ваше истинное и мертвое равнодушие. Вы меня
оскорбляли как человека вашим равнодушием. Вы всю жизнь нашу оскорбляли
вашим равнодушием! Оно было в вашем голосе, оно нечеловеческим взглядом
смотрело из ваших глаз, и не раз меня охватывал страх... страх, сударь! -
когда я проникал глубже в эту непонятную пустоту ваших зрачков. Если в вашем
прошлом нет темных страниц, которые вы приплели для стиля, то там есть
худшее: там есть белые страницы, и я не могу их прочесть!..
- Ого!
- Когда я смотрю на вашу вечную сигару, когда я вижу ваше
самодовольное, но красивое и энергичное лицо, когда я любуюсь вашими
непритязательными манерами, в которых кабацкая простота доведена до
пуританской высоты, мне все понятно и в вас, и в вашей наивной игре. Но
стоит мне встретить ваш зрачок... или его белую подкладку, и я сразу
проваливаюсь в пустоту, мною овладевает тревога, я уже не вижу ни вашей
честной сигары, ни честнейших золотых зубов, и я готов воскликнуть: кто вы,
смеющий нести с собою такое равнодушие?
Положение становилось интересным. Мадонна любит Меня, а этот каждое
мгновение готов произнести Мое имя! Не сын ли он моего Отца! Как мог он
разгадать великую тайну Моего беспредельного равнодушия: Я так тщательно
скрывал ее от тебя!
- Вот! Вот! - закричал Магнус, волнуясь, - в ваших глазах снова две
слезинки, которые я уже видел однажды, - это ложь, Вандергуд! Под ними нет
источника слез, они пали откуда-то сверху, из облаков, как роса. Лучше
смейтесь: за вашим смехом я вижу просто дурного человека, но за вашими
слезами стоят белые страницы. Белые страницы!.. или их прочла моя Мария?
Не сводя с Меня глаз, словно боясь, что Я убегу, Магнус прошелся по
комнате и сел против Меня. Лицо его погасло и голос казался утомленным,
когда он сказал:
- Но я напрасно, кажется, волнуюсь...
- Не забудьте, Магнус, что сегодня Я сам говорил вам о равнодушии.
Он небрежно и устало махнул рукой.
- Да, вы говорили. Но здесь другое, Вандергуд. В этом равнодушии нет
оскорбления, а там... Я почувствовал это сразу, когда вы явились с вашими
миллиардами. Не знаю, будет ли вам понятно, но мне сразу же захотелось
кричать о ненависти, требовать эшафота и крови. Эшафот - дело мрачное, но
любопытные возле эшафота, м-р Вандергуд, - вещь невыносимая! Не знаю, что "в
ваших местах" говорят о нашей игре, но мы за нее расплачиваемся жизнью, и
когда вдруг появляется любопытный господин в цилиндре и с сигарой, его
хочется, понимаете, взять за шиворот и... Ведь все равно он никогда не
досиживает до конца. Вы также ненадолго изволили заглянуть к нам, м-р
Вандергуд?
Каким длительным стоном пронеслось во Мне имя: Мария!.. И Я не играл
нисколько и уже не лгал нисколько, когда давал свой ответ мрачному человеку:
- Да, Я к вам ненадолго, синьор Магнус, вы угадали. По некоторым,
довольно уважительным причинам я не могу ничего рассказать о белых
страницах, которые вы также угадали за моим кожаным переплетом, но на одной
из них было начертано: смерть - уход. Это не цилиндр был в руках у
любопытного посетителя, а револьвер... вы понимаете: смотрю, пока интересно,
а потом кланяюсь и ухожу. Из уважения к вашему реализму выражусь яснее и
проще: на ближайших днях, быть может, завтра, Я отправляюсь на тот свет...
нет, это недостаточно ясно: на ближайших днях или завтра Я стреляюсь, убиваю
себя из револьвера. Сперва думал выстрелить в сердце, но в голову, кажется,
будет надежнее. Задумано это давно, еще в самом начале Моего.. появления у
вас, и не в этой ли готовности к уходу вы усмотрели Мое "нечеловеческое"
равнодушие? Ведь правда: когда одним глазом смотришь на гот свет, то в
глазу, обращенном на этот, едва ли может гореть особенно яркое пламя... как
в ваших глазах хотя бы. О! у вас удивительные глаза, синьор Магнус.
Магнус помолчал и спросил:
- А Мария?
- Разрешите отвечать? Я слишком высоко ставлю синьорину Марию, чтобы не
считать ее любви ко Мне роковой ошибкой.
- Но вы хотели этой любви?
- Мне очень трудно ответить на этот вопрос. Вначале да, пожалуй, у Меня
мелькнули кое-какие мечты, но чем дальше Я вникал в это роковое сходство...
- Это только сходство, - с живостью поправил меня Магнус, - вы не
должны быть ребенком, Вандергуд! Душа Марии возвышенна и прекрасна, но она
живой человек из мяса и костей. Вероятно, у нее также есть свои маленькие
грешки...
- А Мой цилиндр, Магнус? А мой свободный уход? Чтобы смотреть на
синьорину Марию с ее роковым сходством, - пусть это будет только сходство, -
Мне достаточно заплатить за кресло, но чем Я могу заплатить за ее любовь?
Магнус сурово промолвил:
- Только жизнью.
- Вы видите: только жизнью! Как же Я мог хотеть такой любви?
- Но вы не рассчитали: она уже любит вас.
- О! Если синьорина Мария действительно любит меня, то моя смерть не
может быть препятствием... впрочем, я выражаюсь не совсем понятно. Хочу
сказать, что Мой уход... нет, лучше Я ничего не скажу. Одним словом, синьор
Магнус: теперь вы не согласились бы взять мои миллиарды в ваше распоряжение?
Он быстро взглянул на меня:
- Теперь?!
- Да. Теперь, когда мы уже не играем: Я в любовь, а вы в ненависть.
Теперь, когда Я совсем ухожу и уношу с собою "останки" джентльмена? Выражусь
совсем точно: вы не хотите ли быть Моим наследником?
Магнус нахмурился и гневно взглянул на меня: видимо, слова Мои он почел
за насмешку. Но Я был серьезен и спокоен. Мне показалось, что большие белые
руки его несколько дрожат. С минуту он сидел отвернувшись и вдруг круто
обернулся:
- Нет! - крикнул он громко. - Вы снова хотите... нет!
Он топнул ногой и еще раз крикнул: нет! Его руки дрожали, дыхание было
тяжело и прерывисто. Потом было долгое молчание, свист бури, шорохи и шепоты
ветра. И тогда снова снизошло на Меня великое спокойствие, великий, мертвый,
всеобъемлющий покой. Все стало вне Меня. Я еще слышал земных демонов бури,
но голоса их звучали отдаленно и глухо, не трогая Меня. Я видел перед собою
человека, и он был чужд Мне и холоден, как изваяние из камня. Один за другим
прошли предо Мною, погасая, все дни Моей человечности, мелькнули лица,
прозвенели слабо голоса и непонятный смех - и стихли. Я обратил взоры в
другую сторону - и там встретило Меня безмолвие. Я был точно замуравлен
между двумя каменными глухими стенами: за одной была ихняя, человеческая,
жизнь, от которой Я отделился, за другой - в безмолвии и мраке простирался
мир Моего вечного и истинного бытия. Его безмолвие звучало, его мрак сиял,
трепет вечной и радостной жизни плескался, как прибой, о твердый камень
непроницаемой Стены, - но были глухи Мои чувства и безмолвствовала Мысль,
Из-под слабых ног Моей Мысли выдернули память, - и она повисла в пустоте,
недвижная, мгновенно онемевшая. Что оставил Я за стеной моего Беспамятства?
Мысль не отвечала. Она была недвижна, пуста и молчала. Два безмолвия
окружали Меня, два мрака покрывали мою голову. Две стены хоронили Меня, и за
одною, в бледном движении теней, проходила ихняя, человеческая, жизнь, а за
другою - в безмолвии и мраке простирался мир Моего истинного и вечного
бытия. Откуда услышу зовущий голос? Куда шагну?
И в эту минуту прозвучал далекий и чуждый голос человека. Он становился
все ближе, в нем звучала ласка. Это говорил Магнус. С усилием, содрогаясь от
напряжения,
Я старался услышать и понять слова, и вот что Я услышал:
- А не остаться ли вам жить, Вандергуд?
18 марта
Рим, палаццо Орсини
Вот уже три дня как Магнуе и Мария живут в Риме, в Моем палаццо. Теперь
он странно пуст и безмолвен и кажется действительно огромным. Нынче ночью,
утомленный бессонницею, Я бродил по его лестницам и залам, по каким-то
комнатам, которых раньше не видал, и количество их удивило Меня. Кое-где
остались подмостки и леса, мольберты и краски, но Моих беспутных приятелей
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг