предшественника не было. Будь таким Пятым, каким как ты его себе
представляешь.
"Опять заладила - "Не выходи из образа", "Не выходи из образа"", -
беззлобно подумал я и сказал:
- Спасибо. Ну, я пошел.
И вспомнив ее прощальные слова, добавил: - До встречи в эфире.
- Будь умницей, - ласково сказала Луазо, и в моей голове воцарилось
молчание.
Наскоро сделав зарядку, я умылся и взглянул в зеркало. Пятый отвечал
мне любопытствующим взглядом. Всматриваясь в его лицо, я вспомнил свою
недавнюю непоколебимую уверенность в том, что я и он - это одна личность.
События последней ночи несколько выбили меня из колеи, но сейчас желание
влиться в виде Пятого в его мир охватило меня с прежней силой.
Я пригладил волосы и, насвистывая что-то веселое, бодро направился к
двери. Лишь у порога я оборвал свой неуместный свист. Пятому, как, впрочем,
и всему его миру, эта мелодия была незнакома.
И вот этот долгожданный момент, который я так часто представлял себе,
настал. Я шел по комнатам, переходам, залам. Меня узнавали, здоровались, как
будто расстались только вчера. Я вглядывался в лица этих людей, ставших мне
такими знакомыми по фотографиям и телевизору. Вот Шинав, Седьмой, Адад.
Поодаль, заложив руки за спину, прогуливался Адам, а неподалеку от него на
роскошном диване возлегал Первый и задумчиво созерцал высокий потолок. А вот
и мои родители - Третий и Вторая. Тихо переговариваясь, они шли мне
навстречу. Насколько я помнил, их отношения с детьми практически не
отличались от отношений с другими людьми. Может быть, чуть больше теплоты и
заинтересованности, но не более того. Впрочем, происходило это не оттого,
что они были равнодушны к потомству, а скорее потому, что в этом мире все и
всегда были очень приветливы и милы друг с другом. Поравнявшись со мной,
Третий с доброй улыбкой кивнул. Вторая легко коснулась моей руки и мимоходом
сказала, обнаружив прелестный голос:
- Пятый, мы тебя уже два дня не видели. Опять наступила полоса
творческого уединения?
- Да, мама, - без промедления ответил я. А про себя подумал: "Надо было
сказать "нет". Теперь придется что-то писать".
- Когда закончишь, почитаешь нам, - вступил в разговор Третий. - Ты же
знаешь, как нам нравятся твои книги.
- Конечно, папа, - улыбнувшись, сказал я в ответ.
Одарив меня ответными улыбками, родители проплыли дальше. Я остановился
и посмотрел им вслед. Все-таки сложно серьезно говорить "мама" и "папа"
людям одного с тобой возраста.
- Не задерживайся, - шепнул голос Луазо. - Ты же не впервые видишь
своих родителей.
Мысленно обозвав себя идиотом, я двинулся в Секцию Трапез, сохраняя на
своем лице абстрактную доброжелательность.
В Секции Трапез завтракала развеселая компания в виде Седьмого,
Двенадцатого, Шестой и Каина. Меня встретили приветственными возгласами и
сообщениями о том, насколько хороша сегодня еда. Стараясь отвечать им в тон,
я включился в беседу и уже через пять минут по-приятельски болтал с ними,
попутно успевая отдавать должное завтраку. Естественность давалась нелегко:
мне постоянно казалось, что сейчас я ляпну что-нибудь не то. Конечно, позади
были экзамены и длительная подготовка, но то, что происходило сейчас, не шло
ни в какое сравнение с многодневной имитацией. Наблюдая за тем, как
беззаботно они общались со мной, я не мог не задать себе очевидного вопроса:
сообщили ли им и остальным актерам о том, что Пятый сменился? Это было бы
логично, ведь тогда они могли бы сглаживать мои возможные промахи и
оговорки. Впрочем, как показывал предыдущий опыт, моя логика существенно
отличалась от логики Тесье и его сподвижников. Размышляя над этим, я
закончил завтрак и вместе с общительными сотрапезниками пошел в Секцию
Встреч.
Потом были милые и вместе с тем глубокомысленные разговоры о
литературе, во время которых собеседники не переставали восторженно
цитировать мои книги. Как ни странно, но, несмотря на то что я не написал ни
строчки из этих книг, мне было приятно слушать эти похвалы. И опять меня
кольнула эта мысль - а знают ли они о подмене? Не случайны ли эти
комментарии? Но все были настолько естественны, что через некоторое время я
вообще с трудом помнил о том, что эти люди - актеры. Разговоры сменились
шахматной партией, которую я быстро проиграл Двенадцатому. Мой румяный
приветливый противник, действительно чем-то неуловимо напоминавший Тесье,
мгновенно расстраивал все мои планы своими ловкими быстрыми ходами. К
счастью, Пятый никогда не славился искусной игрой, иначе в мою программу
обучения, наверное, включили бы это древнее искусство.
После партии последовал ароматный, вкусный обед, не уступающий тем, что
подавали в моем любимом "Фламберже". Кухня Господа работала на славу - пища
так и таяла во рту. За обедом разгорелся спор о способах получения различных
оттенков красок путем смешивания основных цветов. Размахивая блестящей
ложкой, Седьмой доказывал, что зеленый цвет получается путем соединения
синего и желтого. Мне же почему-то казалось - в результате получится
сиреневый. Мы настолько увлеклись беседой, что после еды направились в
Розовую Секцию Искусств, для того чтобы положить конец нашему спору
экспериментальным путем. Седьмой был невероятно доволен, когда, смешав свои
две краски, получил изумительный салатовый оттенок.
Время текло незаметно. Все вокруг были невероятно добрые, отзывчивые,
веселые, предупредительные. Вначале я постоянно чувствовал какое-то
внутреннее напряжение. Мучительно продумывая каждую фразу, я следил за тем,
чтобы не употребить непонятную аналогию, не упомянуть внешний мир, и,
наконец, за тем, чтобы не нарушить главный и величайший запрет. Но
постепенно обстановка сделала свое. Я расслабился. Чуткая, едва ли не
звериная настороженность, владевшая мною во время экзаменов Катру, покинула
меня. Не было больше ловушек, хитростей, опасных двусмысленных фраз. А были
только милые, приятные люди, с которыми нравилось общаться и среди которых
Не надо было постоянно ожидать подвоха. И потихоньку подозрительность отошла
на второй план, а затем и вовсе растаяла.
Вечером, засыпая, я думал о том, что превосходно справляюсь со своей
ролью. За весь день Николь поправила меня только три или четыре раза, и все
по мелочам. Я не допустил никаких серьезных нарушений и ни на секунду не
вышел из образа. Я был Пятым - приятным собеседником и одаренным писателем,
мудрым и бессмертным. Я впитал его образ, проникся им, стал им. Где-то
далеко на заднем плане существовало мое старое "я", оглядывалось,
удивлялось, пыталось анализировать. Но теперь оно уже не высовывалось при
каждой возможности и довольствовалось скромной ролью тихого и безмолвного
наблюдателя. Действительность, окружавшая меня, была моим миром, а я - его
вечным обитателем. И действительность эта превзошла все мои ожидания. Не зря
по соседству проживали Адам и Ева. Я находился в месте, которое с полным
правом можно было назвать земным раем. Эта была какая-то Аркадия. Уже
уплывая в сладкий сон, я с некоторым недоумением вспомнил о своем недавнем
любопытстве. Теперь мне было абсолютно безразлично, кто из моих приветливых
соседей является Зрителем. И впервые за последние полгода я заснул в полном
душевном спокойствии.
На следующий день я столкнулся с Эмилем. Мне хотелось встретиться с ним
буквально с первой минуты, но я не знал, где он живет, а расспрашивать об
этом других, разумеется, было невозможно. Пока я ломал голову над тем, как
бы его найти, а также ругал себя за то, что не догадался узнать его "адрес",
имея доступ к камерам, он собственной персоной возник передо мной. Я шел в
Секцию Встреч и едва не налетел на него, повернув за угол.
- А, Пятый, как поживаешь? - приветливо бросил он в ответ на мои
извинения.
Только тут я понял, с кем говорю. Невнятно пробормотав что-то изрядно
глупое, я хотел было протянуть ему руку, но сдержался. Наш мир не знал
древнего ритуала рукопожатия. Эмиль, скрытый под маской Десятого, стоял и
приветливо смотрел на меня своими прищуренными серыми глазами, как бы
говоря: "Я тоже по тебе соскучился, но мы должны играть свои роли". Я
наконец пришел в себя и сделал то, что надо было сделать с самого начала -
приветственно поднял открытую ладонь и сказал:
- Неплохо. Ну, как твои дела?
- Недурно, недурно... - полупропел он. И тут же сообщил: - Извини, я
сейчас спешу, так что давай поговорим в другой раз.
Видимо, на моем лице отразилось разочарование, потому что он
встревоженно спросил:
- Или у тебя что-то срочное? Тогда я все отменю. Я пожал плечами.
- Как тебе удобнее...
- Вот и хорошо, - ответил он и, дружески улыбнувшись, двинулся мимо.
Затем обернулся и малопонятно добавил: - Адаму понравилось.
Пока я пытался осмысливать эту информацию, которую он, видимо, считал
ценной для меня, Эмиль скрылся за поворотом. Я немного потоптался на месте,
но, вспомнив оплошность, допущенную в первый день, быстро продолжил свой
путь. Честно говоря, я не ожидал, что наша встреча будет такой короткой и,
главное, безразличной. Мне рисовались картины задушевной беседы, полной
радостных восклицаний вроде "а помнишь?". А вместо такой встречи старых
друзей мне досталось равнодушное "прости, спешу". Разумеется, он не мог
вести подобную беседу в коридоре, на глазах у наблюдателей, но ему никто не
мешал договориться о встрече или хотя бы поговорить дольше, чем полминуты. В
общем, в Секцию Встреч я пришел изрядно обиженным. К счастью, я был уже
достаточно натренирован для того, чтобы не демонстрировать всему миру свои
чувства, а взирать на всех доброжелательно и благосклонно. Но на душе
скребли кошки. Опустившись в свое любимое кресло, то самое, которое мне
заранее было предписано полюбить, я попытался сосредоточиться на книге.
Однако чтение давалось с трудом. Негодные кошки не унимались. Из-за их
непрекращающейся активности разговор с Эмилем не забывался и раз за разом
прокручивался в памяти. Что-то, кроме обиды, не давало мне покоя. Какая-то
мысль промелькнула во время нашей беседы и бесследно ушла, поселив гложущее
чувство беспокойства. Бывает так, что незначительная фраза или деталь
вызывает в памяти какие-то смутные ассоциации, и после этого ходишь часами и
пытаешься вспомнить: где же я это видел? От кого же я это слышал?
Информация эта сама по себе абсолютно неважна, и, вспомнив ее, тотчас
же перестаешь думать и о ней, и о самом вопросе. Но тем не менее мозг
настойчиво продолжает искать ответ, пока не находит его. Именно в таком
состоянии я находился сейчас.
Осознав, что уже несколько минут безуспешно пытаюсь прочесть одну и ту
же фразу, я отложил книгу и стал рассматривать окружающих. Ничего
предосудительного в этом занятии не было, а думать было так значительно
легче. На глаза мне попался Седьмой. Он с восторгом излагал что-то Ададу,
поминутно тыкая в оранжевую картину у себя за спиной. Картина, как и
большинство его творений, была совершенно абстрактной и не ассоциировалась у
меня абсолютно ни с чем.
Наблюдая за его восторженным монологом, я вспомнил о том, как день
назад он так же убежденно спорил со мной о красках. Я тогда еще подумал,
известно ли ему, что я - другой Пятый. В тот же момент наваждение исчезло.
Ответ был найден и, звонко щелкнув, встал на свое место. Ну конечно! Ведь
если они все не знали о том, что я сменил предыдущего Пятого, Эмиль тоже не
имел об этом ни малейшего понятия. С какой стати он должен был бросаться мне
на шею? Да он вообще продолжал со мной разговор, начатый еще с моим
предшественником. Не знаю, что там понравилось Адаму, но мой тезка был бы,
несомненно, рад этому сообщению. Довольный, я откинулся в кресле и вернулся
к злополучной фразе, которая теперь оказалась ясной и понятной. У меня,
наверное, был такой радостный вид, что, если Тесье наблюдал за мной в этот
момент, он, пожалуй, был весьма озадачен.
Прошло несколько недель. Сначала я подобно Робинзону Крузо пытался
считать дни, затем махнул рукой на это неблагодарное занятие. Зачем
бессмертному календарь? Дни, недели, месяцы - все они равны перед вечностью.
Жизнь прочно вошла в новую колею. Я лично перезнакомился со всеми
обитателями своего мира и научился вставать ранним утром подобно моему
предшественнику. После непродолжительной зарядки я отправлялся в Секцию
Трапез, где совмещал прекрасный завтрак с легкой дружеской беседой. Скользя
взглядом по голубым разводам, уползающим вверх по высоким стенам, я искренне
наслаждался едой и общением. Я слушал смех Евы, восхищался четкими
суждениями Адада, ввязывался в шутливые пререкания с Седьмым. И все это
время не переставал думать о том, как здорово, что мое унылое одиночное
заключение сменилось этим чудесным обществом. Затем шли игры, разговоры,
споры (которые, впрочем, никогда не становились слишком жаркими), обильные
трапезы, пожелания доброй ночи, и на следующее утро все начиналось заново.
Иногда в моей голове раздавался звонкий голосок Николь, да и то лишь для
того, чтобы подсказать дорогу или похвалить за благоразумие.
Никогда в своей взрослой жизни я не вел столь расслабленного и
безмятежного существования, не отягощенного никакими обязанностями и полного
убаюкивающего безделья. Я даже стал подумывать о том, чтобы пойти по стопам
предыдущего Пятого и заняться творчеством, хотя и не имел ни малейшего
представления, о чем писать. Лишь несколько раз моя безмятежность была
серьезно омрачена воспоминаниями о Мари. В эти минуты она вставала передо
мной такой, как во время нашей последней встречи. Вспоминая ее нежное лицо,
обрамленное мягкими каштановыми волосами, я спрашивал себя, не совершил ли я
самую серьезную ошибку в своей жизни. И каждый раз, поразмыслив, твердо
отвечал: нет, не совершил. Но, несмотря на эту решимость, Мари вновь и вновь
приковывала к себе мои мысли. Я как мог боролся с этим и не давал себе долго
думать о ней. Она была там, по другую сторону моего мира, и полуметровая
бетонная стена являлась отнюдь не самой неодолимой из разделявших нас
преград.
И еще один человек притягивал мое внимание. Восьмая. Я нашел ее портрет
в своем "альбоме" еще в предоперационный день и тогда же смог вздохнуть с
облегчением. Ее сходство с Мари было весьма отдаленным. Личное знакомство
лишь укрепило меня в этом мнении. Не будь этого спасительного различия, мое
существование обещало бы превратиться в сущую пытку. Но они походили друг на
друга не больше, чем я на Андре. Мы встречались достаточно редко, и каждый
раз я с радостью отмечал, что общение с ней не затрагивает в моей душе
никаких струн. Наши разговоры были ровными и спокойными. Бессмертный Пятый
привычно и уверенно общался с бессмертной Восьмой. Все было хорошо до тех
пор, пока одним вечером, вспоминая прошедший день, я не ощутил тревожное
чувство. Неуловимая, не поддававшаяся четкому определению деталь не давала
покоя. Я еще раз попытался восстановить в памяти весь день, встречу за
встречей, разговор за разговором, пытаясь нащупать, достать эту мысленную
занозу. И вдруг мне представилась Восьмая. Да, она не была точной копией
Мари. Ее жесты были иными, ее походка была не такой быстрой, ее улыбка была
не так мила. Но было в ней что-то необъяснимое, заставлявшее мое сердце
тоскливо сжиматься, когда я вспоминал ее. На следующий день, рискуя получить
серьезный выговор от Николь, я в продолжение всего обеда вглядывался в лицо
Восьмой, сидевшей наискосок от меня. Я пытался уловить это загадочное нечто,
понять его и уничтожить свое смутное беспокойство, пока оно не превратилось
в наваждение. Но, кроме внешнего сходства, я не находил ничего. Эта была
другая девушка, милая, веселая, обаятельная и похожая па Мари. Она была не
хуже и не лучше, она была просто другой. Как я ни старался, мне не удавалось
разобраться в своих чувствах.
В конце обеда Восьмая поймала мой нескромный взгляд и улыбнулась в
ответ. Сделала она это не так, как сделала бы на ее месте Мари, и не так,
как могла бы улыбнуться незнакомая девушка в моем старом мире. Ее улыбка
больше всего напоминала улыбку близкой родственницы, сестры. Это была улыбка
человека, который знает меня очень давно, для которого я привычен и
по-родственному близок. Эта улыбка была идеальной. И тут я со злостью
подумал, что актриса хорошо вошла в роль. Даже слишком хорошо. Глядя вслед
Восьмой, я наконец понял, какая деталь не давала мне покоя эти дни. Где-то
там, далеко отсюда, ходила по шумным парижским улицам Мари. Смеялась,
глядела в синее небо, находила друзей, которых не видела полгода. День за
днем она уходила от меня все дальше и дальше. А я, не имея ни малейшей
возможности встретиться с ней, был вынужден жить рядом с той, которая заняла
ее место. Ведь именно эта милая девушка оказалась лучшей Восьмой. Именно
из-за нее я должен был терять то хрупкое счастье, которое было так близко. Я
сознавал, что моя злость несправедлива, что винить в нашей разлуке надо себя
самого или даже Мари, но никак не ее конкурентку. И все равно я продолжал
злиться на нее. Сейчас мне не хотелось быть справедливым. Ну кто ее
заставлял быть лучше Мари? Какое право она имела на эту роль, на эту жизнь?
Ведь не она, а Мари, моя Мари должна была провести эти годы со мной!
Мысленно рыча и раздавая направо и налево любезные улыбки, я пошел к себе в
комнату.
С этого дня мой покой был отчасти нарушен. Мне по-прежнему нравилась
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг