- Хорошо, хорошо подобрал фактуру, - приговаривал толстяк в белом
халате, бесцеремонно вертя мою голову.
"Сам ты фактура", - думал я с неожиданной злостью.
- Научились, наконец, работать. А то раньше как мы только не кроили...
Та-а-ак, верхнюю губу чуть-чуть подтянем, на носу вот тут немного уберем,
щёки... щеки трогать, пожалуй, не будем. Брови самую малость поднимем. А вот
уши просто великолепны!
Великолепными мои уши до этого никто никогда не называл, и я простил
"фактуру".
- А может, без ринопластики обойдемся? - ответствовал "фактурин"
коллега, зачем-то защемив кончик моего носа указательным и большим
пальцами. - Сходство и так немалое.
Но толстяк держался своего мнения, которое, видимо, было решающим.
- Сходство должно быть не немалое, а идеальное, - наставительно
произнес он, и на этом дебаты закончились.
Толстяк еще немного потыкал мне пальцем в щеку и вдруг начал сыпать
латинскими терминами. Молоденький паренек старательно записывал. Мне
оставалось только с полнейшим непониманием слушать эту тарабарщину. Закончив
диктовать, врач обратился ко мне:
- Операция состоится завтра в девять утра. Вы будете в полном порядке
уже через неделю, но потребуется не меньше месяца на то, чтобы все
неприятные последствия исчезли. Так как руководство не хочет, чтобы вы
появились в счастливейшем из миров, страдальчески морщась от каждой улыбки,
вам придется провести этот месяц в нашем отделении. Скучать вам не придется,
так как к вашим услугам будут предоставлены все системы наблюдения.
Окончив свою речь, толстяк отправил меня в мою новую комнату в компании
юнца-стенографиста. Юнец бойко семенил рядом и восторженно рассказывал о
том, как блестяще проводит свои операции доктор Фольен. Слушать это было
приятно, но говорить абсолютно не хотелось. В голове крутилась нелепая
мысль: "Дались им эти девять часов". В комнате мой чичероне наконец перестал
тараторить и, подняв с журнального столика черный пульт, вручил его мне.
- С системой разобраться несложно, - сказал он, сопровождая свои слова
попутной демонстрацией. - Вот так выбирается камера, этими кнопками ее можно
двигать, а этим приближать изображение.
Дав мне понажимать на кнопки и убедившись в том, что я понимаю их
назначение, он направился к выходу. Сделав один шаг, он вдруг остановился и,
указывая на телевизор, спросил:
- А что вы там все делаете?
Мне вспомнилась беседа с моим тезкой, и с каким-то неожиданным для себя
злорадством я ответил:
- Извини, не имею права сказать.
Он, видимо, уже привык к подобным ответам и, ничуть не обидевшись,
ухмыльнулся, махнул мне рукой и вышел. Я остался один.
Опять новая пустая комната, похожая на гостиничный номер, опять
неизвестность, опять "а этого вам знать не полагается"... Когда же это все
закончится? Я прошел в ванную и уныло посмотрел в зеркало. Прощай, родимая
физиономия. Теперь ты останешься только на фотографиях. Отныне в зеркале,
меня ожидает лицо Пятого. Интересно, через три года бессмертия у меня тоже
появиться такой спокойный, уверенный взгляд? Звучит-то как - "три года
бессмертия". А вот моему взгляду не помешало бы стать спокойнее. Сейчас в
нем сквозит только плохо сдерживаемая злость. Дурацкий Тесье! Ну неужели
нельзя было все рассказать? Теперь три года надо гадать. Нашим
предшественникам было хорошо - они все знали, а за нами будет следить
Старший Брат и его младшие братья. Жаль, не знал я об этом секрете, пока
говорил с Пятым... Впрочем, он бы мне все равно ничего не сказал. И
Четвертый бы Полю не сказал. Четвертый... А ведь он-то пока еще там. И
благодаря успеваемости Поля может остаться в своей роли еще надолго. Если
только Полев конкурент не окажется слишком умным, чего о нем пока сказать
нельзя. Я удовлетворенно плюхнулся в кресло. Мир представлялся уже в более
радужных тонах. Если я приду в этот инкубатор, прежде чем нынешние Четвертый
и Восьмая покинут его, возможно, мне и удастся узнать, кто такой этот
подопытный. Правда, зачем мне это надо? А низачем. Просто очень любопытно.
Хоть какая-то цель в этом новом ненормальном мире, где нельзя ничего
добиваться. Кстати, почему бы мне на него сейчас не посмотреть? Делать-то
все равно нечего.
Я взял пульт и уверенно нажал красную кнопку. Телевизор приветливо
засветился ровным светом. Передо мной встала картина, которую демонстрировал
Тесье. Огромная Секция Встреч. Те же статуи, живопись на стенах, гуляющая
праздная молодежь. Пятый уже ушел. Шумные Вторая и Двенадцатый переместились
на другой конец помещения. Теперь их внимание привлекало загадочное полотно,
представлявшее собой невообразимое сочетание зеленых и желтых пятен.
Обсуждение шло такое же серьезное, но уже с меньшим азартом. Азарта у них
поубавилось уже через минуту после того, как Тесье потребовал сбавить
эмоции. Оперативно здесь работают. Глядя на них, я сообразил, что Тесье
допустил ошибку. И еще какую! Теперь я знал, что по крайней мере эти двое
являются актерами.."И на старуху бывает проруха, господин руководитель
проекта", - подумал я и, саркастически улыбаясь, начал осваивать пульт.
Вправо, влево, приблизить... Камера рывками дергалась по помещению, Ну
ничего, это дело времени. Все-таки до чего же приятные, доброжелательные
лица у этих "бессмертных". Нет, эти ребята доносить не станут. Как-нибудь
споемся. Умиротворенный, я нажимал податливые кнопки и с удовольствием
наблюдал за тем, как движения камеры становятся все плавнее и плавнее.
На следующее утро, последний раз взглянув на себя в зеркало, я
пунктуально явился в операционную ровно в девять. Меня приветливо встретили,
осведомились, хорошо ли я себя чувствую, и сказали, что уверены в успехе
операции. После этого моя роль заключалась в том, чтобы улечься на
операционный стол, протянуть руку, в которую медсестра ловко и почти
безболезненно воткнула иголку внутривенного наркоза, глубоко вдохнуть и с
блаженным выражением слушать, как доктор Фольен считает: "Раз, два, три..."
На этом я отключился.
Следующее воспоминание состояло в том, что я пытался понять, где
нахожусь, почему все лицо у меня какое-то онемевшее и в какие белые полосы
упирается мой взгляд, когда я смотрю вниз. После нескольких минут
напряженных размышлений я наконец понял-, что нахожусь на кровати в своей
новой комнате, белые полосы - это бинты, охватывающие все мое лицо, а
какая-либо чувствительность отсутствует, потому что наркоз еще не перестал
действовать. Затем в поле зрения возник довольно улыбающийся Фольен. Я было
попытался открыть рот, чтобы спросить его, насколько хорошо прошла операция,
но он предостерегающе приложил палец к губам.
- Вам лучше пока не разговаривать, - сказал он. - Швы еще очень свежие.
И заботливо поправив одеяло, добавил:
- Все прошло превосходно. Дополнительных операций не потребуется.
Я впервые слышал о том, что операция могла оказаться не единственной,
но в голове у меня был такой туман, что думать об этом не было никаких сил.
Я устало повел глазами вслед за уходящим Фольеном и тут же снова провалился
в беспамятство.
Сейчас я в какой-то апатии. Делать ничего не хочется. Задумчиво
прикасаюсь к забинтованной щеке и тут же отдергиваю руку. Прошло два дня с
тех пор, как мне изменили внешность. Бинты с меня снимут через неделю, а
пока что только освободили доступ ко рту. Бесчувственность лица давно прошла
и сменилась неприятным щекочущим ощущением. Прием пищи, простой разговор,
чистка зубов - все это сопровождается болезненными эффектами. Не говоря уже
о зевоте. Кроме этого, донимает зуд за правым ухом. Тоненькая таблетка
динамика покоится там, вызывая своим присутствием желание почесать шов.
Удерживая себя от этого соблазна, я провожу время, наблюдая за своим
"инкубатором", а также перелистывая книгу с портретами всех его жителей. Мне
необходимо запомнить все лица к моменту выхода в свет. Очень хочется, чтобы
эти несколько недель пролетели поскорее.
На третий день ко мне приходит неожиданный посетитель - Катру.
- Я люблю навещать своих учеников после операции, - сообщает он,
усаживаясь возле моей кровати. - Мне нравится общаться с ними после того,
как им все объяснили. Как вы себя чувствуете, Пятый?
- Неплохо, - слабо гужу я сквозь бинты.
- Не утруждайте себя подробными ответами, - машет он, как будто я
рассказывал ему о своем самочувствии полчаса.
Затем поднимает мою книгу с фотографиями.
- Последний этап учебы, - комментирует он, потом аккуратно кладет книгу
обратно на тумбочку.
Я не совсем понимаю, зачем он пришел. Катру изучающе смотрит на меня.
- Ну, как вам правда? - спрашивает он, какими-то интонациями давая
понять, что вопрос это скорее риторический. - Предполагали ли вы такое?
Я отрицательно мотаю головой. Бинты трутся о подушку, отзываясь
неприятным шумом по всей голове.
- Грандиозно, не правда ли? - с подъемом говорит профессор. - Не
столько масштаб, сколько идея. Как смело, как дерзко, как необычно. И
главное-то, идея ведь лежит на поверхности. Только никто до нас ее не
подобрал.
Я пытаюсь выразить свой скептицизм взглядом, ртом и неопределенным
мычанием. Очевидно, мне это удается, потому что Катру смотрит на меня и уже
не так приподнято, но без всякого удивления и разочарования говорит:
- Насколько я понимаю, вы не разделяете моих восторгов.
Я несколько виновато пожимаю плечами - да, вот так, уж простите, не
разделяю. Он закладывает ногу на ногу и продолжает:
- Вам, пожалуй, идея эксперимента кажется глупой, а сам эксперимент -
бессмысленной тратой времени, усилий и денег. Не стесняйтесь, будьте
откровенны. Вы же знаете, теперь вы нам гораздо нужнее, чем мы вам.
Выслушав мои нечленораздельные полуутвердительные звуки, профессор
говорит:
- Да, конечно, это ведь так очевидно. Человек стареет, потому что его
организм изнашивается. При чем тут психология? Ничто не вечно, всему
приходит конец, бог дал, бог и взял, так устроен свет. Черепаха живет двести
лет, собака - двенадцать, мотылек - один день, а человек, как говорит одно
оптимистическое пожелание - до ста двадцати. Каждому созданию отведен свой
срок. А мы тут пытаемся спорить с элементарными фактами и основами, не имея
на то никаких серьезных оснований. Напоминает ваши мысли?
Я радостно киваю. Катру с любопытством смотрит на меня.
- Смерть, - задумчиво говорит он, как будто и не обращаясь ко мне, -
старая, добрая, неизменная спутница жизни. Единственное пророчество, которое
можно сделать, не будучи пророком, состоит в том, что через сто с лишним лет
все люди, живущие сегодня на этой планете, будут мертвы. Единственная
деталь, которую мы абсолютно достоверно знаем о своем будущем - это то, что
когда-нибудь мы умрем. Ни в чем другом здравомыслящий человек не может быть
стопроцентно уверен. Планы не исполнятся, начинания не завершатся, все жизнь
пойдет наперекосяк, и только смерть не оплошает. Придет и заберет.
Мне становится неловко. Слишком проникновенно он все это говорит. И
взгляд у него при этом какой-то отсутствующий. Профессор прикрывает глаза и
медленно цитирует:
- "...И выступит невыносимый пот. Жена уйдет, и брат родимый бросит,
никто не выручит, никто не отведет..."
- "...Косы, которая, не глядя, косит", - заканчиваю я.
Катру умолкает и изумленно смотрит на меня.
- Ах да, - говорит он после секундной паузы. - У вас ведь литературное
образование. Конечно же вы знакомы с творчеством Вийона.
Я мог бы сказать ему, что читал "Большое завещание" бродяги-поэта еще
будучи школьником, но последствия операции сделали меня достаточно
неразговорчивым. Демонстрация литературных познаний и так вызвала
нестерпимый зуд в щеках и губах.
Профессор переходит на более прозаический тон.
- В общем, глупостью мы тут какой-то занимаемся - считаете вы. А что вы
думаете по поводу того, что десятки болезней, которые люди умеют лечить
сейчас, еще сто лет назад считались абсолютно неизлечимыми? Молчите, не надо
напрягаться, я и так знаю, что вы мне ответите. Что смерть от болезни и
смерть от старости - это совершенно разные вещи. Правильно? Вы ведь это
собирались сказать? Вижу, что это. Но знаете, что примечательно? Мы тоже так
считаем. И поэтому в своем эксперименте делаем ставку на психологию. Этим
примером я только хотел показать, что считающееся невозможным сегодня
становится само собой разумеющимся завтра. Эта человеческая уверенность в
очевидном - как она опасна. Мы до сих пор толком не знаем, как устроен
человек, понимаем только механическую сторону сложнейших процессов в наших
организмах, беспомощно наблюдаем за тем, как люди умирают от смертельных
заболеваний. Да что там сложнейшие процессы - такое, казалось бы, привычное
явление, как сон, и то не имеет пока никакого однозначного объяснения. И мы
себе хорошо отдаем в этом отчет. Мы исследуем, боремся, надеемся на успех. И
только со смертью нам все ясно.
Его речь постепенно становится все более горячей.
- Взгляните на обычного человеческого ребенка. Вот он родился -
голенький, крошечный, ничего не понимающий. И пошел развиваться. Физически и
умственно. Накапливать информацию об окружающем мире. Вырабатывать условные
рефлексы и улучшать безусловные. Подушка мягкая. Стенка кроватки твердая. К
горячему прикасаться нельзя - это больно. Надо слушаться старших - а то
накажут. И вот уже в его голове формируются, а затем намертво отпечатываются
правила, соответствия, ожидания. Его организм начинает вести себя в
соответствии с внешними раздражителями уже без длительных размышлений. И
примечательно то, что зачастую его реакция вызвана не столько внешними
раздражителями, сколько заученной, вбитой в подсознание информацией о них.
Самый очевидный пример - вагинизм, хотя это, разумеется, не детское
состояние. И наряду с другими понятиями в его мозг проникает ядовитая
информация о смерти. Она везде - в жизни, в разговорах, в литературе.
Ребенок наблюдает за тем, как уходят старики, слышит разговоры взрослых,
читает книги, смотрит фильмы. И уже в самом нежном возрасте его учат тому,
что и его собственное существование не вечно. Взгляните на мировую
литературу - вы не найдете практически ни одного произведения, в котором не
упоминается смерть. Любая книга от солидного "взрослого" романа до тоненькой
детской сказочки шепчет, говорит, кричит о неизбежном конце. Попробуйте
перебрать в памяти любые произведения, которые придут вам на ум - и вы с
ужасом или любопытством обнаружите в каждом из них если не само слово, то
намек, если не трагедию, то шутку. Лавиной идет на ребенка идея о неминуемой
смерти. И будьте уверены, он ее превосходно усваивает! И вот уже бегут,
бегут сигналы из мозга. Отдерни руку - там горячо, прикрой глаза - ветер
принес песок, взрослей - тебе предстоит умереть... И организм послушно
отдергивает руку, прикрывает глаза, взрослеет, стареет и умирает.
Катру назидательно рубит воздух ладонью, произнося последнее
предложение. "Взрослеет" - взмах, "стареет" - взмах. Затем он умолкает и,
немного помолчав, сухо заканчивает:
- Нам, группе профессионалов, идея эксперимента отнюдь не
представляется глупой. Возможно, вам стоит более непредвзято взглянуть на
нее. Не забывайте, что в свое время вы тоже получили свою долю ядовитой
информации, о которой я сейчас говорил.
После этого мы молчим. Он думает о чем-то своем, мне как-то не до
разговоров. Проникнутая искренней верой речь Катру несколько поколебала мое
скептическое отношение к эксперименту. Он вдруг улыбается и говорит:
- Не ожидали вы услышать такую проповедь?
Я тоже улыбаюсь в ответ, правда, едва заметно. И тут же думаю, что эту
теплую обстановку можно хорошо использовать. Стараясь как можно меньше
шевелить губами, я спрашиваю:
- А как зовут подопытного?
Не переставая улыбаться, он говорит:
- А разве доктор Тесье вам этого не сказал?
"Сейчас скажет!" - торжествующе вопит во мне раззадоренное любопытство.
Я отрицательно качаю головой и неизвестно зачем пытаюсь изобразить
сокрушенный вид под бинтами. С той же приветливой улыбкой Катру произносит:
- И правильно сделал. Вам этого лучше не знать.
"И ты, Брут...", - разочарованно думаю я. "Брут" тем временем несколько
язвительно говорит:
- Три года тому назад, когда имя подопытного было всем известно, один
человек, бывший в ту пору Адамом, счел, что эксперимент является насилием
над личностью. А именно - над личностью подопытного, так как от бедного
мальчика с детства скрывали суровую правду. Наш праотец, обуреваемый
благородными чувствами, считал, что мы не имеем никакого права обманывать
несчастного юношу и использовать его в своих целях, какими бы благородными
они ни были. Под воздействием этих прекрасных мыслей он вознамерился
поведать введенному в заблуждение объекту эксперимента всю правду о его мире
и его фальшивом бессмертии. Далее, он предполагал, что вышеназванный объект
вправе выбирать сам, каким образом ему надо распоряжаться своей отнюдь не
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг