бесконечной жизнью.
К счастью, все эти планы были сообщены пламенным борцом за
справедливость своему близкому другу, который расторопно донес их до нашего
сведения. Нечего и говорить, насколько сложно было для нас быстро изъять
Адама и в срочном порядке заменить его. Никогда эксперимент не был еще под
такой непосредственной угрозой срыва.
Тут Катру вдруг неожиданно бьет кулаком по тумбочке.
- Из-за этого наивного идиота работа сотен людей чуть было не пошла
насмарку! Ох уж эти убогие слюнтяи, которые жалеют муравья, при этом чавкая
говядиной! Испокон веков люди лепят собственных детей по своему образу и
подобию. Они решают за ребенка, в какой школе ему учиться, какое
мировоззрение иметь, какие книги читать. Они могут вырастить его в любви или
в ненависти, в любой религии, с произвольными нравственными ценностями. Даже
будь они абсолютно негодными родителями и негодяями, все равно это их
священное право - лепить из своего чада все, что им заблагорассудится. И
тогда наши борцы за справедливость молчат! Когда пусть даже самая
справедливая государственная идеология вдалбливается в головы населения
через бесчисленные средства массовой информации, эти борцы тоже помалкивают.
А вот когда мы берем нищего подкидыша, растим его в тепле и неге, а заодно
пытаемся сделать бессмертным - это уже явное насилие над личностью. Только
потому, что мы, видите ли, забыли сообщить ему о том, что он смертен. Тут
уже надо р-р-революцию устраивать.
Он набирает в грудь воздух и, шумно выдохнув, говорит уже спокойнее:
- Простите, Пятый. Я, пожалуй, погорячился. Ну не могу я спокойно
говорить об этом глупце.
Он поднимается.
- Мне пора. Желаю вам скорее прийти в норму. Знакомьтесь с вашим миром,
отдыхайте, готовьтесь. И не думайте с тоской о том, что вам предстоит. Вам
может неожиданно понравиться. По рассказам доктора Тесье, ему, по крайней
мере, было там весьма неплохо.
Только когда за Катру закрывается дверь, я полностью понимаю смысл его
последней фразы. Тесье, жесткий, властный Тесье сам был актером! Почему-то я
все время считал, что он был основателем эксперимента. А ведь на вид ему не
дашь больше чем пятьдесят - пятьдесят пять. Четверть века назад ему самому
было двадцать пять. Значит, скорее всего, он был среди первых "бессмертных".
То есть его лицо послужило шаблоном, по которому сейчас кроят новых актеров.
Интересно, кого он изображал? А что, если Пятого? Впрочем, что с того?
Просто я истосковался по свежей информации и бросаюсь на любой свежий факт с
резвостью щенка, увидевшего новую игрушку. С некоторой надеждой я открываю
свой блестящий "фотоальбом" и начинаю всматриваться в эти приветливые лица,
пытаясь представить себе, как они будут выглядеть двадцать пять лет спустя.
Но мне не удается мысленно трансформировать ни одно из них в лицо Тесье. То,
что все бессмертные гладко побриты, делает задачу практически нерешаемой.
Ладно, с Катру я, наверное, говорил не в последний раз. Еще успею спросить.
Я представляю себе, как подобно Фельтону из "Трех мушкетеров" страстно
кричу: "Имя! Назовите мне его имя!", и мне самому становится смешно.
Через неделю, как и было обещано, меня избавляют от бинтов. Медленно,
плавно ведет руками вокруг моей головы доктор Фольен. Вслед за его руками с
легким шелестом стелются надоевшие бинты, открывая свету мое новое обличье.
Доктор удовлетворенно кряхтит и подносит к моим глазам зеркало. Момент, о
котором я столько думал, настает. Передо мной мое новое лицо, такое знакомое
и незнакомое одновременно. Я верчу головой, пытаясь рассмотреть себя со всех
сторон. Надо отдать врачам должное - потрудились они на славу. Единственное
напоминание об операции - легкая краснота, как после солнечного ожога.
Никаких швов, шрамов, натянутой кожи. Как будто это лицо было моим с момента
рождения. Я придирчиво рассматриваю себя. Ну просто вылитый Пятый! Да нет,
не "просто вылитый". Я и есть Пятый. Единственный, неповторимый и
неподвластный течению времени. "Прелестно, - слышу я довольный голос
хирурга. - Просто прелестно".
На следующий день Фольен приходит ко мне с небольшой черной коробочкой
в руках.
- Сейчас мы опробуем ваш имплантат, - объявляет он после
непродолжительного осмотра.
Слово "имплантат" ассоциируется у меня с такими вещами, что я бросаю на
доктора полный недоумения взгляд. Коротко хохотнув, он поясняет:
- Я имел в виду динамик, а не то, что вы подумали. Затем он повторяет в
свою коробочку:
- Я имел в виду динамик.
И на этот раз его голос отдается эхом у меня в голове. Это странное
ощущение, чем-то напоминающее то, которое возникло у меня, когда я первый
раз в детстве надел наушники. Помню, как я был изумлен, обнаружив, что
музыка, только что лившаяся снаружи, вдруг зазвучала где-то внутри меня.
Трубы и барабаны неведомым способом перенеслись мне в голову и, удобно
расположившись там, продолжали играть свою радостную мелодию. Помнится, я
тогда стряхнул наушники и потребовал, чтобы из меня вытащили музыку. Сейчас
мне хочется проделать нечто подобное.
- Работает? - интересуется Фольен. Я киваю.
- Тогда еще одна проверка, - говорит он и скрывается за дверью.
Через мгновение в моей голове опять оживает его голос. Он идет немного
справа, но все равно кажется, что он рождается где-то внутри.
- Проверка... проверка... - скучно говорит доктор. - Имплантат в
рабочем режиме.
Затем он опять возникает в дверях.
- Ну как? - спрашивает он. - Все различимо? Громкость подходящая?
Неприятные ощущения отсутствуют?
Я киваю, словно китайский болванчик.
- Вот и чудненько, - подводит он итоги и оставляет меня в одиночестве.
Месяц проходит незаметно, но тоскливо. Первые несколько дней я чуть
было не отшатывался от удивления, взглянув утром в зеркало. А теперь новое
лицо ничуть не смущает меня. Оно - мое. Я сжился с ним с пугающей меня
самого быстротой. Одним утром я с некоторым сожалением осознаю, что не могу
легко и четко представить себе, как выглядел до операции. Напрягшись, я могу
по частям восстановить в памяти свой прежний облик, но он вызывает у меня не
больше чувств и ассоциаций, чем лица друзей и родных. Я чувствую, как мое
превращение в Пятого подходит к своему логическому концу. Видя каждый день в
зеркале его лицо, я начинаю все больше и больше отождествлять себя с ним.
Даже мои мысли становятся расслабленней и спокойнее, как будто у меня
впереди вечность. В голове гуляют смутные метафоры. Я сравниваю себя с
человеком, который надел маску, а она вдруг коварно пустила корни, вросла в
кожу, став одним целым с наивным хозяином.
Дни неотличимы один от другого. Подъем, завтрак, телевизор, фотоальбом,
обед, телевизор, ужин, телевизор, сон, подъем... Память услужливо
подкидывает чьи-то стихи: "День прошел как обычно - работа, обед, магазин,
телевизор, семья. Каждый днем прошагал по намеченной им борозде.." Нет у
меня ни работы, ни семьи, ни даже прозаического похода в магазин. Только
обед да телевизор. И борозду свою намечаю я не сам. За меня ее прокладывают
умные серьезные люди с психологическим образованием. Я меряю шагами свою
белую безликую комнату, из которой мне почему-то запретили выходить,
просматриваю в который раз книгу с портретами. И смотрю, смотрю, смотрю в
телевизор. В это бесстрастное и правдивое окно в новый мир. Чем больше я за
ним наблюдаю, тем сильнее мне хочется туда попасть. Там люди, там хоть
какая-то, но жизнь, там - какое-то разнообразие. Я начинаю подозревать, что
этот месяц в одиночестве был так же тщательно продуман психологами, как и
все остальные детали моей подготовки.
А в телевизоре разворачиваются красочные картины. В ожидающем меня мире
царит спокойствие. Его добродушные и беззлобные обитатели проводят время в
разговорах, трапезах, веселье и различных искусствах. Это беззаботное
общество вызывает у меня в памяти какие-то смутные полузабытые картины. Я
никак не могу понять, что именно оно напоминает, пока однажды мой взгляд не
останавливается на хрупкой девушке с льняными волосами, которая отчего-то
весело хохочет возле белой скульптуры. Эта картина озаряет мою память как
вспышка: Уэллсовские элои! Беспечные щебечущие потомки людей, живущие
бесцельно и счастливо. Мир Книги несет на себе явный отпечаток этой унылой
картины будущего. Но через некоторое время я понимаю, что элоям и не снилась
подобная жизнь. В отличие от хрупких человечков, моим бессмертным не ведомо
чувство страха. Им не грозят ни жуткие каннибалы-морлоки, ни беспощадные
природные бедствия, ни несчастные случаи. Но самое главное - угроза смерти
не нависает над ними дамокловым мечом: Разумеется, в этом нет ничего нового,
сотни раз я читал и слышал об этом, даже как-то поверхностно понимал, но
только сейчас, перед экраном телевизора приходит ко мне настоящее понимание
этого чуда - жизни без неумолимого тупика в конце. День за днем я смотрю на
этих людей и забываю, что передо мной актеры - до того достоверно они
играют. И вскоре я догадываюсь, почему их игра настолько убедительна. Они не
играют - они живут. Они перевоплотились в свои персонажи. Где-то среди них
ходит Зритель, как я его про себя называю. Единственный человек, который не
знает правды. Но для остальных эта правда настолько потускнела и забылась,
что они почти ничем не отличаются от него. Окружающая их реальность
настолько приятна, что им не надо притворяться. Их счастье, веселье и
беспечность - подлинные.
Большой интерес у меня вызывает Десятый. Мне понадобилось какое-то
время для того, чтобы осознать, что это - Эмиль. Когда я догадался связать
худощавое лицо человека на экране с именем моего друга, радости моей не было
предела. Вот он - один из нас, прошедший все испытания и ныне наслаждающийся
прекрасной жизнью бессмертного. Ничто не выдает в нем Эмиля, которого я
знал. Мой строгий, вечно сосредоточенный соученик превратился в шумного,
словоохотливого весельчака. Он с увлечением принимает участие в общественных
обедах и вечерних посиделках. Я смотрю на него с некоторым умилением.
Как-никак, родная душа. Скоро встретимся, дружище!
Но с особым, жадным вниманием я наблюдаю за человеком, носящим мое имя.
Пятый всегда сдержан, несколько холоден, замкнут, и вместе с тем из него
струится какое-то странное обаяние. Он - писатель. Его книги популярны
настолько, насколько что-либо может быть популярно в этом мире, где
привычные ценности ничтожны, а все люди беспечны и беззаботны. Он часто с
неподдельным интересом говорит с людьми, внимательно слушает их, задает
всевозможные вопросы. А потом удаляется в свою комнату и подолгу пишет. Я
читал его книги. Разумеется, большинство этих произведений написано не им.
Он просто пришел на готовую роль точно так же, как сейчас это делаю я. Но,
несмотря на то что он должен был играть писателя, никто не заставлял его
писать. Он мог бы просто уходить к себе и смотреть в потолок, а книги писали
бы за него специалисты. Но он решил попробовать, и у него получилось. Сейчас
он пишет все сам.
Его книги проходят очень придирчивую фильтрацию, но тем не менее их
пропускают к читателям. То, что было до него написано от имени Пятого, мне
не нравится. Эти литературные поделки представляют собой сухое, занудное и
порой нравоучительное изложение скучных фактов, никогда не имевших место в
действительности, но выдающихся за правду. А вот его книги чем-то задевают.
Хотя, казалось бы, чем тут можно задеть? В его мире нет ни ярких чувств, ни
страха, ни надежд, ни опасностей, ни переживаний - ну ровным счетом ничего
из того, что так или иначе образует ткань привычной для меня литературы. И
все же он каким-то образом ухитряется приковывать внимание читателя и
задевать какие-то струнки в его душе, описывая эти выхолощенные
доброжелательные отношения и характеры, которыми наполнен его мир. Раньше,
до сдачи экзамена, его книги вливались в мощный поток информации, которую
мне необходимо было усвоить. Я читал их и тут же забывал. Теперь же,
перечитывая их, а также просматривая книги других авторов, я начинаю
понимать, что он первым внес в этот мир литературу, которую можно назвать
художественной. День ото дня я проникаюсь все большим уважением к нему. И
бессознательно я начинаю подражать его жестам, походке, выражениям. Иногда
на какие-то доли секунды мне даже кажется, что необъяснимым способом я
раздвоился и что это я сам веду веселую беседу под холодным оком камеры в
Секции Трапез.
И еще я много думаю о Мари и Поле. Как там они? Все еще сражаются с
Катру? Или лежат где-то на этом этаже, пройдя операции? А может, их
конкуренты сдали экзамены первыми, и мои друзья давно вернулись в ту далекую
полузабытую жизнь, где люди не живут вечно, но зато имеют так много
возможностей? Я так корю себя за то, что не догадался спросить Катру об их
успехах, когда он навещал меня после операции. Теперь ко мне больше никто не
наведывается. Только молчаливая равнодушная женщина, приносящая еду и иногда
убирающая комнату. Изредка в мою постылую обитель вплывает Фольен. Он
придирчиво изучает мое лицо, ощупывает его холодными уверенными пальцами и
по своему обыкновению приговаривает: "Прелестно... Прелестно" Но вопреки
моим настойчивым просьбам он каждый раз оставляет меня еще на "пару
деньков". Ни на какие вопросы он не отвечает. Пара деньков тянется до его
следующего визита, только для того чтобы смениться следующей парой. Я с
нетерпением ожидаю тот день, когда смогу покинуть свою надоевшую келью и
наконец-то попасть в этот счастливый мир. Я уже рвусь туда, мечтаю о нем.
В один из тоскливых дней, когда я, утонув в своем мягком, кресле и
изнывая от скуки, в каком-то оцепенении вяло переключаю каналы телевизора, в
дверь стучат. Стук резкий, уверенный, нетерпеливый, совсем не напоминающий
мягкую фольеновскую манеру стучаться. Мое вялое оцепенение мгновенно
сменяется неясной, но окрыляющей надеждой.
- Войдите! - радостно кричу я.
Дверь отворяется, на пороге - Тесье и незнакомая красивая женщина.
Точнее, она мне откуда-то знакома. Вот только где же мы с ней встречались? В
университете? В одной из редакций? Тем временем мои неожиданные посетители
проходят в комнату.
- Вы ожидали увидеть кого-то другого? - лукаво интересуется гостья.
Ее голос и интонации воскрешают у меня в памяти разговор в кабинете
Тесье. Боже, как давно это было! Прошло, наверное, не меньше полугода, что
само по себе немало, но кажется, что с тех пор минуло не одно десятилетие.
- Мадемуазель Луассо? - неуверенно спрашиваю я.
- Луазо, - с очаровательной улыбкой поправляет она. - Можно просто
Николь.
- Садитесь, - спохватываюсь я, - что же вы стоите?
- Благодарю, мы ненадолго, - величественно отвечает Тесье, но все же
опускается на стул.
Изящная спутница следует его примеру. Тесье, как обычно, не теряет
времени на долгие разглагольствования и с ходу приступает к делу.
- Пятый, мы рады сообщить вам о том, что ваш подготовительный период
закончился. Скоро вам предстоит переход в ваш мир.
"Наконец-то!" - мысленно ликую я.
Но внешне остаюсь спокойным и сдержанным. Позволяю себе только вежливую
полуулыбку и полный достоинства кивок - мол, хорошие новости, спасибо, ценю.
Таков уж я, Пятый. Тесье смотрит на меня с одобрением.
- А вы времени зря не теряли, - говорит он. Еще кивок. Спасибо, цену
себе я знаю. В разговор вступает Луазо:
- Пятый, мы пришли для того, чтобы еще раз напомнить вам о ваших
обязанностях. Вы должны...
После этого следует уже несколько поднадоевшее мне повествование о том,
что я должен быть Пятым везде и всегда, не выходить из образа ни на миг, не
пытаться узнать то, что мне знать не положено, слушаться старших, то есть
тех, кто будет вещать через мой имплантат, а также сообщать этим старшим о
нездоровых тенденциях, буде таковые замечены мною.
- ...В основном корректировать ваше поведение буду я, - заканчивает
она. - Думаю, что мы с вами сработаемся. На первых порах я, скорее всего,
буду вмешиваться в вашу жизнь достаточно часто, но со временем мое
вмешательство станет ненужным.
Я несколько снисходительно смотрю на нее. Я - Пятый. Что уж там
корректировать...
- Все это, впрочем, вы уже слышали, - говорит Тесье, внимательно глядя
на меня. - А теперь самое главное. Как вы догадываетесь, вы не можете просто
отворить какую-то дверь и очутиться в вашем мире. Ваш переход должен быть
тщательно скоординирован. Ни один обитатель мира Книги не должен знать о
том, что один актер сменился другим. Для подобных переходов мы используем
специальное помещение, так называемый тамбур. С этой стороны в него зайдете
вы, с другой - нынешний Пятый. А выйдет каждый из вас, соответственно, в
противоположную дверь. Таким образом, с точки зрения любого наблюдателя,
Пятый просто на какое-то время зайдет в комнату.
Нехорошее у меня воображение. Ну почему тамбур, о котором он так важно
говорит, представляется мне в виде уборной? Хотя, это легко объяснимо,
уборная - очевидный пример комнаты, в которую люди на некоторое время
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг