Неожиданно я прочел: "Там... находился прежде тайник, которого теперь больше
не видно". Речь шла о Гремячей башне. "Гремячая башня стоит на правом берегу
р. Псковы, она построена из плиты лучшего качества, чем сами стены, -
пятиярусная, со склепом и тринадцатью амбразурами. В прежнее время каждый
ярус ее, как и прочих псковских башен, отделялся деревянным помостом, на
котором становились пушки, направленные в амбразуры..." Кроме тоненькой
книжечки, никакого материала про подземные ходы не было...
Мне оставалось додумать концовку к воспоминанию о походе двух древних
мальчиков, но воображение вдруг иссякло... Все было ясно: Густав-Адольф
отступил, а юные герои вернулись в Порхов.
Пора и мне было возвращаться на родину...
Автобус быстро довез меня до нужного места. Я снова увидел холмы, лес,
озера, и сердце замерло, словно вернулся после вековой разлуки. Поднимаясь в
гору, увидел, что навстречу бежит Проса.
- Вспомнила, вспомнила, - издали закричала хозяйка.
Я растерялся, не понимая старую Просу.
- Вспомнила... Кто... про подземный ход... рассказывал... - Хозяйка
задыхалась после быстрого бега. Выдохнула радостно: - Костя Цвигузовский...
Он в плену был... через подземный ход бежал.
Я не удивился: про всевозможные подкопы читал сотни раз.
Коетю я нашел на берегу Черного озера, где он вырезал ивовые прутья для
сенной корзины. Я уже знал, что Константин - один из лучших кролиководов в
районе... Корзин Косте всегда не хватало, хотя Костя искусно их плел.
Проса говаривала:
- Костя плетун мировой, что хочешь сплетет: зыбку, кошель, корзину,
сарафан и тот может сплести... - И добавляла : - А языком он еще лучше
плетет. Кружева вывязывает.
Костя был не один. Рядом с ним вертелся маленький белобрысый мальчуган,
имени которого я не знал.
Костя выбирал вязкие хлысты, срезал острым ножом, складывал в пук.
Работая, он рассказывал про партизанскую войну:
- Под Дубковскими горами было. Лежу за пулеметом, стреляю. Вдруг рядом
девушка с карабином залегла. Из нашего полка, а ни разу ее не видывал...
Красивая. Так и смотрел бы, да воевать надо. II вдруг вижу: лицом в мох,
карабин выронила. Целили, видно, по мне, по пулемету, а попали в нее...
Сердце закипело... А тут они в атаку пошли - рослые, шинели зеленые, будто
лес двинулся,,. Остановил. Вся поляна от их шинелей зеленой стала...
- Еще расскажите, - голосом маленького попросил мальчуган.
- После боя, раненного, домой меня отпустили. В плечо ранили, плечо и
распухло, будто пчелы жиганули... Остался без пулемета с одной РГ-42...
Граната такая, с банку сгущенного молока. Ночевал дома, дневал в лесу. Время
было как раз ягодное. Рожь будет - голубица спеет... Набрал ягод корзину,
матери решил отнести. Подхожу к дому - немцы. Идут цепью, оружие на
изготовку. Меня увидели. Хеа, хеа, кричат, никуда не денешься, сто стволов
навели, иду потихоньку навстречу. А солдаты спешат, двое с карабинами вышли
из цепи и ко мне... Они меня и заслонили. Подходят, шагов пять осталось...
Костя положил каземь тяжелый пук, сложил старенький нож.
- Когда идешь с оружием, влево стрелять удобнее, вправо - хуже,
разворачиваться надо. Тут я и станцевал, да еще и корзину бросил... В упор
выпалили, а промахнулись... Недолго затвор передернуть, три-четыре
секунды... За четыре секунды сорок метров пробежать можно. Рядом хлев
глинобитный стоял, я - к хлеву, за него под горку, и в клевера... Бьют из
автоматов по клеверу, как косой косят, еще раз ранило, а уполз, не
поймали...
Костя весело тряхнул головой, взвесил на плечо тяжеленный пук.
- Постой, - я тронул Костю за рукав. - Проса говорила, что ты про
подземный ход знаешь...
- Знаю. Только рассказ этот долгий... Придется идти со мной, расскажу
дома...
Деревня, где жил Костя, лежала в разрыве леса. Рядом с домами стояли
хмурые елки, еловая грива перерезала деревню надвое. Возле этой гривы и
стоял покосившийся Костин домик. Шумела в огороде столетняя ель, прыгала по
мохнатым ветвям белка, грелся на солнцепеке муругий пес... Костя усадил нас
с Саней за тесовый стол, врытый под окнами дома, принес полное решето спелой
лесной малины...
Костя начал рассказ, и лицо его стало хмурым.
- В плен меня взяли полуживого... Повезли в Славковичи, потом в
Порхов - в страшный порховский лагерь. Тысячи людей в нем фашист замучил.
Теперь там поле, памятник стоит, а тогда - бараки, бараки, одни бараки...
Кормили плохо, какая-то баланда, бурда-мурда. Встретил одного нашего, раньше
толстенный был, буктерь, вижу, тоненький стал, тоньше тогнины... Утром, чуть
заря, - на работу. Гонят конвойные, а мы еле бредем, шатаемся, что тростник
на ветру... Работа тяжелая: на дороге, в каменном карьере, в лесу... Бурелом
прошел, весь обрелок свалило. Распиливали эти лесины на шпалы... Коневая в
общем работа. Парень-то я был кремяный, камни катал, а после болезни да на
лагерных харчах совсем кащеем стал, еле ворочаюсь... Одна радость - живой. В
плен-то попал без оружия, по подозрению, не то расстреляли бы на месте...
Костя заметил, что мы с мальчиком не взяли ни Ягодины.
- Вы что? Ягоды-то только из бора... Свежие, духмяные... Угощайтесь!
Взяв горсть малины, Костя продолжал:
- Выпала и хорошая работа: на кладбище фашистов хоронить. Потом я
узнал: наш полк поработал, угробили добрую половину карательного отряда...
Немцы народ аккуратный: лежат убитые на земле, под каждым солома расстелена.
Грузовик гробов привезли - гробы дубовые, крепкие... Сгрузили мы гробы, ямы
копаем. Лопата хорошая, что коса отточена. Лопата - оружие надежное. В
рукопашном бою - особенно. Отошли конвойные, на чью-то могильную плиту
пулемет поставили. Кладбище каменной стекой огорожено. За стеной - часовые,
каски видно. Все равно кто-то попробовал уползти... Крики вдруг, стрельба...
И тут я мальчонку увидел, лежит в траве, худенький такой... - Костя
пристально посмотрел на меня. - Помню тебя в войну мальчишкой... Похож на
тебя был тот пацан, просто вылитый... Лежит и ручонкой вот так показывает
мне и моему сотоварищу: ложитесь, мол, ползите. Бросили лопаты, поползли...
Трава высокая, будто в воду канули. Подползаем к каменному склепу...
Мальчонка вниз, что-то повернул, открылась железная дверь. Малец в дверь,
мы - за ним... Пересидим, думаю, суматоху, ночью, как стемнеет, уйдем.. А
мальчонка щелк - карманный фонарик включает. Видим, в склепе как бы нора и
еще дверка, только не железная, а каменная. Втиснулся мой товарищ в нору, за
ним и я, а мальчонка забрался и дверь закрыл... Хороший мальчонка и так на
тебя похож, что я его твоим именем назвал... Смолчал, может, и имя было как
твое... Ползли сначала, потом стало просторнее, пол плитой выстелен, свод и
стены каменные. А сердце - будто щур пойманный... Не верится, что бежали.
Видывал я, как выдра прячется, сидит на льдине, а потом бурть - будто ее и
не было... Идем, мальчонка фонариком светит. В тайник попали, думаю. Потом
соображаю: это же подземный ход! Еще от деда слыхивал про него, только дед
говорил, будто ход завалило... Дышать тяжело, душно, сыро. В одном месте ход
сузился, не ход, а лисья нора, ни каменных стен, ни пола, ни свода. Легли,
поползли...
Товарищ мой в грудь был ранен, в легкие, вижу, потемнел лицом, еле
движется.
Словно наяву увидел я то, о чем рассказывал Костя Цвигузовский.
Ход круто пошел вниз, с потолка, со стен стали срываться капли воды,
пол стал мокрым. Беглецы догадались, что идут под рекой. Каменной кладки не
стало, ход был просто прорублен в толще известняка. Под ногами зажурчал
холодный живой поток. Вода была по колено Косте и его товарищу, по пояс -
мальчугану. А ход все опускался. Вскоре беглецы брели по пояс в воде, а
мальчуган шел на цыпочках, чтобы не захлебнуться, высоко поднимал над
головой горящий фонарик.
- Костя! Костя! - долетел чей-то тревожный голос. - Тебя на почту
вызывают. Звонить кто-то будет...
Рассказ прервался, Костя торопливо встал, вбежал в дом, вернулся
переодетым, вывел из сарая велосипед...
Костю вызвали на совещание в Псков, я вернулся в Порхов. На автобусной
остановке меня ждала Зина.
- Я каждый день прихожу... Всего два автобуса, живем рядом.
Рассказывай, что узнал!
Выслушав меня, Зина вздохнула:
- Опять не до конца... В музее говорят, что никакого хода не было, а
мне думается - был...
Через четыре дня я вернулся на родину. Когда шел берегом Лиственного
озера, показалось вдруг, что я никогда и никуда не уезжал, всегда был здесь
и жизнь была неподвижной и прозрачной, как озерная вода. Старая Проса была в
тревоге, тужила, что пропала черная курица.
- Может, ястреб унес? - высказал я предположение.
- Не, не ястреб - сова... Совы есть - кур дерут. Прилетит днем, бух на
курицу и задерет... Кругом напасти. Боров все гряды избуравил, в саду гада
застебала... Лето сухое, вот и ползут в деревню из болотины.
Я спросил Просу про Костю Цвигузовского.
- Сейчас вроде тверезый. Тверезый-то он хороший, а напьется, так
кричит, буянничает, кулаком сулит. Он и в партизанах один раз напился, так
пулемет отобрали, посадили на ночь в хлевину... Бранили потом.
Проса вдруг вспомнила, что я уезжал...
- Съездил-то удачно? Узнал чего?
- Узнал... Только Костя знает самое главное... Рассказать не успел...
- Так найди Костю. Только он на месте не сидит, некогда, то сам
работает, то другим помогает. Искать надо. Был бы бинокль, он бы так и
притянул... Может, он на покосе, а может, и в кузнице...
Костю помог мне найти мальчишка. Около озерка Слепец, на сплавине Костя
чинил продырявившуюся комягу. Рядом лежали сети, липовый черпак и зесло...
Выслушав мою просьбу, ветеран нахмурился.
- Вспоминать - душу бередить... Ладно, доскажу... Спасибо, что пришли.
Ватагой веселее... Бывает, не с кем и рыбу половить... Без дружков живу. Кто
старше меня, кто млаже. Ровесников нет - сложили головы.
День стоял теплый и ласковый, над Слепцом кружили дикие утки.
Рассказ Кости был прост и суров.
- ...Кто там? Кто? - тревожно спросили из-за двери. - Пароль?
- Белый камень, - ответил мальчуган.
Дверь с шумом открылась, и Костя увидел подземелье с низким каменным
сводом и корявыми стенами. На валуне теплилась жировая плошка, огонек ее был
похож на осенний осиновый лист. На полу, на снопах соломы лежали раненые:
смутно белели бинты, слышались стоны.
В древности в подземелье был, видимо, склад: в углу теснились дубовые
пороховые бочки, грудой лежали огромные каменные ядра, а рядом с ними -
ствол от старинной пищали. По стене спускалась цепь грубой железной ковки...
- Под землей жутко, - признался Костя. - Темнота - глаз коли... Будто
из полдня прямо в полночь попал... Сыро, пахнет что в погребе. Окоп пашней
пахнет, а тут иной дух, тяжелый... Где идешь стоя, а где и ползком
приходится. В одном месте на спине полз, извиваюсь, будто уж на болотине.
Обвала страшно. Придавит, и сразу тебе могила - на веки вечные. Одно слово -
подземелье... Кто ад выдумал, тот точно под землей бывал.
- И в лазарете... страшно? - спросил кто-то из мальчишек.
- Нет, там потолок надежный, люди рядом, да и огонь всегда горел.
Хочешь пить - воды целая бочка. Хочешь родничной воды, бери котелок, иди к
тайнику, колодцу древнему.
- А как... в уборную? - смущаясь, спросил мальчуган и покраснел.
- Люди в древности не хуже нас были. Все у них имелось, и водопровод
самотечный, и это самое - для грязного стока... Деревянные такие трубы, для
изоляции берестой обложены.
- Душно... Очень?
- Что душно, то душно, но есть и такие места, где и ветер веет... А
тишина-то, тишина. Будто уши ватой заложены.
- А теперь все это... цело? - с затаенной надеждой спросил я сам.
- Что-то, видно, и цело... Искать надо, копать... Фашисты нашли
все-таки вход и выход, полезли под землю, а по ним - из пулемета. Тогда они
привезли взрывчатку, рвать начали, замуровать наших решили. Замуровали
намертво.
- И наши погибли? - испугался мальчуган.
- Вырвались... Клин клином вышибают. В одном месте ход близко к
поверхности подходит, заложили шашек семь тола, подрывники и в лазарете
были, и как бабахнут... Взрывом и пробило выход. Грохнуло под землей,
фашисты и не услышали. Выбрались, а земля осыпалась.
Я спросил Костю, долго ли он был в подземелье.
- А часов шесть, не боле. Волю, понимаешь, почуял... В поле захотелось,
в лес - на простор. На земле человек как птица, а под землей - вроде
крота... Отпустили, как только стемнело. Прошел назад по подземному ходу,
вышел на кладбище, а там - ольховые кусты, луговина. Не шел, а бежал.
Река попалась - вброд перебрался. Полуживой, а верст сорок отмахал.
Своих нашел быстро. Не поверите, каравай черного хлеба в один присест
угрохал... Медсестра, как ребенка, рыбьим жиром поила. И сразу в бой угодил,
в самое пекло.
- А гдe был второй выход? - перебил ветерана Саня.
- Чего не знаю, того не знаю. Вроде в крепостной башне, а вроде в стене
камень отодвигался... Был и другой разговор. В крепости дома стояли, в
угловой жил подпольщик Калачев. В честь его улица в нашем Порхове названа.
Так будто выход был прямо в подвале. Копали тайник, видят - каменная кладка.
Ну пробили ее ломами, видят - подземный ход...
Костя задумался:
- Это я так думаю, а про второй выход не слышал даже слова. А про
первый молчать велели, только в особом отделе и рассказал... Теперь вспомню
и думаю: не сон ли снился... Боюсь рассказывать, вдруг не поверят...
Костя нахмурился, опустил плечи. Я знал, что Костя был партизаном, знал
о его храбрости, но столько лет не знал о главном. Видно, в душе
человеческой есть свои тайники, свои подземные ходы, и найти их, ой,
нелегко...
- Ушел я один, без товарища... Не знаю, вылечился он или нет, жив ли
сейчас. Может, там, под землей, и остался. Искать - так фамилии не знаю. В
лагере под номерами были, фамилии... придумывали...
Постаревший, в дешевом сереньком костюме, Костя совсем не был похож на
бывшего воина, о котором с гордостью говорили командиры. Я знал, что все
свои награды, партизанские документы и даже знак ветерана Костя отнес в
Порхозский музей. Знал я и про Костины нелады с милицией: отобрали любимое
ружье, которое Костя вовремя не успел зарегистрировать. Бывший полицай,
отсидевший двадцать лет в Сибири, клялся-божился, что Костя угрожал ему
ружьем...
- Да я бы его и кулаком зашиб, - в сердцах возразил Костя. - Без ружья
дал бы буханицы!
Знал я и то, что Костя - тайная любовь многих его ровесниц, оставшихся
вековухами-вдовами. Не знал я, оказа лось, только про Костин плен и
невероятный побег...
- А, хватит... - Костя махнул рукой, встал. - Тяжело вспоминать... Не
стар еще, а стариком себя чувствую... Другой и за сто лет столько не увидит.
К старой Просе я вернулся, неся на прутике полдюжины тяжелых латунных
карасей. Проса засуетилась, вычистила и зажарила рыбу.
За ужином Проса, как всегда, рассказывала деревенские новости. Почти
все они были радостными, колхоз шел в гору... Спать я, как и накануне,
отправился на сеновал...
Утром, за завтраком Проса лукаво и многозначительно посмотрела на меня,
негромко сообщила:
- А тебя вчера Зина спрашивала... По делу, говорит.. Известно, какие
дела между девицей и парнем. А уж хороша, краше, чем вербочка на пасху...
Только тревожилась очень, что ты не вернулся... Решила, видно, что насовсем
уехал.
Даже не позавтракав, я отправился в соседнюю деревню Лесная дорога
оказалась сухой и крепкой, через минут десять я уже был у дома Зининой
матери. Зина сбежала с крыльца, бросилась мне навстречу.
- Скорей к матери, она такое знает!
Мать Зины звали, как и мою хозяйку, Просой. Хмурая и усталая женщина
оживилась, увидев меня.
- Вылитый Леня, весь в отца. - И, повеселев, добавила: - Ухаживал твой
отец за мной, когда молодым был, до этой вот калитки провожал... Потом уехал
куда-то, а я за другого вышла... Убили моего сокола, и отец твой погиб...
Счастье, как лесной голубь, мелькнет да пропадет... Потом стоишь и думаешь:
привиделось или вправду птица была?
- Ты о деле расскажи. - Зина легонько толкнула мать под локоть.
Женщина нахмурилась снова.
- Рассказ не короткий... Увели немцы моего сокола, взяли и увели...
Вместе с твоим отцом увели, везли в одной машине... Потом они деревни жечь
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг