Глава 49
Несмотря на интеллигентное лицо, вид у человека в цилиндре был
опереточный, а фрак и бабочка наводили на мысль, что он вот–вот затянет
веселый мотив из «Цыганского барона». В другое время это настроило бы
Кадишмана на шутливый манер – он всегда с предубеждением относился к
франтам и те из них, что имели слабость к претенциозным бабочкам, отнюдь
не пользовались его расположением. Он не любил их; не потому, что носил
форму лейтенанта полиции и имел что–то против тех, кто умеет изысканно
одеваться, а просто, первая любовь Берты, некий Вайсброд Владислав
Леопольдович, был оперным певцом, носил бабочки по долгу службы, и это
обстоятельство задевало самолюбие Кадишмана.
Лейтенант узнал о своем предшественнике, артисте, от тещи, до сих пор
сожалеющей об интеллигентном теноре, место которого занял полуграмотный
полицейский, так и не сумевший в свои сорок с небольшим добиться
продвижения по службе.
У Берты был продолжительный роман с Леопольдовичем, который глубоко ранил
ее нежное сердце тем, что предпочел ей опереточную певицу, бесталанную, но
с высоким бюстом и туго налитыми ягодицами. Мысль о том, что этот
бездарный тенор сжимал в объятиях обожаемое им существо, была противна
Кадишману и неприязнь к «Леопольду» ассоциировалась у него с опереттой и
бабочками, столь обожаемыми его безголовой тещей. Но теперь, после унылого
одиночества и долгого скитания по тихим безлюдным улицам вымершего города,
он был рад любой живой душе, пусть даже с бабочкой и цилиндром.
Незнакомец предложил ему сесть, и сам вольготно расположился в уютном
кресле.
– Я полагаю, вы уже освоились у нас? – дружелюбно сказал он.
– Я не понимаю вас, господин? – Кадишман хотел сказать «Цилиндр», но
вовремя удержался.
– Видите ли, мы оставили вас на некоторое время одного, чтобы вы привыкли
к мысли, что вас больше Нет.
– Как это Нет, простите?!.
– Вы умерли, господин Кадишман, ушли в мир иной, по вашим земным меркам,
разумеется!
«Я был прав, – с горечью подумал он, – интуиция не обманула меня, я
действительно умер, меня больше нет, и никогда не будет»
Он почувствовал, что все его существо воспротивилось этой нелепой смерти,
навязанной ему извне. «Но ведь Я есть, и Я мыслю – убеждал он себя, – Я
здоров и воспринимаю себя живым существом. Я даже хочу есть и съел бы,
кажется, целого барана, а потом занялся бы любовью с Бертой. Если это
смерть, то это очень странная смерть»
– Ничего странного, – сказал Цилиндр, – отвечая бессвязным мыслям
Кадишмана, – это вы полагаете, что хотите есть, и материальность ваша –
иллюзия; вы теперь духовная субстанция, но продолжаете по инерции
воспринимать себя как физиологический организм.
Кадишман не удивился тому, что Цилиндр прочел его мысли.
– Но я нахожусь в Тель–Авиве – сказал он растерянно, – и в этом кабинете
я уже бывал раньше...
– Верно, – согласился цилиндр, – но это было там – в вашем далеком и
суетном мире...
– А мы, значит, теперь в ином мире? – с грустной иронией сказал Кадишман,
– не суетном и близком?
– В Одиночном! – не обижаясь, поправил Цилиндр.
Поднявшись с места, он изящно ударил по клавишам компьютера, стоявшего на
столе, и на тусклом мониторе появилось изображение приемной министра
внутренних дел, но теперь она была набита людьми, среди которых лейтенант
признал секретаршу, отозвавшуюся некогда на его неуклюжий комплимент. Она
была в коротенькой фирменной юбчонке и в пылу работы не обратила внимания
на то, что та задралась у нее выше колен. Один юнец, с едва пробившимся
пушком на подбородке, стоявший неподалеку от стола, нарочно уронил очки,
чтобы получше разглядеть кружевные трусики под юбкой, и надолго застыл в
этом положении, вызывая саркастическую улыбку окружающих. Цилиндр
перехватил убитый взгляд Кадишмана:
– Такие вот трусики, – осуждающе сказал он, – в вашем мире могут
привести к падению должностного лица или даже правительства. Соблазнился
человек бабенкой и потерял кресло, а то и влияние на политической арене.
Знакомо?
– А в вашем мире, что без трусов ходят? – Вопросом на вопрос отвечал
Кадишман.
– В нашем это невозможно, – назидательно сказал Цилиндр, – делать
глупости у нас некому и не с кем...
– Почему?
– На каждого человека у нас приходится по одной Вселенной.
«Поэтому я нигде не видел людей, – догадался Кадишман, – на кой ляд
человеку вселенная, если он в ней один? »
– Это нечто вроде искупления грехов одиночеством, – продолжал Цилиндр.
– То есть, ад?! – уточнил Кадишман...
– Зачем же ад, господин Кадишман, – котлов, как видите, с раскаленным
маслом мы не имеем, и поджаривать вас не собираемся...
– Да, но вы говорили об искуплении...
– Одиночество для грешника одно из самых суровых испытаний. Рядом с ним
меркнут все муки ада...
– Те, кто умер, стало быть, обрекаются на полное одиночество? –
продолжал иронизировать Кадишман.
– На техническом языке это называется – импорт в исправительно иномерное
пространство, – поправил Цилиндр, до него не доходила мрачная ирония
лейтенанта.
– То, что у вас принято считать физической смертью, – продолжал он, – у
нас не более чем щелчок на этой умной машине и переход в нематериальную
сферу или загробную колонию, как вам будет угодно...
– А вы, собственно, кто такой, Бог, что ли? – спросил изумленный
Кадишман.
– Ну что вы, – скромно заулыбался цилиндр, – я любитель компьютерных
игр...
– Наша жизнь, стало быть, не более чем игра для вас?
– Человеку несведущему может так показаться, на самом же деле, я озабочен
совершенствованием форм жизни по обе стороны материи и духа...
– В чем это выражается, сэр?
– Каждая личность на земле сеет разумное и доброе, до тех пор, пока Я,
произведя индикацию на греховность, не импортирую его туда, куда он,
согласно нашей классификации, должен быть направлен.
– Иными словами, уничтожаете или помещаете в ваш модернизированный Ад?
– Все не так мрачно, лейтенант. Человек, выполнивший на земле свою миссию
вправе вернуться на землю, но в ином обличии...
– А если он наследил в своей земной жизни?
– Значит, в следующий раз он появится в образе животного, ибо не дорос до
высших форм разумной жизни...
– Переселение душ, – сообразил Кадишман.
– Пожалуй, так...
– В таком случае, господин, – назвать этого фраера Господь Бог, у
Кадишмана не поворачивался язык, – я хотел бы вернуться на землю...
– Иные на вашем месте предпочитают переход на более развитую ступень
развития, разумеется, после того, как отмоют грехи в Одиночном мире
– Я ничего не собираюсь отмывать...
– Ну что ж, за вами есть некоторые заслуги, и я готов экспортировать вас
обратно...
– Спасибо! – воскликнул Кадишман.
– Я должен предупредить вас, что при этом прерывается связь с прошлым.
– Что это значит? – забеспокоился Кадишман.
– Это значит, что память ваша стирается, и вы рождаетесь другим
человеком...
– Я не хочу быть другим!..
– В таком случае, любезный, вам придется провести здесь ближайшее
тысячелетие.
– Но что я буду делать здесь все это время?
– Размышлять о недостойных поступках, совершенных вами в прошлой жизни.
Кадишман не хотел унижаться и убеждать этого сноба:
– Ну что ж, – с гордой непреклонностью, – сказал он, – я обдумаю ваше
предложение, сэр...
– Прекрасно, – ответил Цилиндр, – садитесь в машину и отправляйтесь в
путешествие. Это стимулирует Совесть. В одиночных мирах мы используем
данную меру, так же, как в ваших тюрьмах используют карцер.
– Значит, вы посадили меня в карцер? – не очень удачно пошутил Кадишман.
Но Цилиндр шутки не понял.
– Надумаете возвращаться, сэр, свяжитесь со мной... – сказал он, кивнув
посетителю в знак окончания разговора. Кадишман уныло вышел из
министерства, неторопливо сел в лимузин и поехал, куда глаза глядят,
соображая о тщетности загробного бытия, вершителем которого является
столь бесцветная личность, как Цилиндр.
