Призраки в Тель–Авиве - Шмиэл Сандлер - Книжная Полка

Глава 34

– Таким образом, господа, человек, из–за которого вы не спите ночами, абсолютно не причастен к пугающим вас аномальным явлениям. – Громко сказал профессор Хульдаи и насмешливым взглядом обвел высокое собрание.

Это было очередное экстренное заседание членов правительственного кабинета, где он, и другие авторитетные лица, третий час подряд излагали – каждый свою точку зрения на «потусторонние» события имеющие быть в городе.

На сей раз, собрание достигло своего апогея, и мнения разделились уже к началу второго часа; большую часть времени взмокший профессор усиленно убеждал членов правительственного кабинета, что злобствующий ренегат – академик Ашкенази в корне не прав, утверждая, что небезызвестный миру иракский диктатор Садам Хусейн располагает средствами, могущими поставить Израиль на колени. Министр обороны, один из первых проявивший интерес к ядерному потенциалу Багдадского правителя, был явно задет насмешками знаменитого ученого:

– Заблуждаетесь, профессор, – сказал он, – на меня лично, господин Хусейн действует как снотворное.

Шутка министра оказалась весьма кстати и почти разрядила «высокое напряжение», царившее в аудитории.

Временный Комитет по национальной безопасности, возглавляемый профессором, был распущен неделю назад, и теперь он был поставлен во главе, так называемой Государственной комиссии по национальной безопасности, сформированной по личному указанию Натан–Ягова. Такая, на первый взгляд, ничего не значащая трансформация в наименовании вновь созданного института куда более, по расчету функционеров из канцелярии главы правительства, соответствовала чрезвычайному положению, объявленному в городе.

Надежда некоторых деятелей оппозиции на то, что Госкомиссию возглавит академик Ашкенази, рассыпалась в прах. Несмотря на международный авторитет академика, его кандидатура была отклонена большинством депутатов кнесета, желающих подыграть премьер–министру.

Бывший действительный член академии наук СССР Сидор Лейбович Ашкенази не отличался доброжелательностью и желчность его характера, переходящая в откровенное пренебрежение ко всем смертным, мешали его нормальным контактам с нужными людьми. В правительственных кругах строптивого ученого считали несносным снобом, который даже в друзьях подозревает злонамеренность, а от недругов ждет только подвоха. Он повсеместно обливал нацию грязью, принижал ее историческое значение и даже сказал однажды с высокой трибуны, что – «Древний аристократизм евреев выродился ныне в элементарное хамство!» Это и многие другие шокирующие заявления ученого воспринимались современниками двояко: одни полагали, что академик прав, и евреям давно пора пересмотреть свою завышенную самооценку в мире, поскольку это озлобляет и без того агрессивно настроенных антисемитов, другие считали его фразером и юдофобом с некоторыми отклонениями в психике.

– Сказать по совести, – пошутил по этому поводу более гибкий профессор Хульдаи, – если и есть в нашем государстве параноики, которым по ночам снится ракетный обстрел Тель–Авива, то доктор Ашкенази, несомненно, в их числе!

Явно тенденциозная шутка в устах столь известной личности сыграла свою зловещую роль, и когда речь зашла о человеке, способном оставаться объективным в условиях жесткого прессинга, вызванного чрезвычайными обстоятельствами, выбор пал на профессора Хульдаи, как на патриота и ученого трезво оценивающего ситуацию с покойниками. Именно ему было поручено, в кратчайший срок провести детальный анализ фактов и представить правительству научное толкование тех загадочных явлений, которые превратили в ад беззаботную до недавнего времени жизнь жителей большого Тель–Авива. Вопрос о превентивном ударе на возможную провокацию Садама Хусейна поднимался в этот вечер не раз, и теперь его снова выдвинул министр обороны Израиля Ицхак Мордехай. Несмотря на свои шапкозакидательские, еще неделю назад, прогнозы относительно войны с Ираком, он побаивался необъявленной химической атаки со стороны неуравновешенного диктатора.

– Так вы утверждаете, стало быть, что мы зря грешим на Садама? – снова спросил он профессора с некоторым недоверием. Только что он солгал, сказав, что Садам навевает на него сладкие сны; так же как и все присутствующие в этом кабинете, он бодрствовал уже третьи сутки, беспрестанно думая о происках багдадского правителя и пытаясь разобраться в потоке противоречивой информации, поставляемой внешней разведкой страны.

– Разумеется, господин министр, – сказал Шломо Хульдаи, – к вашим, так называемым, мертвецам сей жалкий параноик не имеет никакого отношения, заявляю вам это со всей категоричностью.

– Зачем же вы сами то отмежевываетесь от покойников, профессор, – обиделся министр обороны, – они такие же наши, как и ваши.

– Не будем придираться к словам, коллега, – сказал министр по внутренней безопасности и с деланной озабоченностью обратился к профессору, – господин Хульдаи, могли бы вы представить нам приемлемое объяснение аномалиям, имеющим место в некоторых районах большого Тель–Авива?

– Разумеется, господа, мы считаем, что восстание мертвецов – ни что иное, как результат смещения временных рамок между Настоящим и Прошлым. – Он помолчал немного, выжидая, какова будет реакция на его сенсационное заявление. Государственные мужи, однако, по–прежнему умно помалкивали, и лишь министр внутренних дел, бывший уже в курсе данного дела (комиссар полиции своевременно представил ему копии документов, добытые им в кабинете ученого), с притворной озабоченностью попросил профессора выражаться пояснее:

– Наша аудитория далека от науки и специальных терминов, – сказал он.

– Постараюсь быть предельно ясным, – с демонстративным сочувствием к непонятливым слушателям, сказал профессор, – итак, господа к вышеназванной трагедии, столь неожиданно вторгшейся в наши ничем не примечательные будни, привели сомнительные эксперименты, производимые некоторыми безответственными лицами в так называемом Институте Времени...

– Факты, излагайте факты! – послышались возгласы оживившихся парламентариев.

– Нам стало известно, господа, что из Прошлого к нам в страну насильственным образом был импортирован человек по имени Балкруа второй из Тулуза.

– Какого такого Прошлого? – аудитория настроилась на ироничную волну, – и почему второй, а не третий?

– Ерунда какая–то, – сказал министр обороны, который не мог спустить профессору его неуместный сарказм, когда речь зашла о багдадском диктаторе.

– Трудно говорить с аудиторией профанов, – устало произнес Шломо Хульдаи.

– Обижаете, профессор, – сказал Когаркин. Он первый узнал от своих агентов все, что тот намеревался излагать теперь перед высоким собранием и специально созвал видных членов правительственного кабинета совместно с избранными депутатами кнесета, чтобы посвятить их в некоторые засекреченные подробности пресловутого дела о покойниках.

– Что мне остается делать, если некоторые, с позволения сказать, высшие чины государства бросаются такими терминами как «Ерунда»?

– В самом деле, господин Мордехай, – вы ведь не в казарме находитесь, – напомнил Когаркин.

– Что вам угодно, любезный? – вызывающе сказал Ицхак Мордехай.

– Ничего особенного, уважаемый, – холодным тоном отвечал Когаркин, – я просил бы вас воздержаться от неуместных реплик. Продолжайте, профессор.

– Благодарю вас. Господа, то, что некоторые тут классифицировали как ерунду, основывается на документальных фактах, установленных лично мною.

– О каких фактах идет речь, профессор?

– Из истории известно, что герцог Балкруа второй был один из выдающихся рыцарей воинства знаменитого Ричарда Львиное сердце.

– Я не могу в это поверить, – потрясено сказал министр обороны, – почему до сих пор я не в курсе экспериментов, проводимых в институте Времени?

– Занятно все это, друзья мои! – поддержал коллегу министр торговли и легкой промышленности, – если в Институте не считают нужным поставить нас в известность относительно проводимых ими опытов, нам стоит подать в отставку, господа.

– Не время теперь говорить об этом, – повысил голос министр по внутренней безопасности, – продолжайте профессор, прошу вас. – Вежливым кивком профессор поблагодарил министра:

– Мне сказали, что произошло это случайно, но мы установили, что в этой, так называемой случайности, замешан ни кто иной, как зять уважаемого академика Ашкенази. Речь идет о некоем повесе по имени Василио де Хаимов.

– Господин профессор, – урезонил его Когаркин, – прошу не заострять на данном факте внимание, это его бывший зять, к вашему сведению. Академик не может отвечать за безответственные поступки, какого то прохиндея, являвшегося некогда его родственником... – Это не меняет сути дела, господа, а говорит о степени нравственного падения вышеназванной семейки.

– Прошу Вас говорите по существу, господин профессор!

– Мною установлено, что перемещение объектов из Прошлого в Настоящее вполне возможно на практике, но, к сожалению, это имеет свои, не очень приятные последствия.

В конференц–зале воцарилась абсолютная тишина. Присутствующие боялись пропустить каждое слово профессора.

– Под «объектом», уважаемые господа, я подразумеваю материализованную душу некогда жившего в нашем измерении человека, а под «неприятными последствиями» данного феномена то обстоятельство, что вместе с названным» объектом» к нам из прошлого перемещаются, а вернее, восстают из могил бренные останки лиц, в которых ранее вселялась его душа или души, в данном случае, я не вижу принципиальной разницы.

– Разница лишь в том, – сострил министр по внутренней безопасности, что в вашем случае речь идет о мертвых душах.

– Очень остроумно, – хмыкнул министр обороны.

– Кстати, коллега, – мгновенно отреагировал министр по внутренней безопасности, – вы читали русского писателя, писавшего некогда о мертвых душах?

Министр обороны по происхождению курдский еврей с достоинством ответил:

– Русского писателя звали Гоголь.

– Восхищен вашей эрудицией, – сказал Когаркин.

– К сожалению, я не могу сказать того же о вашей эрудиции. – Усмехнулся Мордехай.

– Разве я давал вам повод сомневаться в ней? – тонко улыбнулся Когаркин.

– Видите ли, уважаемый, было бы лучше, если бы вы демонстрировали нам свои профессиональные познания.

Вынужденные поневоле сотрудничать, министры параллельных ведомств не делали тайны из своих отношений, и это начинало надоедать окружающим. Не обращая внимания на словесную дуэль соперников и оживление, охватившее высокопоставленных особ, профессор продолжал говорить тем же невозмутимым и поучительным тоном, которым он привык читать лекции перед студентами иерусалимского университета.

– Повторяю, – сказал он, призывая людей к порядку, – эксперимент, проводимый институтом Времени был практически сорван неким господином по кличке «Маэстро», являющегося, как я уже сказал выше, зятем небезызвестного вам академика Ашкенази...

– Бывшим зятем, – с угрюмым раздражением напомнил Когаркин.

– Господи, да неужели все это, правда? – вырвалось у министра обороны, – что за дикая страна, – одно ведомство не ведает, что творит другое...

– К сожалению, это так, господин министр, – впервые за все время, профессор согласился со своим неуживчивым оппонентом, – самонадеянность и пренебрежение к авторитетам – наша национальная черта...

– Господа, ведь никто из вас не сказал о главном, – всполошился вдруг министр абсорбции, до последней минуты, молча слушавший крамольные речи выступающих.

– Что там у вас еще, господин Эпштейн? – недовольно поморщился Когаркин.

Все уставились на министра абсорбции, ожидая, что он выдаст такого, чего они еще не слышали на этом бурном заседании.

– Господа, – сказал Эпштейн при внезапно установившейся тишине, – если дело обстоит так, как нам только что об этом поведал профессор Хульдаи, не значит ли это, что пресловутая и поруганная научным миром теория о переселении душ, выдвинутая Сидором Ашкенази, имеет право на существование!

Он победно оглядел заседающих, полагая, верно, что они, несомненно, отметят глубину его замечательного открытия, но ошибся: члены Комитета, слишком утомились от многочасовой болтовни, которую сами же и развели и им было наплевать на «некоторых умников» и их глобальные наблюдения; вопрос господина Эпштейна показался всем верхом глупости. Авторитетное собрание не читало научные труды Сидора Ашкенази. Все недовольно уставились на своего коллегу и с видом глубокого осуждения молчали до тех пор, пока министр по внутренней безопасности, в сердцах назвав главу абсорбции крупным идиотом двадцатого столетия, не заметил, что здесь не место и не время для проведения дебатов дилетантского характера.

– Вопрос господина Эпштейна неуместен, – сказал он, – никому из нас и в голову не приходит подвергать сомнению новейшие изыскания профессора Хульдаи.

– Но вспомните, – упорствовал Эпштейн, – совсем недавно профессор Хульдаи подвергал уничтожающей критике исследования Сидора Ашкенази, а гипотезу, выдвинутую им о посмертном сохранении нематериальной субстанции личности назвал даже шарлатанством.

– Я попросил бы не вводить аудиторию в заблуждение, – сказал профессор Хульдаи, – называя господина Ашкенази шарлатаном, я имел в виду его теорию о том, что в принципе можно вполне сохранить после смерти психическую и интеллектуальную сущность человека, но это не имеет ничего общего с моей теорией о переселении душ.

– Как же не имеет, если вы сами утверждали...

– А я сказал, что не имеет, или может быть, вы считаете меня плагиатором?

– Ни в коем случае, профессор.

Министр абсорбции дал задний ход. Словесная дуэль, в которой Хульдаи одержал столь убедительную победу, окончательно склонила сомневающихся на его сторону, и собранием кабинета министров овладело вдруг юморное настроение. Каждый делал игривые предположения – кем он, в принципе, мог быть в предыдущей жизни. Один из них решил, что он был, вероятно, персидским шахом, поскольку ему нравилась идея многоженства, другой – великим полководцем, так как у него всегда чесались кулаки, когда он слышал реплики своих политических противников. И лишь депутат от русской фракции Мария Колодкина, не поддержав общее веселье, с кислым выражением лица заметила, что третьего дня контролеры городской экологической станции зарегистрировали едва уловимый серный запах, быстро распространившийся по южному Тель–Авиву.

– Запах довольно специфический, – сказала она, – но к нему скоро привыкаешь. Многие даже и не почувствовали его, жаль, что министр экологии не нашел нужным выяснять причины его внезапного возникновения.

– А вот и нет, – колко отозвался министр экологии, – по моим сведениям, впервые запах появился на рынке Шук а–Тиква, но там всегда масса всевозможных запахов. Что вы хотите, госпожа Колодкина, восточный рынок – всегда клоака и зловоние на любой вкус...

– Почему обязательно надо экстренное собрание кабинета превращать в дискуссию по проблемам восточного базара, – сказал министр по внутренней безопасности, уже в который раз безуспешно пытаясь призвать к порядку возбужденных коллег и особенно министра абсорбции, вообразившего, будто в прошлой жизни он был великим Эйнштейном.

– Это вполне возможно, – подыграл ему министр обороны, – и сейчас разрыв между вашими фамилиями составляет не более чем в одну букву.

Министр сельского хозяйства, бывший генерал с вечно мрачной физиономией, едко заметил:

– Если вы, господин Эпштейн, были Энштейном, то я, пожалуй, был – Папой Римским...

– Что вы хотите этим сказать? – оскорбился министр абсорбции.

– Ничего особенного, – сказал министр сельского хозяйства, – кроме того, что я подвергаю сомнению вашу способность вообще быть папой...

– И все–таки, господа, – не успокаивался министр обороны, – я хочу знать, кто виноват в данном случае конкретно.

Ему очень хотелось, чтобы виноватым был признан его вечный политический противник Эммануил Когаркин, но тот был начеку.

– Теперь это уже не имеет никакого принципиального значения, – сказал он, – один из участников названного эксперимента, проявив своеволие и вопреки инструкции Института Времени, остался в прошлом, послав к нам аборигена в облике упомянутого выше герцога.

– Называйте, пожалуйста, вещи своими именами, – потребовал профессор Хульдаи, – не один из участников данного эксперимента, как вы изволили выразиться, а пресловутый зять академика Ашкенази по кличке «Маэстро»

– Бывший зять! – почти заорал министр, – пора бы вам запомнить это, господин профессор.

– Я просто констатирую факты. – Упрямо произнес профессор, – это долг любого серьезного исследователя...

– В настоящее время полиция Тель–Авива пытается изловить вышеупомянутого герцога, – официальным тоном продолжал Когаркин, не обращая внимания на надоевшего уже всем нудного профессора, которого он и сам не очень то жаловал, – но пока безрезультатно, вас это устраивает, господин Мордехай?

Министр обороны безнадежно развел руками, всем своим видом показывая, что у него нет иного выхода, кроме как принять к сведению ничего не прибавляющую к делу о покойниках, сомнительную информацию товарища по коалиции.