* * *
Эгерт не любил подземелий. Кто их, впрочем, любит – наверняка не
узники, годами гниющие в каменных мешках либо неделями дожидающиеся
пыток... А Солль слишком хорошо помнил, как шел этим коридором в соп
ровождении Фагирры и городского палача, и как пахло в пыточной, и ка
кие крики доносились сквозь толщу стен...
Палач поднялся навстречу; был он удивительно похож на своего пред
шественника, двадцать лет назад раздувавшего для Солля жаровню. Впро
чем, Эгерта раскаленный металл не тронул... А Тория...
Внутри него захлопнулась некая дверца: запрещено. Не сейчас, в са
мом деле... Не думать...
Он кивнул сопровождавшему его тюремщику; тот передал свой факел
палачу и исчез в боковом коридоре. Палач, с виду похожий скорее на
мастерового, вопросительно склонил голову к плечу; Солль кашлянул,
прочищая горло:
– Ну?
– Готовый, – отозвался палач степенно. – Жд„ть.
Низкая железная дверь гостеприимно распахнулась перед господином
полковником; наклонив голову, Солль шагнул в камеру пыток – ту самую,
где много лет назад говорил с ним Фагирра.
Два факела, укрепленные в железных кольцах, давали даже больше
света, чем хотелось бы Соллю. Жаровня на трех ногах подмигивала крас
ным; у стены стояли кресло с подлокотниками и низкая круглая табуретка.
Перед жаровней помещался широкий топчан; сейчас он жалобно поскрипывал
под грузом мощного, обнаженного, покрытого потом волосатого тела. За
пах дыма в камере мешался с ядреным духом немытого мужика.
Солль передвинул кресло подальше и сел, положив руки на подлокот
ники. Палач принялся отбирать инструменты. Солль не глядел в его сто
рону; слушая отвратительный лязг, он вспомнил задумчивые глаза судьи
Ансина: «Это не твое дело, Солль... Но я понимаю, почему ты за него
берешься».
Сова ждал. Глаза его больше чем обычно напоминали круглые желтые
плошки на морде хищной птицы; кожа на лбу разошлась, открывая длинную
рану – последствие удара, спасшего Соллю жизнь. Руки и ноги атамана
были намертво прикручены к топчану. Бороду и волосы палач успел умело
обкорнать; неглубокая рана на плече уже затянулась, но шея по–прежнему
была обвязана тряпкой, и тряпка пропиталась кровью.
Палач закончил приготовления и встал за спинкой кресла, ожидая
распоряжений. Мысли Эгерта оказались непривычно тяжелыми и вязкими –
он никак не мог придумать вопрос. Впрочем, так вот сидеть и молчать –
тоже разновидность пытки...
Сова чуть пошевелился и сдавленно вздохнул. Ребра его поднялись и
опали; поперек груди тянулся старый сизый шрам, внизу живота курчави
лись нетронутые палачом волосы, и небывалых размеров мужское достоинс
тво безвольно свешивалось на бок.
Эгерт отвел взгляд – но Сова успел перехватить его, и к своему
удивлению Солль заметил на дне атамановых глаз искорку самодовольства.
Палач переступил с ноги на ногу.
Сова смотрел теперь прямо Эгерту в лицо; это не был взгляд жертвы.
Атаман смотрел бы точно так же, глядя из удобного кресла на привязан
ного к топчану Солля. Эгерт снова удивился – Сове можно было отказать
в чем угодно, но только не в мужестве.
Клещи в жаровне приобрели малиновый оттенок. Солль представил себе
запах горелой плоти и болезненно поморщился; Сова расценил это как
проявление слабости, и во взгляде его снова проскользнула тень удов
летворения. Эгерт разозлился.
Не так давно они сидели рядом – самец–убийца и мальчик, которому
Солль когда–то дал имя. Они говорили – о чем? Луар принимал из этих
рук нечто – что именно? «Господин Луар»... «Вежливо, чтобы не сказать
– почтительно..." Почтительный Сова? Кланяющийся кому – Луару?!
– Вот что, – голос его звучал холодно и ровно, как он того и хо
тел. – Вот что, Ишта...
Палач шагнул вперед, приготовившись исполнять приказ. Эгерт дернул
уголком рта:
– Отдохни, Ишта. Постой за дверью, дабы мне не мешали. Никто. Ты
понял?
Палач смутился; очевидно, распоряжение полковника полностью шло в
разрез с приказаниями, полученными от судьи.
Солль нахмурился; некоторое время они с Иштой смотрели друг на
друга, и палач решал, стоит ли возражать. Прошла почти минута, прежде
чем он отказался от такой попытки, поклонился, с сожалением глянул на
жаровню – и бесшумно скрылся за низкой дверью.
Эгерт проследил, плотно ли закрыта железная створка; вернулся,
прошелся вокруг треноги, стараясь не глядеть на Сову. Сейчас тот снова
убедился в его, Солля, уязвимости: полковник желает знать – и не хо
чет, чтобы знали другие. Тайна, известная Сове, была теперь единствен
ным оружием атамана – и этому оружию противостояли малиновые клещи,
полученные Соллем в наследство от палача...
Солль круто повернулся. Взгляд его встретился со взглядом Совы, и
разбойник, кажется, на секунду смутился.
– Правда ли, что ты служил Лаш? – уронил Солль негромко.
Сова через силу ухмыльнулся. Эгерт, впрочем, и не ждал от него
легких ответов.
– Твое время не безгранично, – заметил он, разглядывая приготов
ленные палачом приспособления. – Твоя смерть может быть легкой... Пре
дел мечтаний. Легкая смерть. Будешь говорить?
– Буду, – сказал Сова неожиданно. Голос его осип, но звучал вполне
внятно. – Ты, полковник... еще упрашивать меня будешь: замолчи, мол.
Я–то скажу, а ты вот... не боишься?
Эгерт с трудом сдержал желание ударить лежащего. Прошелся, слушая
собственные шаги; уселся на подлокотник кресла:
– Я вот не боюсь, Сова. Пуганый я. О себе думай.
– Обо мне уже подумали, – атаман громко сглотнул. – Мне все од
но... Да вот только... – он замолчал, глядя на Эгерта с нескрываемой
издевкой, явно ожидая вопроса.
– Не «все одно», – Эгерт снова встал. Подошел к жаровне, потрогал
пальцем рукоять клещей, отдернул руку. – Не «все одно», Сова... Я ведь
на части тебя порежу. Все, что висит, повырву с корнем... И язык тоже.
И не будет «только» – одно мясо бессловесное, подавишься своим «толь
ко»...
Сова часто задышал:
– Запаришься... Грязи побоишься, полковник. Измараешься по уши...
Хотя... – он хрипло хохотнул, – и так ты получаешься в дерьме, полков
ник... Как я.
Солль мысленно выругал себя за недостойную уязвимость. Слова Совы
не должны волновать его – а вот донимают, жгут, будто он, Эгерт – пы
таемый...
Он отыскал среди палачова имущества кожаные рукавицы – засаленные,
неоднократно бывавшие в деле; при мысли, что придется сунуть в них ру
ки, его жестоко передернуло.
– Говори, падаль, – он шептал, не разжимая стиснутых зубов. – Го
вори, служил в Ордене?
– Так и ты ж собирался служить, – Сова усмехнулся. – Я тебя сопля
ком помню... Господин тобой как чуркой игрался. А мог бы и плащом ода
рить – так побоялся ты, полковник, обгадился, сбег... Ничего–о... – и
атаман многозначительно прищурился.
Солль потратил несколько секунд на то, чтобы успокоить дыхание.
Кровь бешено стучала в ушах – небо, где же все его хладнокровие?! За
чем он тянул эту падаль со дна, что он хотел услышать?!
– Ничего–о, – протянул он в тон Сове. – Что с хозяином случилось,
помнишь? Только ты, дружок, так легко не отделаешься. Говори!..
Уже придуманный было вопрос не уместился у него на языке, не поже
лал быть высказанным вслух; он сверлил Сову взглядом, надеясь, что тот
сам по себе выболтает нечто, интересующее допросчика.
Сова прекрасно понял, о чем его хотят спросить. Эгерт похолодел
при виде атамановой улыбки; Сова аккуратно облизал губы:
– Что?
Издевается, подумал Эгерт, и ухватился рукавицами за рукоятки кле
щей. Вот оно, дожили – полковник Солль как заплечных дел мастер... А
клещи уже были. Только там были отточенные, как шило, длинные ручки –
Фагирра напоролся, острия вышли из спины... Удивительно, это какая
должна быть сила, чтобы пробить насквозь... Неужели...
– Говори, скотина, – голос Эгерта казался ему чужим, но тем не ме
нее вполне внятным и вполне спокойным голосом. Клещи в руках не дрожа
ли; их малиновый клюв дымился.
Мышцы связанного Совы сами собой напряглись – но на лице не было
стаха.
– Что? – снова спросил не без ерничества. – Что говорить–то, пол
ковник, ты спроси–ка!
Теперь Солль смотрел на Сову из–за малинового клюва клещей; такой
ракурс придал ему уверенности:
– Про мальчишку. Все. Когда, зачем, о чем...
– Про какого мальчишку? – глаза Совы насмехались. – Имечко пожал
те, полковник, мальчишек много было для разных надобностей... – он ух
мыльнулся так отвратительно, что Эгерта чуть не стошнило.
– Луар Солль его имя, – выдавил он, с ненавистью глядя в желтые с
ободком глаза. – И если ты соврешь, падаль...
Сова захохотал.
Он смеялся, запрокинув голову и ударяясь затылком о топчан; Эгерт
стоял над ним, сжимая в руках клещи, хватая спертый воздух ртом.
Сова отсмеялся. Прищурился, заглядывая Эгерту чуть не в самую ду
шу:
– Да, полковник... Лучше бы тебе... Лучше заплатил бы мне... за
молчание... Потому что мальчишка этот... – он лукаво прищурился, вы
держивая почти театральную паузу. Солль удерживал ставшие вдруг непо
мерно тяжелыми клещи и с ужасом ощущал мутную волну, зарождающуюся на
дне его сознания.
Если Луар... Нет. Он, Эгерт, не сможет жить и секунды. Если ока
жется, что Луар...
Мертвая девушка на дороге. Бурая кровь на босых ногах, дым, обго
релый труп...
...Мокрый сверток в руках. Мутные глаза и прожорливый рот, и разо
чарование, в котором даже себе стыдно признаться: и это – сын?! ...Зе
леная шишка и живой перламутровый жук... ...Я хочу быть как ты... Но я
никогда не буду фехтовать, как ты...
– Мальчишка этот, – Сова перевел дух, – еще покажет тебе, что и в
какую цену, полковник. Он... поди возьми его. Проткни его, попытай
ся... Того проткнул – а этот тебя нанижет, как лягуху... Ты б видел,
что он творил, – глаза Совы мечтательно закатились. – Я ведь всем
расскажу, что он творил–то, сынишка твой... – Атамановы глаза откати
лись обратно и издевательски сузились, он попытался приподняться на
локте, но цепи опрокинули его обратно. – Да мне как сказали, что он
вроде как твой... Дохохотался до пуза, чуть штаны не промочил... Не
сопи, полковник, что уж, с кем не бывает... Не сопи и зенками не бе
гай. Подгуляла твоя баба, ай–яй–яй, с господином подгуляла, можешь те
перь и бабу проткнуть... А про мальчишку – расскажу, отчего не расска
зать... Только ты судью позови. Да писца, да кого хочешь, да хоть на
площади... – он вдруг оборвал себя, с трудом придавая своему лицу неп
ривычное, почти участливое выражение: – Только жаль мне тебя, полков
ник. Баба–курва и сыночек–пащенок... Отомстил тебе господин. И за меня
тоже. Как совьешь себе удавку – вспомни Сову... А мальчишка... – и он
смачно щелкнул языком. – И петли, и угольки, и колодцы, и железо, и
бабы, и девчонки... Ой, мальчишка твой, жаль, не увижу я... как он те
бя прищучит, полковник. Папашку–то...
– Врешь, – сказал Эгерт глухо. – Скажи, что врешь, падаль, или...
– Или что? – усмехнулся Сова. – На, жги! Господин вот тоже жег, и
меня научил, а уж я... хе–хе, я его научил, и он...
– Врешь!!
Пламя факелов, кажется, содрогнулось. Соллев голос раскатился по
закоулкам подземной тюрьмы, многократно повторяясь, ударяясь о стены,
путаясь в лабиринтах и замирая в тупиках. Где–то за толстыми стенами
вздрогнули узники и повели мордами жирные тюремные крысы.
Сова не отвечал. На дне его глаз светилась победа.
Мутная волна, поднимавшаяся из Соллевой души, встала во весь рост
и захлестнула и мысли его, и чувства, и память.
В эту секунду он на миг понял Фагирру. Понял всех на свете палачей
– как сладостно оборвать эту ухмылку. Как сладко оборвать это грязное
торжество, не отыграться, так хоть отомстить... И не важно, что прав
да, а что ложь. Есть только желтые с ободком глаза и волосатое тело,
способное испытывать боль. И оно испытает ее – море боли, океан стра
даний, из часа в час, изо дня в день, Солль не устанет, у них впереди
долгая жизнь, долгая пытка...
В лицо ему ударил удушливый запах горящего мяса. Желтые глаза Совы
вдруг сделались черными – так расширились зрачки; первые секунды он
еще сдерживал крик, притворяясь равнодушным – но уже спустя мгновение
стены пыточной потряс дикий вопль, сменившийся хрипом. Узники за толс
тыми стенами содрогнулись, а городской палач, стороживший под дверью,
уважительно покачал головой.
...Эгерт опомнился. Уронил клещи, закашлялся от горелой вони; ка
шель перешел в позывы на рвоту – зажимая локтем рот, Солль отошел в
дальний угол пыточной. Там, по счастью, обнаружилось ведро воды.
Сова хрипел; с каждым хрипом у него в груди будто лопались пузыри.
Зачем он врет?! Ведь это ложь, теперь, ткнувшись лицом в мокрые ладо
ни, Солль понимал это яснее ясного. Ложь – и отвратительный удушливый
смрад. Паленым. И какое–то воспоминание, которое ходит вокруг да око
ло, и не разглядеть, не схватить, ускользает, как прерванный сон...
Корзинка с зеленым хвостом петрушки. Стая мошек за окном... И
осень, пятипалый лист, прилепившийся к стеклу. Рука на глазах...
Черные волосы и чистая белая кожа. И уродливый приземистый топ
чан... И жаровня. и крючья. И обугленная плоть. И...
...Зимний день. Снег... Снежинки на ее плечах... Искрящиеся грани
невесомых кристаллов – и прозрачные грани бесконечного мира.
...На голову ниже его. Она казалась рядом с ним подростком, почти
ребенком... Он осмелился прикоснуться к ней – впервые. Узкие плечи
вздрогнули... Тогда, изо всех сил желая утешить и смертельно боясь ос
корбить, он осторожно привлек Торию к себе....
Синие тени на снегу застыли, слившись в одну; оба боялись поше
вельнуться и тем спугнуть... Безучастным оставался лежащий за стеной
город, и холодно поблескивала замерзшая река, и только ветер...
Ветер.
Солля трясло. Мокрый и обессиленный, он твердо знал, что, обернув
шись, увидит распятую на топчане Торию. Что они с ней проделывали?!
Она никогда не рассказывала до конца, не желала помнить... Тория...
Созвездие родинок на высокой шее. И клещи... Небо, а он не защитил, не
избавил... Не избавил тогда, не избавил сейчас... И это его хваленая
любовь?! Его отречение от самого святого, его предательство, грязь на
белом... Синие тени на снегу. Девочка, надежда, радость... Он предал
ее и себя, и все эти годы любви и жизни перечеркнул звериной рев
ностью... А ведь то, что творил с ней Фагирра, было всего лишь изощ
ренной пыткой!..
Он зажмурился и застонал; осознание ошибки и вины заставило его
впиться зубами в собственную руку. Рот его тут же наполнился кровью;
слизывая соленые капли, он прислушивался к благодатной боли – будто
налипшая на его душу короста, которую он привык считать собственной
кожей, разом опала, обнажая голые нервы и освобождая от гнили, гноя,
мерзости...
– Мерзость, – сказал он шепотом. – Тор, я был мерзавец... Но Тор,
я же уже иду... Я иду... уже...
Сова прерывисто, с хрипом вздохнул – Солль даже не взглянул в его
сторону. Железная дверка скрежетнула на заржавленных петлях.
И когда дверь закрылась за Соллевой спиной, Сова невесть почему
понял, что проиграл.
