* * *
Внутри моей груди сидела толстая игла. Временами я замирала, забы
валась, тупо глядя в ползущую навстречу дорогу, и тогда игла причиняла
только тупую тягучую боль. Однако стоило лишь допустить неосторожное
движение души, лишнее воспоминание – и, потревоженная, игла снова про
тыкала меня насквозь; я осознавала потерю десятки раз подряд, и боль
не притуплялась.
Луар молчал. Навстречу ползла серая лента дороги.
...И топала пегая лошадка, привычная к своему неспешному пути, к
запаху дыма и грому жестяного листа, к любопытствующей толпе, к беско
нечной смене декораций, дорог, дворцов, базаров...
Я вздрагивала, приходя в себя. Две моих жизни переплелись, спута
лись, как брачующиеся змеи. Я забывала, кто за моей спиной – спокойный
ироничный Флобастер либо тот, другой, из–за которого все оборвалось...
Все оборвалось. Флобастер пытался меня удержать – возможно, он
предчувствовал свой ужасный конец. Если б я была там, его бы не убили.
Во всяком случае, сначала убили бы меня...
Кто он мне был. Кем же он все–таки был...
Над дорогой стояло облако, похожее на безвольную, мертво повисшую
руку. Из небесной ладони выскользнула и теперь моталась по небу черная
птица.
Что, если он умер, не простив?!
В безлюдной рощице нас догнал незнакомый всадник. Хмурый старикаш
ка, заросший от уха до уха жесткой, как щетка, редкой бороденкой, тре
бовательно взмахнул рукой – я испугалась, но как–то вяло, ненатураль
но. Луар натянут поводья и спустил меня на землю. Стоя на ватных но
гах, я смотрела, как он толкует о чем–то с жилистым старикашкой, как,
отрывисто поклонившись, тот разворачивает лошадь и скачет обратно...
– Кто это? – спросила я спустя полчаса дороги.
Луар нехотя поморщился:
– Это человек Совы... Старый плут раскопал–таки свои тайники и до
был, что мне нужно... Я назначил встречу.
Его слова доходили до меня медленно, как медленно достигают берега
круги от брошенного в болото камня.
– Останови–ка лошадь, – попросила я шепотом.
В такой просьбе не было ничего необычного – но голос мой нехорошим
образом дрогнул. Луар придержал коня и внимательно на меня воззрился;
выпутавшись из его рук, я неуклюже соскользнула на дорогу.
Некоторое время мы смотрели друг на друга – он сверху, я снизу, он
вопросительно, я – отчаянно и зло:
– Так ты, значит, назначил встречу? Сове?
Он кивнул, все еще не понимая. Я с шумом втянула в себя воздух:
– Он убийца. Убийца и палач. А ты...
Мне хотелось выплеснуть на него слишком многое; от избытка слов и
чувств я запнулась и замолчала, разевая рот, как выброшенная на берег
рыбина. Луар устало вздохнул, соскочил с седла и встал рядом:
– Ну–ка, перестань... Успокойся... Хочешь, давай пройдем пешком.
– Что ты там делал? – завопила я, наконец овладев собой. – Что ты
делал в разбойничьем логове, ты что, сам разбойник? Они... ты видел...
Ты...
Я снова замолчала, на этот раз из–за спазма, сдавившего горло,
из–за навернувшихся на глаза слез. Луар пожал плечами:
– Не городи ерунды... Мне плевать, кто такой Сова. Он знает нечто,
что мне интересно, у него есть то, что мне нужно... А разбойник он или
кто – мне плевать...
– Какая ты сволочь, – сказала я тихо. – Ты, оказывается... Какой
ты мерзавец...
Прежде, чем он успел осознать мои слова, я его ударила. И еще.
Так, что ногти оцарапали кожу и выступила кровь. Мне хотелось убить
его в эту минуту – так захлестнула меня волна горя и ненависти. Фло
бастер на полу повозки, ухмылка Совы, запах немытого тела, эти хари,
наслаждающиеся своей необузданной властью... И снова Флобастер в луже
крови.
В такие минуты чем хуже, тем лучше. Мне хотелось, чтобы и мне тоже
перерезали горло; весь мир представлялся сборищем ничтожеств и своло
чей, и виновник смерти Флобастера стоял передо мной, хлопая округлив
шимися глазами. Я изрыгала проклятья, я унижала и отрекалась, я лупила
его и плевала ему в лицо, чуть не поверив в своей истерике, что он еще
хуже прочих, равнодушный подонок, сломавший мне жизнь...
– Уходи! – вопила я, захлебываясь своим отчаянием. – Уходи, ты,
ублюдок! Ты всем приносишь несчастье, зачем ты родился на свет, уби
райся!
И не помню, что я там еще кричала в его белое застывшее лицо, ка
завшееся в те мгновения отвратительной маской смерти.
...Потом оказалось, что я сижу на дороге, что какой–то крестьянин
с проезжающей телеги опасливо на меня косится, а стук копыт вдалеке
уже стих, уже давно стих, и давно опустилась серая пыль.
