*** *** ***
Когда наспех обустроенные позиции минометчиков и просто стрелков
остались далеко позади, Генрих огляделся.
Никого.
И отключил камуфляж. С прежним интересом пронаблюдал, как собственное
тело обретает видимость. Философски вздохнул и двинулся вдоль трассы. Где–то
левее, параллельно его пути, тянулись ниточки ральсодороги. Впереди
явственно слышались свистки встревоженного чем–то локомотива. Хотя – почему
«чем–то»? Локомотив явно слышал взрывы и ощущал глухую вибрацию почвы, вот и
волновался.
Еще Генрих с интересом вспомнил как проходил мимо обороняющихся
ашгабатцев. Метрах в пятнадцати от минометного расчета. Никто на него,
естественно, не глядел – как можно глядеть на пустоту? В пустоту, разве что.
Но минометчикам созерцательность была несвойственна: они делом занимались.
Лупили по позициям сил альянса. С тупым упорством. Рожи у них были еще те –
безумные какие–то, осатанелые. Впрочем, а чего ожидать от погранцов или
гвардейцев, которых вдруг ни с того ни с сего вынудили стрелять по людям?
Пусть по захватчикам и интервентам – ибо вторжение в Туркменистан иначе чем
интервенцией трудно было назвать – но все таки по живым людям? Скорее всего,
вся эта шатия–братия находилась на грани нервного срыва. А возможно – уже и
за гранью.
Но поразило Генриха не это. Поразила его собственная реакция на
близость готового убивать народа. Мысли внезапно оцепенели, словно Генрих
убоялся, что они будут прочитаны, а сам он таким образом обнаружен. Теперь,
по истечении почти получаса, Генрих вдруг сообразил, что мало чем отличался
от мыши, шныряющей неподалеку от занятой чем–то своим харзы. Не думать! Не
привлекать внимание! Шмыгнуть мимо и исчезнуть!
Нечто вроде этого.
Впереди, над невидимым пока Ашгабатом, висело явственно различимое
облако более темного воздуха. Копоть какая–нибудь, не иначе. Американцы даже
придумали для этого облака неприятно звучащее словечко «смог».
Машинально поглаживая игломет в кармане, Генрих ступал по слежавшемуся
песку. Впереди маячили какие–то окостеневшие заборы и низкие зданьица;
справа, за трассой, угадывалась зелень. Где–то там, впереди, его первая
цель. Поселок Багир.
Там, впереди, крылись многочисленные позиции обороняющихся. А
далеко–далеко, у самой гряды, если напрячься и присмотреться, виднелись
медленно ползающие точки – это маневрировали «Мамонты». Или другие какие
экипажи сил альянса. Ашгабатцы не собирались отдавать трассу на Бахарден,
Кизыл–Арват и Небит–Даг с Красноводском, и продолжали ее контролировать чуть
ли не до самого Геок–Тепе. Образовался эдакий длинный язык, выдающийся из
окружения на запад–северо–запад, который альянсу все не удавалось отсечь и
раздавить, несмотря на штурмовики и прочую смертоносную селектуру.
Генриху советовали идти через Ашгабат. Но, если разобраться, напрямую
гораздо быстрее, а время сейчас решает все. Сколько еще пилить до города?
Три часа? Четыре? Не разумнее ли сунуться напрямую, тем самым выигрывая
время? Да, конечно, этот путь опаснее. Но внимание обороняющихся обращено не
внутрь удерживаемого языка, а вовне. Не к обочинам шоссе, а совсем в
противоположную сторону. Кому он нужен, одинокий странник? А если кто и
сунется – есть на этот случай волчий камуфляж...
Решай, Генрих.
И Генрих решил. А именно – решился рискнуть.
К Багиру Генрих вышел спустя два часа с небольшим. За это время он
встретил всего двоих человек – паренька лет четырнадцати, катившего на
изможденном велосипеде по обочине трассы, и пешего степенного аксакала с
необъятной торбой на боку. Аксакал с Генрихом поздоровался, по–русски, хоть
и с сильным акцентом. Паренек просто зыркнул и безмолвно проскочил мимо.
Никого из местных боевиков Генрих не заинтересовал, даже если его и замечали
с позиций.
И вот, Багир. Какие–то подозрительные хибары на самой околице. Чуть
глубже – уже нечто, отдаленно смахивающее на дома. А ближе к центру – так и
вовсе все напоминало какой–нибудь захолустный альпийский городок. Особенно
на фоне копетдагской гряды. Если не обращать внимание на жару, песок и вонь
из арыка, разумеется.
По памяти сверившись с планом поселка, Генрих направился к дому
Ахтамали Бахва. По его прикидкам путь должен был занять не более десяти
минут. Так оно и вышло: вскоре Генрих стоял перед ничем не выделяющимися
среди прочих зелеными воротами. Табличка с фамилией хозяина недвусмысленно
свидетельствовала, что Генрих не ошибся адресом. У арыка сосредоточенно
возился кудлатенький щен–кавказеныш.
Генрих кашлянул.
– Здласте! – поздоровался щен, заинтересованно глядя на гостя. Говорил
щен по–русски.
– Привет! – весело ответил Генрих. – Ты, стало быть, хозяин?
– Нет, – замотал головой щен. – Я – Кейл. А хозяин – папка.
– А папку как зовут? – на всякий случай решил разузнать Генрих: а то,
вдруг, это соседский пацан.
– Папка Ахтам, – с готовностью подсказал щен.
– А дома папка твой?
– Не, – замотал головой малыш. – На почте.
– На почте... – повторил Генрих. – И давно он на почте?
– Давно! – безаппеляционно заявил щен.
– А хоть мамка дома есть?
– Мамка дома, – подтвердил Кейл и пронзительно провизжал: – Мамка–а–а!
Тут к папе дядя плишел!
Генрих поморщился – ему не очень хотелось афишировать свой визит. Даже
невидимым соседям.
Тихо стукнула дверь где–то в глубине двора, потом отворилась калитка.
На Генриха взглянула худощавая женщина лет сорока.
– Добрый день, – поздоровался Генрих, машинально приподняв панаму. – Я
ищу господина Ахтамали Бахва. Вы, должно быть, его супруга?
Женщина кивнула. Потом с непонятным унынием в голосе сообщила:
– Ушел. Сказал, скоро придет.
Генрих украдкой взглянул на лохматенького отпрыска – тот, совершенно не
проявляя интереса к беседе взрослых, снова возился у воды.
– Скажите... Ваш муж звонил вчера в Москву?
– Куда–то звонил, – пожала плечами женщина. – Я не знаю.
– А записку он находил какую–нибудь?
– Не он. Я.
– А где она?
Женщина удивленно поглядела на Генриха.
– Записка? В доме, на столе.
– Вы не могли бы показать ее мне?
Несколько секунд женщина колебалась; потом подалась назад и затворила
калитку. Генрих принялся ждать. Недолго, к счастью, спустя минуту калитка
снова отворилась и женщина опасливо подала ему клочок писчего пластика.
Клочок когда–то явно был свернут в трубочку, а потом разглажен. Текст
полностью соответствовал записи, которую Генрих прослушал утром. Ничего
нового.
– А! – рядом неожиданно проявился щен; Генрих едва не вздрогнул. А в
следующий миг рассердился на себя: утратил бдительность.
– Бумазка из подводной лодки! – сообщил щен жизнерадостно.
«Подводная лодка в пустынях Туркмении... – с отчаянием подумал Генрих.
– Сколько же я до истины докапываться буду?»
Впрочем, все оказалось не так уж и сложно. Щен охотно продемонстрировал
«подводную лодку» – оранжевую капсулу из дешевого столового набора, не то
перечницу, не то солонку. В общем, эдакий полый цилиндрик. Скорее всего,
пацан нашел его в арыке несколько дней назад. Записку в конечном итоге
притащил в дом, где она некоторое время провалялась незамеченной, а с
цилиндриком, скорее всего, вволю наигрался. Собственно, это было все.
Почувствовав, что здесь больше ничего путного выудить не удастся, Генрих
испросил разрешения оставить записку у себя, попрощался с женщиной, тут же
канувшей в дворовую тень, потрепал по загривку щена и снова обратился в
памяти к плану Багира.
До почты он шел минут десять; у местных вызывал лишь вежливое
любопытство. Ничем похожим на шпиономанию в Багире и не пахло. Впрочем,
этому можно было только порадоваться.
У самого входа на почту Генрих столкнулся с тем, кого искал. Не
требовались навыки физиономиста, чтобы признать в этом седеющем великане
человека с показанной Чеботаревым фотографии.
– День добрый, уважаемый! – Генрих вторично за сегодня приподнял панаму
в приветствии. – Уж не вы ли будете Ахтамали Бахва?
– Я... – протянул кавказ, настороженно разглядывая Генриха. Генрих
беззаботно улыбался. – А что?
– Вы звонили вчера вечером кое–куда, – пояснил Генрих. – Я оттуда. У
меня есть несколько вопросов.
– А–а! – обрадовался Ахтамали. – Вы честные люди, господа, рад это
сообщить! Почта только открылась, стрельба какая–то с самого утра, а я счет
проверил – как есть, две тысячи российских, хоть вашими бери, хоть по курсу
в манатах...
Генрих как раз хотел попросить, чтобы воодушевленный нехитрым
стукаческим призом абориген не так шумел, но тут шум накатил из–за
перекрестка. Легковой экипаж породы «Кама» неторопливо разворачивался перед
универмагом; из дверей универмага с воплями выскочил некто эрделеобразный в
яркой спортивной паре – шорты и футболка с верблюдами. Похоже, «Каму» у него
в данный момент угоняли. Мелькнув перед почтой, экипаж помчался по шоссе;
следом, отставая все больше и больше, во весь опор несся пострадавший хозяин
и неистово вопил: «Полиция! Полиция!" На него таращились мигом повылазившие
из каждой щели аборигены, причем практически во всех взглядах естественное
сочувствие зевак мешалось со злорадством селян, не имеющих такой роскоши,
как собственный легковой экипаж.
– Ну, ты посмотри! – всплеснул руками Ахтамали. – Среди бела дня! Во,
дают!
А Генрих стоял и думал – показалось ему или нет?
Показалось? Или нет?
В угнанной «Каме» сидело двое, причем за пестиками, вроде бы, нюф. В
какой–то несусветной шляпе, надвинутой на самые глаза.
Нет, скорее всего показалось. Слишком уж невероятное это было бы
совпадение.
Впрочем, номер угнанной «Камы» Генрих на всякий случай запомнил, да и с
разнесчастным хозяином решил переговорить. Но – чуть позже. А пока стоит
окончательно разобраться с кавказом.
И Генрих решительно взялся за него. Не позволяя блуждать словесами в
стороне от интересующей темы и одновременно не выпуская из поля зрения
незадачливого биомобилиста в паре с нарисованными верблюдами.
Выяснилось вот что: сынуля этого Ахтамали вечно запускал в арыке
разнообразные кораблики. Пару дней назад он действительно выловил в арыке
оранжевый цилиндрик с запиской внутри. Записка малыша, ясное дело,
заинтересовала мало, но, к счастью, ее он не выбросил, а либо в карман
сунул, либо просто принес в дом и где–нибудь оставил. В субботу днем жена
занималась уборкой и выгребла эту записку из–под дивана. Вечером на нее
наткнулся сам Ахтамали, позвонил; ему пообещали денег. Насчет денег не
соврали, за что большое спасибо, а больше Ахтамали ничего не знает: ни
откуда в арыке у его дома взялся этот цилиндрик, ни где такие в ходу. Если
еще записки встретятся – Ахтамали тут же позвонит, ибо кому помешают лишние
пару тысяч российских? Никому, особенно простому рабочему фактории...
Генрих поблагодарил и раскланялся. Тем более, что обворованный
биолюбитель как раз навострился к почте – видать, решил звонить в полицию.
В ближайшие несколько минут Генрих выяснил, что:
в вороватой парочке мужчина действительно был нюфом;
несколько минут назад нюф пытался позвонить в Москву, сначала с почты,
потом от директора универмага;
у вышеупомянутого директора вышеупомянутая парочка, угрожая иглометом,
отобрала телефон–мобилу;
арык протекает таким образом, что странный оранжевый цилиндрик мог быть
принесен с загадочного образования в нескольких километрах от Багиров,
которое местные считают секретной базой;
на площади перед универмагом стоит еще один экипаж, который просто грех
не угнать, пользуясь поднявшейся суматохой.
В общем, жители Багира вторично проводили взглядом набирающий скорость
экипаж; второй незадачливый биолюбитель – пожилой туркмен с какой–то из
окрестных ферм – с проклятиями побежал по асфальту. Сначала вослед за своей
похищенной собственностью, а потом – к почте, звонить в полицию, а
неожиданно развеселившийся Генрих все пытался разогнать провонявший навозом
пикап до пристойной скорости. Пикап не разгонялся.
Так он и дотянул до Ашгабата – хохоча от внезапного веселья и ругаясь
на древний экипаж.
«Каму» он догнал у ближайшего полицейского поста на перекрестке Героглы
и Сатпаева. У самого указателя–стрелки с надписью «Бикрава». Угнанный экипаж
был пуст, рядом суетились подростки в полицейской форме (взрослые, вероятно,
находились на линии противостояния, среди защитников Ашгабата). Трое
новоиспеченных полицейских без признаков сознания валялись на мостовой;
присмотревшись Генрих даже различил торчащую из щеки ближайшего паренька
иглу.
«Полицейские», все как один вытаращив глаза, смотрели на подъехавший
пикап, а потом разом принялись хвататься кто за что: кто за оружие, кто за
переговорник... Пришлось даже слегка поиграть с этими юнцами в шпионов:
вываливаться из пикапа, перекатом уходить в сторону, для острастки пальнуть
из игломета разок, прыгнуть через ближайший забор, задействовать волчий
камуфляж и тут же прыгать обратно, и вдобавок глядеть, как большинство из
«полицейских» рассыпается цепью, полагая, что он сейчас будет прорываться в
ближайший двор.
В общем, с этой игрушечной проблемой Генрих справился шутя. Осталась
другая. Главная. Где искать Шерифа и его бойкую напарницу?
Генрих думал ровно минуту, потом досадливо хлопнул себя по лбу.
– Ты идиот, – сказал он себе и принялся оглядываться в поисках
телефона. Селектоид под декоративным козырьком обнаружился на
противоположной стороне улицы Героглы и был рассчитан на стандартные
евразиатские кредитки.
Вот оно, веселье и людская инертность. Стоило ли устраивать это
никчемное родео на пикапе и казаки–разбойники с полицейской пацанвой?
Кстати, в полицейских экипажах наверняка есть рации с выходом на городскую
телефонную сеть, но снова наглеть Генриху не хотелось.
Он спрятался в тени пышного хвойного куста неизвестной разновидности,
отключил камуфляж и приблизился к телефону.
Звонок первый: справочная? Рабочий номер директора универмага, что в
Багире. Да, да, Варсана Итлоевича... Спасибо огромное.
Звонок второй: Варсан Итлоевич? А где он? Зовите. Здравствуйте.
Инспектор Гроуди, уголовный розыск. Конечно, по поводу похищений. Да, «Кама»
и старенький пикап, мы уже в курсе. Кстати, и ваш телефон ведь тоже похищен?
Мобильный. Ну, конечно в курсе, Варсан Итлоевич, мы же профессионалы. Какой,
кстати, номер вашей мобилы? Безусловно важно. Ждите. Сегодня же все ваше вам
вернем. И клиентам, конечно, ведь честь универмага – превыше всего, не
правда ли?
И звонок третий, самый важный.
Але? Мадам, будьте добры, передайте вашему спутнику всего одну фразу.
И Генрих назвал пароль.
А еще через секунду в трубке зазвучал мужской голос:
– Я – Шериф. Как встречаемся? И где вы?
– На углу Героглы и Сатпаева, как раз напротив брошенной вами «Камы». А
встретимся... Ну, хотя бы в «Шехрезаде» на Мухтумкули. Прямо сейчас. Ну, с
поправкой на время в дороге, конечно. Договорились.
Генрих победно повесил трубку и взглянул на часы.
Он умудрился решить проблему за три с половиной минуты. Минута на
размышления, две с половиной на звонки. И с удовольствием ощутил себя чуть
ли не новоявленным Леверье, вычислившим планету Нептун исключительно
посредством телефонной сети.
Потом оглянулся – к перекрестку ни с чем возвращались из погони
горе–полицейские. Впрочем, экипажи они у угонщиков отвоевали, так что
чувствовать себя победителями вполне имели право.
Генрих вынул из приемной щели кредитку и неторопливо зашагал прочь от
перекрестка. А вскоре остановил такси и велел водителю:
– В «Шехрезаду».
Водитель, лет пятнадцати прыщавый юнец (блин, и таксисты на позициях,
что ли?), скептически поглядел на наряд Генриха, но смолчал и деловито
взялся за пестики.
А еще через десять минут Генрих был на месте.
Ждать ему пришлось недолго. Девушка, прячущая глаза за стеклами темных
очков, и невысокий нюф тоже вышли из такси метрах в пятидесяти от
«Шехрезады». На девушке был нелепый синий балахон с вышивкой, нюф же
напоминал хипаря – канотье, мятые брюки, мятая рубаха с неизменным кельтским
трилистником и, естественно, обязательное «Flower Power» в одну строку под
корявой, явно самостоятельно намалеванной эмблемой.
Генрих молча отодвинул швейцара, вошел и уселся за дальний столик.
Шериф со спутницей присоединились к нему буквально через пару минут.
