*** *** ***
Юркая «Ласка» мчалась по ночной сибирской трассе, покачиваясь на
неровностях и вжимаясь в редкие повороты. Впереди тлели габариты точно
такой же «Ласки». А сзади пристроился кто–то посолиднее, «Росомаха»,
кажется. Генрих расслабленно откинулся на спинку кресла. Водила,
плечистый сибиряк лайкообразной морфемы, сноровисто манипулировал
пестиками. Дороге было очень далеко до европейского автобана, и здесь
наполненный бокал на крыше экипажа не продержался бы и нескольких
секунд. Азиатская специфика, что поделаешь...
Позади тихо переговаривались по–своему двое балтийцев, Юрий и
Рихард. Почему они решили ехать вместе с ним – Генрих не знал. Весь
остаток дня после тестов в тренажерной и тире и весь вечер они провели
по соседству, в одном и том же кабинете, только Генрих – в кресле у
окна, а балтийцы – на диване перед аквариумом с какими–то
национальными сибирскими карасями. Генрих присмотрелся к этой
колоритной парочке еще в тире, на контрольных стрельбах из пулевых
пистолетов. Оба стреляли на заглядение, сто из ста. Только Юрий
классически, неторопливо и надежно, а более молодой Рихард – жестко,
быстро и зло. Но тем не менее – точно. Генрих тоже выбил сто из ста, и
молчаливый шарпей–китаец, тоже сто, и смуглый малый из Турана, с
совершенно не туранским разрезом глаз – тоже. Только россиянин по
имени Баграт, невесть зачем вклинившийся в группу агентов, которые
сдались Сибири, выбил восемьдесят восемь с девяти выстрелов, да и то
только потому, что на девятом выстреле пистолет намертво заклинило.
Стрелять заново Баграт не стал, бросил ненадежную технику на стол и
ушел. А стрельбу из иглометов распорядитель–сибиряк попросту отменил.
– Генрих, – негромко спросили сзади по–европейски. – Мы можем
поговорить?
Говорил Юрий, эрдель, тот, что постарше.
Генрих обернулся, насколько позволяло кресло, и забросил руку на
тонкую штангу, к которой крепились ремни безопасности.
– Поговорить? О чем?
– О сложившейся ситуации. Как европейцы с европейцем. Балтия – это
ведь Европа, не так ли?
– Россия, – заметил Генрих, – тоже Европа. Самая настоящая.
– А Сибирь, – с непонятной злостью вставил дог, – нет.
Генрих покосился на водителя.
– А ведь он наверняка понимает по–европейски, – сказал Генрих.
– Конечно, понимаю, – тоже по–европейски отозвался водитель. – У
нас все прилично говорят по–европейски и по–английски. Да и с
балтийским у меня неплохо.
– Вот видите! – Генрих приподнял ладони, словно собирался кому–то
сдаваться.
– Не страшно, – заверил его Юрий. – Все равно ничего особенного мы
обсуждать сейчас не собираемся.
Генрих насторожился.
– А потом, надо полагать, собираетесь?
– Потом – собираемся, – Юрий даже подался вперед. – Но только не
думай, что мы затеваем какую–нибудь рискованную игру за спиной у
Сибири. Нет. Нам приказали сдаться, а значит, мы станем играть честно.
Просто нам интересно понимание ситуации европейцем. Очень интересно.
Если... кое–какие наши догадки подтвердятся, выиграют все, и Сибирь в
том числе.
– Что ж, – вздохнул Генрих. – В таком случае, я вас внимательно
слушаю.
Юрий завозился, устраиваясь поудобнее. И начал:
– Европа верит в удачное завершение операции «Карусель»?
Генрих усмехнулся:
– Я вам не скажу за всю Европу. Вся Европа слишком велика.
По–европейски это звучало не так складно, как по–русски про
Одессу. Но вышло очень узнаваемо, потому что и прибалты, и водитель от
души захохотали. Генрих тоже рассмеялся, не выдержал, и вдруг
почувствовал себя много свободнее. Словно пропал некий барьер,
разделяющий его и ребят–балтийцев.
– А если серьезно – не знаю я, братцы, что и сказать. Запутался я.
И все мы здесь запутались. У меня вообще сложилось впечатление, что в
Берлине я имел дело с одними волками, первые дни в Алзамае – с
другими, а под конец – и вовсе с третьими. Загадочная это история,
слишком много в ней дыр, нелогичностей и нестыковок.
– В Берлине? А ты и там имел дело с волками? – удивленно спросил
Рихард.
Генрих немного удивился.
– Ну, да! С теми, что убивали людей из записной книжки Леонида
Дегтярева. С первыми обнаруженными волками, теми что бросались под
грузовик или с крыши небоскреба.
– А что, этим разве занималась внешняя разведка?
Генрих фыркнул:
– Этим кто только не занимался! Я как–то на одной из операций
мельком видел паренька из охраны Зайара ин Хасманди.
Прибалты загадочно переглянулись.
– Ну и?
– Вот я и говорю. Такое впечатление, что там орудовали совсем
другие волки. Фанатики какие–то. А в Алзамае чем дальше, тем больше их
действия приобретали налет оперативного профессионализма. Ну, вы ведь
понимаете, о чем я?
– Да мало ли, – небрежно сказал Рихард. – У волков тоже могут быть
и гражданские, и обычная недалекая полиция, и спецназ. Когда не
справлялись одни, вызывали других, покруче, вот и все.
Генрих задумался. А ведь верно, черт побери! Очень даже верно
подмечено. Скажем, пустили по следу знакомых бедняги–Дегтярева первых,
кто подвернулся под руку. А они не справились. Тогда послали более
опытных. И эти подкачали. И тогда уж бросили затыкать дыры настоящих
асов, с парализаторами и чудо–камуфляжем. Волчий спецназ. Элиту. И вот
эти провели захват ашгабатцев и отшили сибиряков блестяще, без единого
прокола.
Кстати, а зачем им ашгабатцы? Тоже непраздный вопрос...
Но всего этого Генрих Штраубе вслух говорить не стал. Решил
приберечь до лучших времен.
– Одно я знаю точно, – продолжал Рихард. – Волчий центр будут
охранять те, с камуфляжем. Не думаю, что мы с ними справимся.
– С таким настроением на дело идти, – встрял водила, – лучше уж
сразу оружие побросать, ручки вгору, и стройными шеренгами в волчью
неволю...
– Ты бы молчал, – огрызнулся Рихард. – Умник. На приступ не тебе
лезть. Поэтому и рассуждаешь.
Сибиряк только вздохнул в ответ, и покрепче ухватился за пестики.
– На что надеется Золотых, вот в чем вопрос, – сказал Юрий. – Я
тут прикинул – в принципе он все время действует верно и каждая из его
операций в Алзамае была блестяще задумана и неплохо исполнена, просто
в какой–то момент волки словно прыгали ступенькой выше и начинали
действовать на новом уровне. Только поэтому и случались срывы. И мне
кажется, что Золотых эту тенденцию схватил.
– Думаешь, он станет действовать как бы с упреждением? – протянул
Генрих. Откровенно говоря, сомнительно, чтоб можно было предугадать
новый волчий сюрприз.
– Он что–то задумал веселенькое, точно вам говорю, – Юрий слегка
подался вперед. – Чую. Не сумею объяснить, но чую. Не может быть, чтоб
не существовало способа перехитрить волков – даже этих, крутых,
невидимых. Силой их не взять, это понятно. А Золотых демонстративно
испек план силовой акции. Но будь я проклят, если он ничего не прячет
в рукаве! Наверняка ведь припас какой–нибудь финт, и даже скорее всего
не один.
– Возможно, – согласился Генрих. – Но нам–то что с того? Мы ведь в
передовой группе. Как это именовалось в древности? Пушечное мясо, так?
– Не так, – возразил Рихард–дог. – Пушечным мясом именовали
безмозглую и чаще всего плохо вооруженную толпу, которую отсылали
вперед, на штыки. У нас другой случай. Фактически, мы лучшее, что есть
у Золотых в распоряжении.
– И что? – спросил с подозрением Генрих. – Он сразу сунет нас
вперед, на верную смерть? Чтобы лишиться своих лучших сил? Не верится
мне что–то.
– Вот об этом я и говорю, – Юрий щелкнул пальцами. – Глупо это,
сразу совать нас в прорыв. Золотых хитрит. Он уже начал обманывать
волков, и для начала пытается обмануть нас.
Тут все покосились на сибиряка–водилу. Наверняка, после первой же
остановки содержание их разговора станет известно Золотых.
«Ну и пусть, – подумал Генрих. – Пусть знает, что мы не похожи на
его болванов. Пусть будет готов, что мы постараемся не сдохнуть, как
наши прапрапрадеды в бесконечных войнах, а выжить и победить. В конце
концов, выжить и победить – важнее, чем послушно сдохнуть во имя
поражения.»
– Отважные вы ребята, как я посмотрю, – неожиданно сказал водила.
– А о Золотых вы правильно подумали. Хитер он, как старый лисовин. А
уж на выдумки горазд... Не сомневайтесь, найдется у него чего–нибудь и
в рукаве, и в другом, и в сапоге, и за пазухой. Я его двадцать лет
знаю.
Колонна как раз проходила очередную промежуточную точку. Водила,
на секунду бросив правый пестик, разбудил рацию и натянул на голову
гарнитуру. Серая шишечка микрофона на тонком отростке застыла напротив
его губ.
– Фагот, я Нельма–четырнадцать. Продолжаем движение.
Он стянул с головы гарнитуру и пошевелил затекшей шеей.
– Вы бы поспали, ребятки, – посоветовал он. – Утром будет
передышка, я–то посплю, а вам не дадут.
Генрих вздохнул, слегка откинул спинку кресла и расслабился. Ночь
мчалась навстречу, обтекая лобовое стекло и шарахаясь от слепящего
света фар.
