IV
Озол–таки знал.
С самого утра у него все валилось из рук. Даже правка старых рукописей,
– работа удивительно интересная, которой он всегда вводил себя в норму, –
и то не шла. Он пытался читать, валяются на диване, курил( С четырех начал
дозваниваться в лабораторию – тщетно. И только около семи ему позвонил
Гиго.
Итак, первая попытка оказалась неудачной. Плохо. Но и не трагедия.
– С шефом здорово неладно, – сказал Гиго. – Я, конечно, понимаю, ему
тяжелее всех нас, но( Он даже не попрощался ни с кем. Я такого не помню.
Ну, конечно, – это же Баржин, «счастливчик Баржин», не знавший еще ни
одного поражения, а когда накапливается такая инерция удачи, – первый же
толчок больно бьет лицом о лобовое стекло.
– Ладно, – сказал Озол. – Это поправимо. Кстати, ты не забыл, что
шеф сегодня именинник?
– Но он никого не приглашал(
– Я приглашаю, – Озол повесил трубку.
Ему не нужно было напрягать воображения, чтобы ясно представить себе,
как все это происходило: Озол хорошо знал и обстановку, и людей.
(Яновский увел Перегуда в физиологическую экспериментальную. Перегуд
сел в кресло – большое, удобное, охватывающее со всех сторон кресло
энцефалографа; под потолком начала мерно вспыхивать – три раза в секунду –
лампочка; заунывно запел усыпляющий сигнал. Профессиональным, чуть
театральным жестом Яновский поднял руку( Зойка с Лешкой и Борей–бис замерли
в машинной, куда подавалась информация со всех налепленных на Перегуда
датчиков. У дверей наготове стоял Зимин – на случай экстренной медицинской
помощи, хотя представить себе ситуацию, в которой такая помощь могла бы
понадобиться, довольно трудно – слишком проста схема эксперимента. Баржин
заперся в своем кабинете. Гиго мягкой походкой горца прогуливался по
коридору, где толкалась молодежь из обеих экспериментальных групп.
Время остановилось(
И теперь, трясясь через весь город в старенькой «волге», – ему всегда
удивительно «везло» на такси, – Озол думал, что в неудаче этой есть
определенная закономерность. Яновский( Впрочем, это последнее дело – махать
кулаками после драки. Ведь когда Баржин привел Яновского в лабораторию и
сказал, что «Михаил Сергеевич любезно согласился принять участие в наших
опытах», – Озол был так же доволен, как и все остальные. Это сейчас легко
говорить и думать, будто уже тогда у него было какое–то предубеждение.. Не
было. Задним умом все мы крепки А тогда(
Яновский был человеком в своем роде удивительным. С детства он
обнаружил в себе способность ко внушению, и нередко ею пользовался – и в
играх со сверстниками, и в школе на занятиях, а когда стал постарше, в
отношениях с девчонками. Потом поступил в медицинский институт, окончил его
и стал психотерапевтом. По отзывам – неплохим. Но в один прекрасный день
вдруг сменил белый халат на черный фрак и стал выступать на сцене – новый
Вольф Мессинг или Куни. Успех он имел потрясающий, на его вечера народ валил
толпами. Как Баржину удалось уговорить его принять участие в их эксперименте
– до сих пор неизвестно. Но само то, что откопал Яновского Баржин, –
свидетельство таланта Яновского, поскольку Баржин никогда не ошибался в
этом. И все же( Было в нем что–то излишне, как бы это сказать( эффектное,
что ли? Этакий новоявленный Свенгали. В кино бы ему – Трильби мучить. Но
это, опять же, задним умом.
Сам Озол был вовлечен в орбиту хомофеноменологии примерно через год
после того, как Старик дал Баржину лабораторию. Однажды Баржин натолкнулся
на научно–фантастический рассказ, в котором некий Озол писал о
неиспользованных физических и психических возможностях человека. Идея как
таковая была не нова и обыгрывалась в научной фантастике неоднократно. Но
Озол нашел любопытное решение: стресс, но стресс «пролонгированный»,
длительный и управляемый. Лонг–стресс. Баржин показал рассказ Позднякову.
– А что? – сказал Леша. – В этом есть нечто( Я и сам о чем–то таком
подумывал. Прикинем?
– Прикинь, – сказал Баржин. – По–моему, стоит. Я–то об этом не думал
вовсе. Так что ты прикинь, а мы поищем этого парня. Как ты думаешь?
– Давай, – согласился Позняков, но было ясно что думает он сейчас уже
только о лонг–стрессе
Найти Озола оказалось несложно. Хотя он не был членом Союза писателей,
но состоял в какой–то секции, или чем–то в этом роде, и адрес дали сразу же.
С такими людьми Баржину еще не приходилось встречаться. Было Озолу от силы
лет тридцать: он был лохмат, бородат и усат, – истинно поэтическая
внешность. Резкий, угластый какой–то, иногда он бывал совершенно невыносим.
И в то же время Баржин готов был голову отдать на отсечение, что Озол
талантлив. Дьявольски талантлив.
Озол обладал буйной фантазией. Сам он объяснял это очень просто:
– У всех вас на глазах шоры образования, специализации. А вот я
человек простой, необразованный, – Озол всегда бравировал своей
десятилеткой, любил прикидываться этаким «мужичком из глубинки», – я могу
девять раз попасть пальцем в небо, зато уж десятый( Потому что меня не
ограничивает знание всех законов. Помните старый анекдот про Эйнштейна:
«Десять тысяч мудрецов знают, что этого сделать нельзя, потом появляется
дурак, который этого не знает, и он–то делает великое открытие»? Вот таким
дураком и надо быть. Я – дилетант. В лучшем, но, увы, утерянном значении
этого слова. Ведь что такое дилетант в исконном смысле? Противоположность
специалисту. Специалист знает все в своей области, и чуть–чуть в остальных.
Дилетант же, не имея специальных познании ни в одной области, имеет
представление обо всех(
Баржина это не убеждало. Но почему–то ему было всегда интересно с
Озолом.
Озол загорелся идеей. И подстрекаемый хомофеноменологами, написал
рассказ. Рассказ о человеке, в котором сошлись все известные ныне уникальные
способности; человеке, считающем, как Шакунтала Дэви и Уильям Клайн;
читающем по 80 000 слов в минуту, как Мария–Тереза Кальдерон; не нуждающемся
во сне, как Иштван Кайош; помнящем все, как Вано Лоидзе; человеке, чьи
способности неисчислимы и неисчерпаемы, для которого телепатия, телекинез,
левитация, пирокинез – обыденность, а не утопия.
Рассказ долго не могли опубликовать. Все же он, наконец, увидел свет. И
если для читателей это был просто еще один фантастический опус, то для всей
баржинской лаборатории он стал программой. Это была их мечта, их план,
овеществленный фантазией и талантом Озола. И номер журнала лежал у каждого
из них – у кого на столе, у кого дома(
