Тупик Истории
Практика моего общения с представителями самых различных цивилизаций
показала, что подавляющее большинство из них не имеют представления о том,
что значит виртуальное тюремное заключение. На Риксанге, к примеру,
преступников убивают, а сознание их утилизируют в большом планетном
компьютере, который за многие столетия приобрел столько чужого ума, что
сейчас наотрез отказывается решать даже простые математические задачи на
деление и умножение. На Шванге Втором, напротив, убийц не лишают свободы.
Там считают, что чем более свободна преступная личность, тем меньше ей
хочется преступать закон.
На Лундре наказывают тем, что не разрешают убийце посещать могилу своей
жертвы, а это лишает убийство всякого смысла, ибо убивают там
исключительно для того, чтобы потом приходить на кладбище и танцевать на
месте захоронения. На Фархоке преступнику дают понюхать травки иттури, и
он мгновенно проникается любовью ко всему живому. Кстати, несколько
столетий назад некий тамошний властитель, возомнив о себе, приказал
распылить порошок, приготовленный из этой травки, над всей территорией
большой державы. Цель была не столько благородной, сколько сугубо
утилитарной – начальство хотело, чтобы население воспылало к нему
беспредельной любовью. Получилось же, что любвеобильные подданные сначала
растерзали бюрократов, затем – гвардию властителя и наконец добрались до
него лично, после чего несчастного долго соскребали со стен опочивальни.
Он, видите ли, не учел силы народной любви – всепоглощающей и огромной,
как девятый вал.
Я хочу, чтобы читатель понял: наказание лишением личной свободы есть
сугубо земное изобретение. Компьютерные операторы, выполняя свои роли
тюремщиков, отправили меня против моей воли в миры, где история
человечества шла по тупиковому пути, никогда не существовавшему в
объективной реальности.
Помню, я провалился в черную бездну, прекрасно понимая при этом, что на
самом деле продолжаю сидеть в кресле с налепленными на затылок датчиками
тюремного компьютерного виртуала.
Ощущения, однако, от этого не становились более приятными. Я падал и
падал, и подумал даже, что так будет всегда, и что это самое страшное
наказание, какое может придумать изощренный ум системного программиста.
Как потом оказалось, на самом деле произошло всего лишь спонтанное
отключение электроэнергии, и в мой мозг перестала поступать информация,
вот мне и казалось, что внешний мир исчез, и кроме пустоты во Вселенной не
осталось ничего, даже Бога, который мог бы сказать «Да будет свет!»
Подачу электричества, к счастью, быстро восстановили, и я, смирившись уже
с ожидавшей меня вечностью прозябания, обнаружил, что стою посреди
огромного пустыря. Вокруг, не радуя глаз, были разбросаны остовы
автомобилей – бензиновых агрегатов, бывших в употреблении до начала нашего
ХХI века. Были здесь также разодранные сидения, детали двигателей, в метре
от меня валялось рулевое колесо, а под ногами хрустели осколки стекла.
Я огляделся и увидел, что ко мне направляется бородатый мужчина с
огромными усами, в хламиде арабского паломника и с куфией на голове.
– Эй! – сказал араб, приблизившись. – Ты откуда взялся? Кто такой?
– Иона Шекет, – представился я. – Отбываю наказание в виртуальной
армейской тюрьме за невыполнение боевого приказа. Прошу прощения,
уважаемый, я не очень понимаю, что означает это автомобильное кладбище, и
какое оно имеет отношение к назначенному мне наказанию.
– Эти евреи, – сказал араб, обращаясь то ли в пространство, то ли
непосредственно к самому Аллаху, – думают, что если умеют говорить, то,
значит, умеют понимать то, что говорят сами. А ну–ка бери вон тот мотор и
тащи за мной!
Вообще говоря, я мог бы справиться с арабом одной левой, но откуда мне
было знать, как отреагирует тюремная программа на рукоприкладство со
стороны заключенного? Я поднял агрегат (весу в нем было килограммов сорок)
и потащил, а араб шел впереди и покрикивал. Минут через пять мы прошли
мимо остова большого автобуса, похожего на скелет динозавра, и оказались
перед небольшим домиком, на пороге которого сидел на раскладном стуле
другой араб, отличавшийся от первого только отсутствием бороды.
– Это еще кто? – спросил второй араб у первого и получил ответ:
– Еврей, сам не видишь? Скрывается на складе от службы безопасности. Хочет
совершить теракт.
– Ничего подобного! – воскликнул я. – Мне лишь нужна информация, согласно
которой я мог бы...
– Все вы говорите, что вам нужна информация, – перебил меня второй араб и
вытащил из–под хламиды коробочку старинного, начала века, сотового
телефона. Поднеся аппарат к уху, он сказал по–арабски:
– Фархад, тут еще одного привели. Что делать?
Выслушав ответ, араб спрятал телефон и заявил:
– Я бы тебя продал вместе с машиной, но покупателю не нужен
водитель–еврей. И он прав: он ездить хочет, а не выслушивать бредни по
поводу этой вашей Эрец–Исраэль.
Я вспомнил, как во времена давно ушедшей молодости наводил на территории
государства Фаластын порядок в составе Третьей стрелковой бригады ЦАХАЛа,
и рука сама потянулась к тому месту, где у меня в былые годы висел автомат.
– Ну–ну, – сказал безбородый араб. – Успокойся, никто тебя убивать не
будет. Салман отвезет тебя в порт, даст лодку без весел, и плыви куда
хочешь.
Бородатому Салману не очень хотелось сопровождать меня куда бы то ни было,
и он немедленно высказал безбородому все, что думал о покупателе,
продавце, автомобильном салоне, стране Фаластын, а также о евреях вообще и
обо мне, в частности. Безбородый в долгу не остался, и в течение получаса
я слушал вопли, перемежаемые отдельными разумными возгласами. Мой
аналитический ум просеивал все, что кричали два собеседника, и к тому
времени, когда спорщики выдохлись окончательно, я уже понимал, в каком
именно из тупиковых исторических миров оказался.
В сорок восьмом году евреи этого мира не смогли победить противника и
основать свое государство. Война шла с переменным успехом несколько лет, и
евреев постепенно оттеснили к береговой линии. В пятьдесят шестом все было
кончено, и халуцим отправились к берегам Африки, чтобы последовать одной
из идей классика сионизма и основать еврейский ишув в мирной и плодородной
Уганде. А на берегах Иордана остались арабы, которые, заполучив землю,
решительно не знали, для чего она им сдалась.
Безбородый, которого Салман называл Фаруком, был, оказывается, одним из
богатейших людей Палестины. Промышлял он тем, что имел автомобильный
салон, самый большой на Ближнем Востоке. Сначала я решил, что Фарук был
здесь представителем иностранных автомобильных фирм и продавал населению
всякие там «субару» и «тойоты». Но внимательно прислушавшись к воплям
Салмана, я понял, что все гораздо проще. У Фарука во всех странах региона
– от Египта до Ирака – были свои люди, которые угоняли машины и
переправляли их в Палестину, благо границы здесь были прозрачнее оконных
стекол. В Палестине угнанные машины разбирали на части, свозили на свалку,
которую называли «автосалоном», и продавали по бросовым ценам. Все
прекрасно знали, каким бизнесом занимался Фарук, Интерпол даже вынес
постановление об его аресте, что нисколько не мешало владельцу самого
большого на Ближнем Востоке автомагазина сбывать ворованное.
Когда Фарук с Салманом вдоволь накричались, я вклинился в паузу с невинным
вопросом:
– А что, Тель–Авив тоже стал арабским городом?
Фарук посмотрел на меня как на помешанного, а Салман сказал презрительно:
– Нет никакого Тель–Авива. Яффо там, понял?
– Понял, – сказал я и спросил: – А вместо Иерусалима, значит, Эль–Кудс?
Почему–то этот невинный вопрос заставил Салмана и Фарука опять перейти на
крик и вопли, из которых я выудил информацию о том, что евреи еще в сорок
восьмом заняли старый город, откуда их вот уже полвека не могут выкурить
даже отравленные бомбы Саддама Хусейна. Они снесли мечеть Омара, а в
мечети Аль–Акса устроили кошерный ресторан, и Аллах им этого не простит:
когда доблестные арабские войска займут наконец святой город, всех
оставшихся евреев поставят к Стене плача...
– Послушайте, – сказал я, – но ведь вы тут плохо живете! Если вместо новых
машин покупаете ворованное старье, вместо вилл у вас халупы, где даже
кондиционера нет... Может, зря вы евреев победили?
Салман повернулся ко мне и разразился бранью, но Фарук неожиданно сплюнул
себе под ноги и заявил:
– Конечно, зря! Нужно было дать вам построить свое государство, города,
заводы, фермы, а потом все это забрать, и тогда мы нормально жили бы на
своей земле! Не было у наших лидеров в сорок восьмом стратегического
мышления! Им, понимаешь, все подавай сразу. Вот и завели себя в
исторический тупик.
Меня поразило, как точно оценил этот простой араб суть происходившего
исторического процесса, но я быстро понял, что со мной, ясное дело,
разговаривал не сам Фарук, а созданная специально для меня компьютерная
программа.
Мне стало скучно, и я сказал Салману:
– Веди меня к морю, я утоплюсь на твоих глазах. Не хочу жить в этом мире.
Разве могла тюремная программа виртуального наказания допустить, чтобы
заключенный покончил с собой – пусть даже не в реальности, а в мире
собственных иллюзий?
Салман посмотрел на Фарука, Фарук посмотрел в небо, а с неба на меня подул
холодный ветер перемен. В следующее мгновение я понял, что сижу в кресле,
налепленные на затылок датчики щекотали кожу, и голос системного оператора
сказал:
– Шекет, ваше наказание прервано, поскольку возникла угроза для здоровья.
– Вашего? – спросил я, поднимаясь на ноги.
– Вашего, – буркнул оператор. – Вы слишком эмоционально реагируете на
виртуальную реальность. Для вас это не наказание получается, а радость
исследователя.
– Естественно, – сказал я. – Всегда интересно узнать что–нибудь новое. Не
могли бы вы отправить меня на другую тупиковую историческую ветвь? Мне
любопытно, например, что могло произойти в мире, если бы Саддам Хусейн в
свое время...
– Здесь тюрьма, – прервал меня оператор, – а не аттракцион. Отправляйтесь
к майору Фрумкину и доложите, что отбыли срок заключения полностью.
– Слушаюсь! – воскликнул я и покинул помещение тюрьмы.
