* * *
В дальний лагерь Людмилу вызвала Джоанна.
– Ох, кажется, началось, – добавила она.
Людмила бросилась на зов Джоанны прямо сквозь плотное тело планеты,
сквозь ее кору, мантию и раскаленное ядро (во всяком случае, мгновенная
смена ощущений располагалась именно в такой последовательности).
Дальний лагерь находился еще в стадии формирования. Ричард трудился,
создавая, подобно джинну, дворцы по собственному вкусу. Больше всего эти
сооружения были похожи на искаженные копии Вестминстерского аббатства –
они были столь же монументально массивны и устремлены в небо. Это,
конечно, не имело значения – внутри, как убедилась Людмила, заглянув в
один из дворцов, было светло, даже светлее, чем снаружи; стены оставались
прозрачными, если кому–нибудь из обитателей не приходило в голову
уединиться, а на потолке сверкали тысячи звезд земного неба – вероятно,
для создания у вновь прибывших комфортного ощущения близости к оставленной
родине.
Джоанна – сбросив платье, только сковывавшее движения, она стала
похожа на постаревшую Венеру с полотна Тициана – сидела на своеобразном
пуфике, который для нее соорудила трава– дорожка, а перед ней стоял, глядя
вдаль, нелепого вида оборванец – мужчина лет сорока, в широкополой помятой
шляпе, завернутый, будто в саван, в серую накидку, возраст которой, судя
по многочисленным потертостям и прорехам, был наверняка больше, чем
возраст хозяина. Человек был бос и переминался с ноги на ногу, хотя
трава–дорожка успела уже разобраться в его желаниях и создала под ногами
подобие толстого коврика.
– Вот, – сказала Джоанна. – Это Армандо Лопец, испанец, вяло
отрицающий наличие какой бы то ни было связи с евреями. Родился в тысяча
триста шестидесятом году после Рождества Христова, а умер... когда ты
умер, сеньор Лопец?
– Я уже говорил госпоже, – мысленный голос Лопеца оказался звучным
как слегка надтреснутый колокол, – что был убит на улице цмрюльников в
Мадриде, когда было мне сорок три года.
– Где же ты был все это время? – задала Людмила невольный вопрос,
совершенно лишний, поскольку ответ был ей известен.
Лопец пожал плечами.
– Меня заколол убийца, я почувствовал ужасную боль, и сердце
остановилось. Я взлетел и увидел сверху самого себя, я лежал на камнях, и
кровь текла из раны в груди...
– А если без натуралистических подробностей? – спросила Джоанна.
– Я понял, что умер, – продолжал испанец, – и понял, что покинул свое
мертвое тело. И я отправился на небеса, к престолу Господнему...
– Слушай, – сказала Джоанна Людмиле, – это очень интересно.
– Нет, – подумала Людмила, обращаясь к испанцу, – не рассказывай,
лучше покажи.
Лопец покачал головой, гдядя в глаза Людмиле, но нужные образы
возникли сами, вызванные воспоминаниями, о которых Лопец и не подозревал.
Он оказался в Чистилище. Это был огромный плоский мир с крышей, на
которой проступали странные, плохо различимые узоры. Откуда–то капала
вода, и Лопец ловил ее, открыв рот. Он был один, но ему не было страшно,
потому что самое страшное уже произошло – он умер, он это знал, а в
загробном мире нет ни боли, ни наказаний. Разве что он попадет в Ад.
Он ждал своей очереди быть судимым и осужденным. Он просто ждал –
бездумно, как статуя Командора в поэме о доне Хуане.
– Посмотри на небо, – услышал он голос и решил, что с ним говорит
Бог.
Бог–отец? Или Бог–сын? А может, Дух святой?
Лопец всмотрелся в небесные узоры и понял, что это – карта. Карта
неведомой страны Эльдорадо, о которой он много слышал и куда стремился
попасть во время своих морских экспедиций. Но попадал он обычно не в
страну мечты, а на Западный берег черной Африки, где однажды едва не
погиб, пронзенный отравленной стрелой, выжил чудом, с морем пришлось
расстаться, и Лопец был уверен, что доживет до старости, лет до пятидесяти
наверняка – разве сравнить опасности столицы с тайнами и страхами мира
туземцев?
Не повезло.
Он поведал о своей жизни Духу, говорившему с ним, он даже не пытался
скрыть прегрешений – совратил малолетнюю Инессу, и она удавилась, а еще
убил своего врага Альфонсо Кохидора – ножом в спину, а что оставалось
делать, Лопец мог потерять корабль, и фрахт, и кучу заработанных честной
торговлей денег. Были грехи помельче – он уже год не посещал свою мать,
слышал, что она бедствует в Севилье, но у него не было времени отправиться
туда самому, он посылал деньги с доверенными людьми, но мать не получала
их, доверенные люди оказывались на поверку обычными ворами.
– Все не то, – брюзгливо отозвался Дух, – ты не говоришь о главном.
Лопец неожиданно оказался заключен в клетку с прочными прутьями, и
хотя он знал, видел, понимал, что решетка вовсе не металлическая, а
сделана из его же, Лопеца, покаянных мыслей, она не становилась из–за
этого ни менее прочной, ни более гибкой. Он не пытался выйти наружу, да
снаружи и не было ничего – равнина, желтовато–сизая, гладкая как лысый
череп.
Ему хотелось женщину, и с этим желанием он неожиданно для себя прибыл
на Саграбал – в самый центр нового поселения.
– Его увидел Ричард, – пояснила Людмиле Джоанна, – когда Лопец
пристал к девушке...
Испанец протянул руки вперед и неожиданно упал на колени, подумав: «Я
воскрес!»
– Может быть, есть и другие воскресшие? – спросила Людмила. – А мы
просто еще не знаем об этом?
– Мы не задавались подобным вопросом, – сказала Джоанна. – Было
достаточно забот с приемом прибывающих с Земли.
Ричард, слышавший каждое слово, вмешался:
– Осмотримся, дамы? Думаю, проблема решится просто.
Она, действительно, решилась просто, но кто знал это – тогда?
