* * *
Мудрецы собрались за полночь. Назначено было на десять, но ждали рава
Штейниса, главного раввина Хайфы, а он задерживался по причине бар–мицвы у
своего внука Михаэля. В Большой синагоге Иерусалима света не гасили во
всем здании, и раввины ходили по пустым коридорам, стараясь поменьше
разговаривать друг с другом, чтобы прежде времени не накалить страсти.
Два главных раввина – сефардский и ашкеназийский – сидели в боковом
кабинете на жестком диванчине (у ашкеназийского раввина Гусмана был
геморрой, а сефардскому раввину Шапире не хотелось сидеть на мягком) и
тихо разговаривали, пытаясь до начала совещания определить общее отношение
к событию. Два листа бумаги лежали перед ними на журнальном столике:
заключение Совета Торы и Экспертной группы Университета Бар– Илан. Предмет
обсуждения покоился в соседней комнате на столе, покрытом черным крепом, –
в полной темноте и тишине.
Когда запоздавший раввин переступил порог синагоги, в дверь кабинета
тихо постучали, и рав Гусман сказал:
– Пора.
Рав Шапира вздохнул. Ему все это не нравилось. Проще говоря, он
боялся. Боялся сказать не то, что может понравиться Ему, и боялся
промолчать, потому что молчание в такой момент не понравится Ему еще
больше. Он привык принимать решения даже и по фундаментальным проблемам
трактования Талмуда и Галахи, но полагал, что ни ему, ни многим поколениям
его последователей не придется сталкиваться с необходимостью определять
судьбу мира. Пусть очередной ребе Шнеерзон играет в эти игры.
– Пора, – повторил рав Гусман, которому тоже не хотелось покидать
теплую комнату, тащиться в холодный зал и брать на себя бремя решения.
Потому что, несмотря на явные доказательства, представленные как
теологами, так и физиками, он не верил. Это не могло быть правдой.
Ожидание Мессии – это мироощущение, это глубина, это жизнь нации. Приход
не может быть так прост.
В Большом зале оказалось не так холодно, как ожидал рав – с вечера
натопили, да и ночь выдалась довольно теплой, несмотря на прогнозы
синоптиков. Оба верховных раввина поднялись на кафедру.
– С Его помощью, – сказал рав Гусман, – нам нужно решить только одну
проблему. И прежде чем перейти к сути, я оглашу два экспертных заключения.
Он приблизил к глазам первый листок. Рав вовсе не был близорук, он
просто хотел отгородиться от людей, сидевших перед ним.
– «Заключение о стилистике послания... вот... да... констатируем: при
условии краткости оного невозможно сделать однозначные выводы. Однако не
обнаружены противоречия между стилистикой послания и общей стилистикой
Книги... Нельзя исключить, что текст действительно есть проявление Его
воли. Однако принадлежность текста к Его скрижалям должна быть
засвидетельствована более высоким собранием Мудрецов Торы." Нашим
собранием... И второе заключение. «Радиоуглеродный метод показал, что
возраст надписи на камне – от трехсот миллионов до двух миллиардов лет.»
– Сейчас, – продолжал рав Гусман, – мы все пройдем в комнату, где
хранится скрижаль. Все вы сможете посмотреть надпись, увидеть своими
глазами... Я видел, и я потрясен. Если это Его воля, то выражена она
предельно ясно. Надпись сообщает о приходе Машиаха и называет дату. День,
который только что завершился. И имя – Элиягу Кремер, сын Давида. Машиах
пришел.
Он ожидал криков, он знал наверняка, что большинство раввинов изо
всех сил и аргументов будет сопротивляться этому сообщению, усматривая в
нем все, что угодно – амбиции, корысть, но только не желание повиноваться
воле Всевышнего. Единственное, чего он сейчас хотел – отойти в сторону.
В зале стояла тишина, никто из присутствоваших не решался нарушить
молчание ночного Иерусалима.
Рав Гусман сошел с кафедры.
– Идемте, – сказал он, вздохнув. Ему послышалось, что кто–то
всхлипнул. Послышалось не только ему. Все головы повернулись к заднему
ряду – там сидел, опустив голову, рав Штейнзальц, восьмидесятилетний
старик, сухонький как щепка. Его привезли ученики, усадили и удалились
ждать в коридор.
– Я дожил, – бормотал сквозь слезы рав Штейнзальц, – я дожил, с Твоей
помощью. Прости меня, что я дожил, а она – нет...
Он так и остался в зале один. Когда все вернулись, рав спал, и его не
стали тревожить.
Общее мнение выразил рав Гусман.
– Нужно придти к решению внутри себя, – сказал он. – Не будем
суетиться. Вернемся в этот зал после утренней молитвы. Если Машиах пришел,
он даст знать о себе. Если нет...
Но все уже понимали – настало Время.
