* * *
За ужином Илья Давидович был тих и задумчив. Обычно он делился своими
впечатлениями о ешиве и о каждом, с кем ему приходилось сталкиваться,
отпускал довольно нелестные характеристики, будучи по природе человеком
скорее желчным, нежели доброжелательным. Доставалось и самому раву Дари,
которого Дина представляла себе выскочкой, не доросшим не только до Бога,
но даже до понимания того, насколько ее Илья благочестивее остальных
ешиботников, готовых ради плотских утешений забывать о вечерней молитве.
Телевизор стоял в детской комнате. Обычно Илья Давидович не заходил в
детскую, когда телевизор работал – не для того он ходил в ешиву, чтобы
соблюдать закон только на людях! – но в этот вечер глухой голос диктора
казался ему страшнее пения сирен. Не желая, подобно гою Одиссею, залеплять
уши воском, он поступил как советуют психологи: если нет возможности
избавиться от искушения – поддайтесь ему. Однако в «Мабате» о происшествии
в квартале Неве–Яаков не было сказано ни слова, хотя телерепортер,
появившийся в полиции, когда камень грузили в микроавтобус, успел
зафиксировать этот момент для истории.
Илья Давидович ушел спать весьма удрученный, в постели придвинулся к
жене своей Дине и прошептал ей на ухо:
– Расскажу все потом.
Спал он беспокойно, и кошмары, снившиеся ему время от времени,
просыпаясь, забывал начисто.
Разбудили его в семь утра.
