Экспедиция - Вячеслав Алексеев - Книжная Полка

15.

В самый разгар лета от соседей начали приходить тревожные новости: то там человек пропал, то тут рыбака подстрелили... Несколько раз дежурные на стене поднимали всеобщую тревогу, но пока обходилось: небольшие отряды кочевников – до пары десятков сабель, погарцевав на виду, публично никаких враждебных акций не проводили. Хотя стену осмотрели досконально.

Стас, довольно близко познакомившийся с хуннами, также со своей точки зрения осмотрел стену, наметил наиболее вероятное направление атаки и решил именно там установить единственную пушку, пристроенную на свежевыструганном лафете – снова попадать в плен не хотелось.

Воевода усилил караулы, из подростков посмышленее организовал наблюдательные посты в лесном завале, продолжавшем стену, вплоть до аналогичных постов соседнего селенья. Рыбаки и пастухи, работавшие теперь только парами, а то и группами, тоже ежедневно отчитывались: кто что видел, слышал, заметил...

...Как–то перед самым рассветом на половину москвичей прибежал Кокорь, за ним показалось лицо растрепанного и сонного Звяги.

– Вставайте скорее! Степняки идут! На стене костры под котлами разожгли. Там весь народ собирается...

Звяга сориентировался быстрее – тут же засуетился и разбудил Снежану с матерью. Пока москвичи одевались – удивляясь попутно тому, насколько успела износиться их одежда за быстро пролетевшие полгода, – кузнец успел собрать и вытолкать своих вместе с дитем в сторону леса. Да и сам подготовился к бою.

Ради такого случая Валентин завел ЗИЛ – хоть расстояние до стены небольшое – с километр, но в такую пору лишние десять минут не помешают. Да и лучше – чтоб машина под рукой была.

Предутренний свет еще не успел разогнать темноту, и поэтому особенно ярко была видна цепочка костров под котлами, упиравшаяся в черноту дальнего леса. Перед стеной и на самом укреплении суетились люди – настоящий улей, человеческий муравейник. Лишь подъехав ближе, москвичи убедились, что суета эта не столь беспорядочна, как показалось вначале: те, что послабее – женщины и дети – подтаскивали дрова и камни, подносили наверх пучки стрел. Наверху уже вовсю шел бой: воины разили стрелами, что–то рубили длинными и тяжеловесными двуручными мечами, топорами, кидали камни; из–за вала доносились резкие выкрики нападающих. Впрочем, снизу было непонятно, что же проиходит и с кем воюют воины на частоколе. А смола в больших котлах все никак не могла разогреться.

Стас с Женей быстро поднялись на стену к мортирке. Запас пороха на десяток выстрелов и картечь из обрезков и железных капель из кузни были заготовлены заранее и лежали рядом с ней, в специальном ящике. Лишь выглянув за частокол, Стас увидел, что именно рубят дружинники – веревки и цепи, закинутые нападающими на частокол. А степняки штурмовали крепость на всем ее протяжении.

У Стаса закружилась голова – ему вдруг привиделись хунны, прорвающиеся на стену и кромсающие защитников поселения... племя вандалов, перед которыми не мог устоять никто, приходилось, вероятно, близкими родичами хуннам – хоть у этих дисциплина и была на совершенно ином уровне. Геологу захотелось внезапно очнуться и обнаружить, что все это время он спал в кабине «захара», несмотря на тряску...

– Нда,– пробормотал присоеденившийся к ним с Женькой Валентин, упорные какие...

Кочевники пытались сходу преодолеть вал, но большинство лошадей уже на половине крутого подъема проседали, валились набок и сползали к подножию, мешая седоку пустить стрелу или кинуть аркан. Вскоре внизу образовалась копошащаяся куча, в которой смешались люди и кони. Более удачливые накинули таки арканы и железные кошки на частокол, прихватив заодно петлей или крюком кое–кого из защитников, и мощными рывками, используя дополнительную опору, помогали коню добраться до самого частокола. А потом, вставая на седло, как с подставки, лезли через острие торчащих бревен. Волосяные арканы рубили. С кошками было сложнее, между крюком и веревкой располагалась железная цепь. Попробуй–ка ее перерубить... А рядом с воротами, на участке без крепостного вала, и вовсе подтащили четыре длинных деревянных лестницы. И лезли, лезли на стену со всех сторон, как тараканы.

Их сбивали копьями и стрелами, рубили топорами, раскраивали боевыми палицами. Но все же защитников было много меньше, чем степняков. Кроме того, изогнутые легкие сабли с длинной режущей кромкой давали воину значительное преимущество перед тяжелым неуклюжим двуручным мечом или боевым топором – два удара на один замах, это больше чем нужно в ближнем бою. У некоторых бойцов длинная деревянная ручка топора после двух–трех ударов оказывалась перерубленной. А что может сделать безоружный?

Стас и Женя до невозможного долго возились с мортиркой. Сначала они не могли поджечь порох через запальное отверстие: кучка, насыпанная на него вспыхивала и... мортирка продолжала стоять – как ни в чем не бывало. После четвертой или пятой попытки, когда один из крюков нападавших зацепился за станину и поволок мортирку к краю, а Стас, отчаянно вцепившись, навалился на нее всем телом, чтоб не отдать врагам, пушка все же стрельнула, выплюнув в сторону надвигающейся оравы обрезки железа. Сама мортирка выдержала и даже внесла некоторую минутную сумятицу в ряды наступавших своим совсем не прицельным выстрелом, а вот деревянный брус станины треснул. Да и Стаса контузило настолько, что он потом минуты три приходил в себя.

В то же время, что значили пять–шесть перепуганных лошадей и сбитых седоков в сплошной тысячной массе, все одно превращавшейся в дикую мешанину тел у самой стены? Соседи даже не заметили потери. Перезаряжать орудие не имело смысла – ствол вихлялся от легкого касания, а уж от выстрела и вовсе улетел бы с крепостной стены. Оставленные без выбора москвичи – не говоря уже о Стасе, имевшем опыт общения со степняками, – взялись за ружья. Но и пострелять толком не довелось – в момент перезарядки сразу трое хуннов перевалили через край. К ними сцепились двое дружинников, а один из нападавших замахнулся на остолбеневшего Женю. Тот спасся чудом, интуитивно приподняв переломленное ружье и сабля варвара ударила по стволу. Второй раз ударить хунн уже не успел: один из дружинников, разделавшись со своим противником, прочертил тяжеленным топором застонавший воздух и снес этому степняку полчерепа, забрызгав присутствующих кровью и мозгами. Москвичи еще не успели полностью осознать, что это были за красные ошметки, а обезображенное тело уже упало и задергалось в конвульсиях, заливая настил кровью. Рядом свалился и дружинник–спаситель, с торчавшей из груди стрелой.

Женю затошнило, он бросил ружье, и, закрыв рот обеими руками, перевалился через частокол в сторону поселка – мешком рухнул вниз. Стас в упор выстрелил в очередную голову, показавшуюся из–за частокола и, сбросив вниз Женькину одностволку и свою вертикалку, счел за лучшее прыгнуть вслед за другом: что толку от ружья в рукопашной? Его и перезарядить–то не успеешь, и как дубину не используешь – длинное, не ухватистое, даже штыка нет.

После опасного падения Женя не сразу пришел в себя. Его подхватил и начал отпаивать водой Валентин, остававшийся внизу. А Стас, приземлившийся более удачно, попытался было пострелять снизу, да разве такое возможно: свои с врагами в одной куче, пули кончились, осыпью же дроби непременно кого–то из русичей зацепишь. Да и не такой он стрелок был, чтоб в мешанину людей стрелять. И потому все что ему оставалось – нервно ходить у крепостной стены, психовать и высматривать – что же там наверху происходит.

Тем не менее – первая атака была отбита.

Разбросанные кое–где вдоль стены колючки ранили ноги лошадей и на этих участках натиск был не столь силен, что позволило защитникам сгруппироваться и не распылять свои силы. Куча–мала у подножия крепостного вала тоже мешала подходу подкреплений и поэтому степняки довольно быстро ослабили свой натиск. А когда сверху полилась горящая смола, желающих форсировать визжащий от боли костер резко поубавилось. Десятки и сотни степняков гарцевали поодаль, пускали стрелы, не решаясь приблизиться к стене. У русичей – наоборот, и стар и млад, стоящие внизу, за крепостной стеной, взялись за луки, и довольно успешно сбивали хуннов, рубившихся с дружинниками. Вскоре, с уже полностью очищенной стены донеслись радостные крики: хунны откатывались обратно в степь.

Этот первый бой развеял миф об эффективности огнестрельного оружия. Туча стрел не позволяла хорошенько прицелиться. Единственный выстрел мортиры был не убедительным. Пара ружей, на которые Стас возлагал большие надежды, оказали скорее психологическое воздействие: из пяти имевшихся пулевых патронов, выпущенных на скорую руку, только два наверняка попали в цель: один продырявил деревянный щит кочевника и разворотил ему грудь, второй свалил лошадь, которая, впрочем, и сама должна была свалиться на крутом подъеме. Остальные, скорее всего, усвистели в степь, и, надо полагать, никого там не настигли, оправдывая известную присказку о «пуле–дуре». Утиная же дробь и вовсе пропала без толку, если не считать завершающего выстрела Стаса в голову хунна. Ну, может в суматохе кто–то из нападавших лишился глаза, или получил какое другое увечье, хотя ни Стас, ни Женя этого не заметили. В то же время, прикрепленный еще весной к Стасу Кокорь из своего лука сшиб наземь полтора десятка конников, рвавшихся на вал. Да и скорострельность у него была намного больше: пока москвичи переламывали ружья, да запихивали в стволы патроны, дружинник умудрялся послать три стрелы, и все три безошибочно нашли незащищенную плоть...

– Я говорил – дробь на пули перелить, а ты – да ладно, да ладно. Вот тебе и «ладно»! – возмущался Женька. – Теперь ни пороху, ни капсюлей. Пожгли зазря...

Он при падении отбил спину и лежал на траве, но это совсем не мешало ему ругать Стаса.

– Кто ж знал, что так получится, – огрызался Стас. – Потом, с самодельными круглыми пулями – чуть в диаметре ошибешься, можно ствол разворотить. Там же дульное сужение под дробь. Кабы дроболейка была... В подобном бою не пули нужны, а картечь. Но у нас ни картечи, ни дроболейки... И потом, чего ты шумишь? Ты станину делал? Ты что, не испытал ее, что ли?

– Так пороху ж мало, чего ж его жечь понапрасну?

– А почему он вообще не поджигался? – Стас почти кричал, даже не замечая, что скатывается в истерику.

– Отсырел, наверное,– Женька неожиданно успокоился.– В лаборатории он горел отлично.

– Ладно вам, не ругайтесь,– встрял Валентин. – Не до того сейчас, смею заметить. Все же подмога от пушки была какая–никакая – кочевники не так наседали на наш край, боялись, судя по всему. Вон как на других участках лезли, десятками.

– Кочевник грома боялся, он грозу ужас как не любит, – прогудел басом Кокорь, и, скорее чтоб утешить, произнес:

– А вообще–то ваши ружья тоже ничего. Я–то думал – они только на рябчиков годятся. Да и вон та, здоровая, почитай сразу троих сшибла, а ручницы даже скрозь щит достают. Оно, конечно, щит у них хилый, деревянный, но пять–шесть ударов топора держит, а в бою большего и не надо. Но уж больно медленно их заряжать. Да и стреляет, поди, недалеко?

– Пулей, ежели турбинка – тридцать пять метров, гм, пятьдесят шагов, – ответил Стас, немного успокаиваясь. – Так это ж не боевые винтовки, а так... для дома, для семьи... Боевой бьет на две тысячи шагов и пробивает любой доспех. И скорострельность у него – высокая. Вот только нам такую штуку не собрать...

– Как дальше–то быть? Сейчас ведь опять полезут, – продолжил Стас, обращаясь уже к Ведмедю, который отзывал нескольких дружинников к обороне. И тут же, в подтверждение этих слов, из–за вала донесся дружный вопль полуторатысячной своры хуннов. По коже защитников пробежался легкий холодок.

– Было бы воинов побольше – посадил бы их на коней и немного порубал бы со спины, пока они отступают... да они уж и не отступают.

Впятером: Стас с товарищами, Ведмедь и Кокорь – они вновь поднялись на стену, чтобы попытаться угадать дальнейшие действия нападавших. Те сбились плотной массой невдалеке от затихающей уже свалки под стеной, словно что–то задумали...

Стас скривился.

– Слушайте, а есть ведь идея! Ведмедь, давай человек пятнадцать посадим в кузов и... А? Машина железная, борта из толстых досок – ну поцарапают...

– А если остановитесь? Всех в капусту порубают... Но мысль интересная...

– Да уж, смею заметить. – Валя оценивающе посмотрел вниз, туда, где можно было разглядеть подсвеченное горящей смолой оружие степняков, встретивших смерть прямо на валу.

– Валь, если боишься, я сам за руль сяду... От ружей наших толку не будет – так хоть сами поможем. Все лучше, чем за спиной у дружинников прятаться!..

– Чего бояться–то? – Валя пожал плечами.– Все одно – прогнать их надо...

– Угу,– держась за спину Женька кивнул в сторону хуннов,– может, парламентера к ним отправим?..

Тут от войска степняков отделилась цепь, ощетинившаяся яркими факелами, и стала приближаться к стене – за ней последовали и остальные, но уже вразбивку...

– Огнем отогнать от стены хотят,– флегматично заметил Кокорь, накладывая стрелу.

– Так чего, Валь, ты едешь или мне самому за руль? – Стасу не терпелось разобрать с хуннами. Хотя – если не кривить душой – его больше подстегивал страх вновь оказаться в рабстве у варваров. Да что там рабство, рабство это еще лучший вариант – убить ведь могли, без всякой жалости и пощады.

– С твоим–то вождением? – усмехнулся Валя.– Сиди уж...

И тут стрела пущенная издалека, кем–то из задних рядов нападающих, шальная, в сущности, на излете, предназначенная скорее для отпугивания дружинников, вонзилась в левую руку Валентина. Он удивленно вскрикнул, уставившись на древко с ровным оперением, торчавшее из пробитого рукава, и в его глазах загорелась мстительная злоба. Морщась от боли, с помощью Кокоря парень разрезал рукав, извлек стрелу – для этого ее пришлось ломать, что вовсе не доставило удовольствия, – и последовал со Стасом к «зилку», перевязывая на ходу рану обрывком своей же рубашки.

Война оказалась настоящей и для Валентина.

Пока открывали ворота, добровольцев набился полный кузов. Воеводе пришлось даже ссаживать некоторых – в горячке боя и сутолоке бойцы будут лишь мешать друг другу. Зато оставшиеся не раз ходили на узких лодиях по рекам и морям, и имели некоторый опыт боя в условиях маленькой и тряской площадочки. Помимо луков и стрел, доброхоты быстро накидали трофейных сабель и копий.

И грузовик вырвался на оперативный простор. Наступавшие вразбивку кочевники даже не успели толком перестроиться и разобраться на сотни, как в их ряды влетел зилок, пуляющий стрелами во все стороны. Неуверенная вражья стрела ткнулась в лобовое стекло, скользнула... Длинная щучья морда «захара», оснащенная мощным прямым и широким бампером с прикрученными кем–то на скорую руку обоюдоострыми мечами по краям, сбивала зазевавшихся коней, вспарывала животы. Широкие колеса перемалывали брыкающиеся ноги, давили пытавшихся высвободиться из стремян и уползти всадников. Того, кто избежал этой мясорубки, дружинники доставали копьями, более дальних – стрелами...

Стон ужаса пронесся по степи. Хунны галопом кинулись врассыпную, подальше от рычащего монстра. Но куда бежать? Слева река, справа лесок с буреломом. А разве может на ровной прямой площадке тысяча обезумевших лошадей уйти от автомобиля? Тем более – от Валентина, не раз догонявшего стада сайгаков в ночной степи? А тут чистое поле и подкравшееся ясное утро!...

Стас, сжимая бесполезное ружье, привалился к дверце кабины. Он также не раз загонял сайгу, давил их, стрелял, разделывал... Но тут были люди. И было страшно смотреть, как автомобиль превращает живых и здоровых мужиков с лошадьми в порванные и раздавленные кровавые куски... Совсем не так, как с мортиркой и легкими ружьишками... Совсем не то что смотреть, как убивают другие – люди к этому делу привычные. Поискал сигарету, потом вспомнил, что последняя кончилась давно. Открыл бардачок. У Валентина тоже сигарет не было – если и оставалась заначка, то явно не в этом месте...

Прижимаясь лбом к холодному стеклу, в моменты разворота грузовика он на доли секунды вылавливал из общего смятения отдельные картинки, как от диапроектора: вот копье ошалевшего хунна поцарапало железную дверцу, прежде чем копье кого–то из дружинников в кузове пробило ему горло; вот спрыгнувший на ходу воин крошит топором беспомощных, ноги которых оказались зажатыми сбитыми тушами мертвых лошадей; вот степнях, пытаясь убежать, рубанул саблей через спину, попал по бамперу и тут же скрылся под колесами...

Возвращались под радостные крики защитников крепости. Те видели со стены полный разгром захватчиков, их поспешное бегство и кровавый путь грузовика вплоть до самого горизонта. Уже через десять километров многие степные лошадки пали от перенапряжения безумной скачки. А пеший хунн – совсем не воин. На них даже не обращали внимания, пытаясь догнать лишь тех, кто еще скакал, уходя на юг. А на обратном пути – почти все пешие степняки попрятались в траве, в кустах, по ямкам. Впрочем, их даже не стали милостиво отправлять на тот свет, основа степной тысячи – была разбита и в ближайшее время ей будет не до атак. Несколько десятков человек полонили высыпавшие вслед за грузовиком, оставшиеся защитники.

– Как тачка? – мертвым голосом поинтересовался Стас.

– Все «хоккей»! – Валя еще не отошел от зловещего куража убийства. Фара, пара стрел в радиаторе, но утечек нет – радиатор цел. Ну и слегка морду расцарапали, крылья помяли, так... по мелочи.

– На обратном пути – воздух уходил из системы...

– Да, я тоже заметил. Сегодня все вентили закручу – посмотрим, какое колесо спустит.

– Ты не затягивай. Мало ли чего... Знаю, знаю – и что семь пуль система подкачки держит по паспорту, и что в прошлом году целый месяц с двумя пробитыми колесами ездили... Все равно – не задерживай, завтра же найди и завулканизируй дырку. Тут война не шуточная. Рука как?

– Заживет, надеюсь. Если нет – объявлю им еще войну,– Валя сделал неловкую попытку улыбнуться. Эта кривая улыбка держалась на его лице еще полторы недели, а памятный выезд не забылся никогда.

...На следующий после боя вечер на другом берегу реки за кремлем, в некотором отдалении от городища заполыхали огромные кострища, сложенные в виде лодий. Погибших провожали по древнему обычаю...

Москвичи отстраненно стояли рядом с громадными языками пламени, щурились от жара и молчали. Даже вечно недовольный ими Ромил временно затих. Правда, следующим днем он уже был деятелен, как обычно.

...Волхв подкрался к Ведмедю, что не было для того неожиданностью.

– Боги даровали нам победу, следует воздать Семарглу и Перуну, что должно.

– Скажем так, не столько твоими молитвами, сколько самобеглой колесницей пришельцев... И потом, тебе же еще вчера передали три пятерки пленных для обряда... – возразил воевода.

– Стыдись, воин. Не Семаргл ли направил стопы пришельцев в наш край для отражения ворога? Они же могли в своем мире остаться. Это чудо еси не случайно! И не Перун ли сподобил тебя использовать сию боевую колесницу, когда твой разум совсем помутился от грядущего поражения? – На этом месте Ведмедь хмыкнул и неопределенно глянул в глаза волхву. Подобные выходки он пропускал мимо ушей, но давал понять, что перегибать не стоит. – И кого ты мне прислал за подобное божественно проявление? – продолжал Ромил.– Жалких пятнадцать пленников, которые от полученных ран так и так должны были к завтрему умереть?

– Ромил, ну ты же сам знаешь наше положение, травы цветут – косить пора, ячмень созревает, ты, что ль, его убирать будешь? А наших сколько полегло? А пленных почти нет совсем, колесница – сразу насмерть давила. Весь бой не по–людски, ни пленных, ни добычи, ничего. Хорошо хоть натиск отбили, и на том спаси боги. Нет, из рабов больше никого дать не могу. Вот урожай соберем, новый год встретим – бери, все твои будут. Нам к зиме лишние рты ни к чему, сам знаешь...

– Не рабов прошу, за такую великую победу росская кровь богам нужна.

– Так... Кого наметил? Говори–говори, а то я не пойму, к чему ты клонишь...

– Мартемьян – трус еси. Когда его арканом с вала сдернули и прижали слегка, все как есть рассказал. И что воинов мало, и что с правой руки засека сохлая – сжечь можно, а защитников никого, и еще много чего рассказал.

– Так... – потемнел лицом воевода. – Где этот изменщик?

– Как наша победа случилась, его бросили, так он вечером домой вернулся. Сидит сейчас, раны зализывает. А раны – так себе, плевые.

– Ты сам–то откуда знаешь? А... Ладно, понял уже... – Ведмедь резко развернулся в сторону кремля и поискал глазами, кого из воинов можно послать за Мартемьяном.

– Боги сказали, воевода. Боги. Они все видят, все знают и мне докладывают. – ответил волхв вполголоса. – Так как решишь, воевода?

– Бери. Россы могут отступать, могут спрятаться, затаиться, исхитриться – в войне все способы достойны, чтоб вернуться и наказать ворога, но предательство – нельзя прощать никому. Бери, волхв. Пусть боги выпьют кровь труса.

– Тогда не надо никого посылать за Мартемьяном. Пусть себе зализывает раны, на алтарь сам придет. Здоровый еси – придет. И на камень ляжет. – Ромил быстро зашагал в сторону реки.

– Боги ему сказали,– проворчал Воевода. Хотя, если хорошенько подумать – при всей бедности городища людьми, кровожадные боги были иногда на руку. Но только иногда.

...За две недели гонцы успели пройтись по всей линии обороны – вплоть до Киева. Где только возможно, россы строили муляжи автомобиля, раскрашивали их в зеленый цвет и выставляли напоказ, рядом со стеной. И хунны, едва завидев знакомый силуэт, даже не пытались штурмовать укрепления: появятся на горизонте, поснуют туда–сюда, и уходят обратно в степь. До котлового оружия массового уничтожения дело так и не дошло. Впрочем, на большей части соседних укреплений их и поставить–то еще не успели.

Атилла, если предводителем хуннов был действительно Атилла, напуганный рассказами о фырчащем монстре, сгубившим за считанные часы лучшую тысячу, продефилировал на Рим, держась подальше от крепостного вала Киевской Руси. Он предпочел форсировать широкие реки, но не потерять всю армию за один присест.