Кто Джекиль и Кто Гайд?
Галя, должно быть, и в этом мире обладала той же выдержкой. Минуту
спустя она уже успокоилась.
– Надеюсь, мы не будем при шофере заниматься научной фантастикой? –
спросила она, подходя к машине.
– А ты считаешь, что научной? – не утерпел я.
– Кто знает!
На лице ее я не читал ничего особенного. Обычное поведение умной
женщины, Галино поведение с чужими, но небезынтересными ей людьми.
Внимательные глаза, уважительный интерес к собеседнику, бессознательное
кокетство, насмешливость.
– Почему у вас памятник Пушкину посреди площади? – спросил я, когда мы
проезжали мимо.
– А у вас где?
– На бульваре.
– Врешь ты все. И о загсе соврал. И почему шесть лет назад?
– Судьба, – засмеялся я.
– Где я была шесть лет назад? – задумчиво проговорила она. – Весной – в
Одессе.
– И я.
– Что ты врешь? Ты же не поехал с нами.
– Это я у вас не поехал, а у нас – наоборот.
– Стран–но, – по слогам сказала она и прибавила, критически посмотрев
на меня: – А ты не производишь впечатления больного.
«Приятно слышать», – хотел сказать я, но не сказал. Черный шквал ударил
мне прямо в лицо. Все потемнело.
– Что с тобой? – услышал я испуганный крик Гали и ее же торопливые,
взволнованные слова: – Голубчик, остановите где–нибудь у тротуара. Ему
плохо...
...Я открыл глаза. Колдовской туман все еще клубился в машине. Из
тумана глядело на меня лицо женщины.
– Кто это? – хрипло спросил я.
– Тебе плохо, Сережа?
– Галя? – удивился я. – Как ты здесь очутилась?
Она не ответила.
– Что–нибудь со мной случилось там... на бульваре? – спросил я и
оглянулся.
– Случилось, – сказала Галя. – Поговорим потом. Можешь ехать домой или
нужен врач?
Я потянулся, тряхнул головой, выпрямился. Можно было явно обойтись без
врача. Пока мы ехали, я рассказал Гале, как я шел по Тверскому бульвару,
как закружилась у меня голова и как я в лиловом тумане пытался
разговаривать сам с собой.
– А потом, – неожиданно заинтересовалась Галя – до этого она слушала
меня не то недоверчиво, не то равнодушно, – что было потом?
Я недоуменно пожал плечами.
– Не помнишь?
– Не помню.
Я действительно ничего не помнил и только по возвращении узнал от Гали
о том, что произошло у нее дома.
– Бред, – сказал я.
Галя, с ее любовью к точным формулировкам, сейчас же поправила:
– Если бред, то очень последовательный. Как хорошо отрепетированная
роль. Так не бредят. И потом, бред – это симптом болезни, а ты не
производил впечатления больного.
– А обморок на бульваре? – вмешалась Ольга. – И в такси?
Она как врач искала медицинских объяснений. Но Галя по–прежнему
сомневалась:
– А что же между обмороками?
– Какое–то сомнамбулическое состояние.
– Что я, лунатик? – обиделся я.
– Если это сон, то наяву, – насмешливо уточнила Галя. – И потом, мы
видели этот сон, а не он. Кстати, о снах: ты все еще видишь их?
– При чем здесь сны? – буркнул я. – Я был в обмороке и никаких снов не
видел.
Я хорошо понимал, что Галина никого не мистифицирует. Поэтому ее
рассказ о моих похождениях в сомнамбулическом состоянии – пришлось
все–таки прибегнуть к такой оценке моего поведения – меня сильно
встревожил. Я никогда не падал в обморок, не гулял по карнизам в лунные
ночи и не терял памяти. Но разумных объяснений случившегося найти не мог.
– Может быть, гипноз? – предположил я.
– А кто это тебя загипнотизировал? – поморщилась Ольга. – И где? В
редакции? На бульваре? Чушь!
– Чушь, – согласился я.
– А ты, случайно, не пишешь фантастической повести или романа? – вдруг
спросила Галина. – Твое довольно толковое сообщение о множественности
миров меня даже заинтересовало... Понимаешь, Ольга, – засмеялась она, –
два смежных мира в пространстве, как подобные треугольники. И там, и здесь
– Москва; и там, и здесь – Сергей Громов. Только тебя нет. Там он на мне
женат.
– Так тайное становится явным, – пошутила Ольга. – И сомнамбула,
конечно, это гость из другого мира в Сережкином обличье?
– Он мне так и объяснил. Москва, говорит, такая же, только немножко
другая. Памятник Пушкину у нас на площади, а у них на бульваре. Я чуть не
расхохоталась.
Ольга почему–то задумалась.
– А знаешь, что можно предположить? – оживилась она: ей все–таки очень
хотелось найти разумное объяснение, как и мне. – Сережка ведь знал, что
памятник когда–то перенесли? Знал. Так, может быть, такая записанная в
мозгу информация и определила этот бред? Возбуждение, сигнал – и
пожалуйте: миф о смежном и подобном мире.
У меня эти рассуждения вызвали только досаду.
– Слушаю вас, и уши вянут. Какой–то новый вариант стивенсоновской
сказки. Прямо доктор Джекиль и мистер Гайд. Только кто Джекиль и кто Гайд?
– Ясно кто, – отпарировала Галя, – себя–то ты не обидишь.
Ольга не поняла:
– Вы о ком?
– Оленька, – сказал я, – это агенты международного империализма,
переброшенные к нам на самолете без опознавательных знаков.
– Я серьезно.
– И я серьезно. Есть такой английский писатель, по фамилии Стивенсон.
Читают его обычно в юности. Даже медики. Для них, кстати, этот рассказ
почти пособие по курсу психиатрии, ибо Джекиль и Гайд – это, по сути дела,
один человек, вернее, квинтэссенция добра и зла в одном человеке. С
помощью открытого им эликсира, или, на языке медиков, некоей смеси
сульфаниламидных препаратов и антибиотиков, благородный Джекиль
превращается по ходу действия в подлеца Гайда. Изложил точно? – спросил я
Галю.
– Вполне. Поищи в карманах – может быть, Гайд оставил какие–нибудь
следы своего превращения?
Я порылся в карманах и выбросил на стол пакетик с таблетками от
головной боли.
– Должно быть, вот это. Я тройчатки не покупал.
– Может быть, это ты ему положила? – Галя спросила Ольгу.
– Нет. Наверно, это купил он по дороге домой.
– Ничего я не покупал, – рассердился я, – и вообще я не был в аптеке.
– Значит, это был Гайд. А других следов он не оставил?
Я машинально провел рукой по нагрудному карману.
– Погоди. Блокнот не на месте. – Я вынул блокнот и раскрыл его. – Тут
что–то написано. Где мои очки?
– Дай сюда. – Галя вырвала блокнот и прочла вслух: – «Если со мной что
случится, дайте знать жене, Галине Громовой. Грибоедова, 43. Сообщите
также в Институт мозга профессорам Заргарьяну и Никодимову. Очень важно».
Даже подчеркнул, что очень важно, – засмеялась она. – А Галя, конечно,
Громова. Я же говорю, что бред последовательный. Только почему Грибоедова?
Старо–Пименовский – это улица Медведева.
– А есть ли у нас улица Грибоедова? – спросила Ольга. – Я что–то не
слышала.
– Есть, – вмешался я. – Это бывший Малый Харитоньевский. Только такого
дома там нет. Видимо, Гайд имел в виду какой–то проспект, а не улицу.
– А кто это Заргарьян? – заинтересовалась Галя. – Никодимова я знаю.
Это физик, и, между прочим, довольно крупный. Только он не в Институте
мозга, а в Институте новых физических проблем. А кто такой Заргарьян, не
знаю.
– А ведь это не Сережка писал! – вдруг воскликнула Ольга. – Не его
почерк... хотя у «в» такая же закорючка и палочка у «т» такая же.
Посмотри.
Я нашел очки и прочел запись.
– Почерк–то похож. Я студентом так писал. А газетная писанина почерк
испортила. Сейчас я так не напишу.
Я повторил в блокноте запись. Она сильно отличалась от первой.
– Да–а, – протянула Галя, – графологической экспертизы не потребуется.
А может быть, почерк меняется в сомнамбулическом–состоянии?
– Не знаю. Это – область психиатрии. Какое–то молниеносное психическое
расстройство. Иначе я объяснить не могу. И мне все это очень не нравится,
– сказала Ольга.
– Мне тоже, – подтвердила Галя.
Она читала и перечитывала обе записи в моем блокноте. На лице ее
отражалась не только сосредоточенная работа мысли, но и сдержанная
тревога: ясный, логический ум Гали не хотел отступать перед необъяснимым.
– Ну просто объяснить не могу. Хотя бы не научно, а только логически,
житейски так сказать. Совершенно здоровый психически человек – и вдруг
какая–то сомнамбула! Ну, обмороки – это понятно, врач найдет объяснение. А
бред о множественности миров – это какая–то цитата из фантастического
романа. И эти просьбы о ночлеге, о крыше над головой, когда у человека
собственная отдельная квартира.
– Очевидно, мой Гайд искал убежища, – засмеялся я. – Не мог же он пойти
в гостиницу.
– Вот это мне и не нравится. Гипотеза о Гайде объясняет все. Но я
предпочитаю иметь дело с наукой, а не с фантастикой. Хотя... здесь все
фантастично. Ну, почему ты напросился к Лене? Ты же не знал, что она живет
у меня.
– Я и сейчас этого не знаю. Я Ленку десять лет не видал. Даже не
представляю себе, как она выглядит.
Моя авантюра в Галином рассказе удивила меня больше всего. Мы с Леной
не встречались, не переписывались; вероятно, даже забыли о существовании
друг друга.
– Это его пассия? – спросила Ольга.
– Мы все вместе учились еще в школе, до войны. Вместе собирались на
медфак. Да не вышло: Сережка с Олегом ушли на фронт, а я предпочла физику.
Только Ленка поступила на медицинский. Кажется, она действительно была
влюблена в тебя.
– В Олега, – сказал я.
– Все девчонки за ним бегали, – вздохнула Галя, – а я самая несчастная.
Выиграла и потеряла. – Она поднялась. – Мир дому сему, а мне пора. Совет
детективов окончен. Шерлок Холмс предлагает экскурсию в область физики.
– Психики – ты хочешь сказать.
– Нет, именно физики. Я бы поинтересовалась Заргарьяном и Никодимовым и
тем, что они делают в Институте новых физических проблем.
– Зачем? – удивилась Ольга. – Я бы обратилась к психиатру.
– А я бы к Заргарьяну. Кто такой Заргарьян? Чем он занимается? Связан
ли с Никодимовым? И если связан, то в какой именно области? Ты
когда–нибудь слыхал эти фамилии? – обратилась Галя ко мне.
– Никогда.
– Может быть, читал где–нибудь и забыл?
– И не читал, и не забывал.
– Вот это и есть самое интересное в твоей сомнамбулической истории.
Физика, милый, физика. Институт новых физических проблем. Новых, учти!
Знаешь что? – обратилась она к Ольге. – Позвони Зойке и узнай о
Заргарьяне. Она всех знает.
Зойке мы решили позвонить утром.