Соль
Я прижался к стене, где было посуше, и вздрогнул: Лещицкий по–прежнему
стоял рядом, рассматривая раздвоившиеся на свету капли. Как будто он
только что возник из ночи, дождя и блеклого фонарного света. И какое–то
смутное, невольное движение мысли потянуло меня взглянуть на часы. Так и
есть: без пяти десять. Что–то нелепое происходило со мной, события и люди
входили и уходили, и само время, казалось, раздваивалось, как дождь на
свету. В одном ракурсе я кружился в вихре загадок и неожиданностей,
влекомый случаем, удачей и страхом, в другом – буднично стоял под навесом,
ожидая такси. Бег времени начинался с унылой фразы Лещицкого: «И дождь
идет, а такси нет». И сейчас он начался с нее же, но остановить его я не
мог: я уже не владел собой. Время владело мной, как и часами, упорно
возвращая их и меня к одной и той же минуте. Только на сей раз я не увидел
такси. А что, если пойти пешком? «Не сахарный, не развалишься», – говорили
мне в детстве. И я решительно зашагал под проливным дождем, даже не
простившись с Лещицким: время, владевшее мной, должно быть, опять
подсказало, что это неважно.
Так я прошел полквартала и остановился: навстречу из темноты вышли двое
в плащах с оттопыренными карманами. «Начинается», – вздохнул я, вспомнив о
комиксах с неизменно повторяющимися персонажами. Один был в надвинутой на
глаза мокрой фетровой шляпе – я сразу узнал и кривой рот, и шрам на щеке;
другой стоял поодаль, почти неразличимый в темноте за дождем.
– Огонька не найдется? – спросил Войцех, не узнавая меня или
притворяясь.
Ну что ж, и я могу притвориться. Достал из кармана зажигалку и смятую
пачку сигарет. Пока он закуривал, чиркая зажигалкой, каждый раз освещавшей
мое лицо, голос из темноты спросил:
– А вы не поляк, случайно?
– Случайно поляк, а что? – спросил я в ответ, переходя на польский.
– Не знаешь ли местечка поблизости, где земляки могут встретиться?
– Отчего не знать, знаю, – помедлил я, все еще не понимая их игры, но
почему–то не боясь ни чуточки. – У Мариама Жубера. «Кава, хербата, домове
частка».
Послышался сдержанный смешок, и Войцех хлопнул меня по плечу.
– Опаздываешь, пан связной. Давно уже ждем, – и подтолкнул меня к тому,
что было скрыто в дождливом сумраке и оказалось вблизи силуэтом знакомого
желтого «плимута».
Севший за руль спутник Войцеха знакомо улыбнулся мне розовыми деснами с
двумя обломанными корешками зубов. Янек! И тоже меня не узнал.
Я решил идти на таран:
– А мы не встречались раньше, ребята? Будки у вас знакомые.
– Меченые, легавым на радость, – согласился Войцех. – Может, и
встречались, разве упомнишь? – и перешел к делу: – Чего Копецкий хочет?
Я проглотил слюну. Был только один шанс выскочить: угадать.
– «Чего хочет, чего хочет»! – повторил я как можно небрежнее. – Письма,
конечно.
– Мы тоже хотим, – ухмыльнулся за рулем Янек.
– Значит, у Дзевочки письма, – задумчиво произнес Войцех. – Я так и
думал. Значит, Дзевочку в охапку и Копецкому на стол? А уж письма он сам
из него вытянет. Так?
– Так, – не очень убежденно подтвердил я.
– Входишь в долю? – вдруг спросил Войцех.
Я замялся.
– Он еще думает! Знаешь, сколько потянут письма? Миллион. Так зачем нам
Дзевочку куда–то везти? Мы сами их из него выжмем. А уж миллион кто–нибудь
да заплатит.
– Многовато, – усомнился я.
– Скобарь, – презрительно протянул Войцех. – Да тут все отцы эмиграции
на одной помойке. Покойник такое о них выдал, что даже у нашего брата по
сравнению с ними ангельские крылышки прорастают. А уж Копецким да
Крыхлякам и вообще хана – только опубликуй. Либо стул, либо решетка.
Янек, почти всю дорогу молчавший, остановил машину. Мы вышли у витрины
со знакомой надписью на оконном стекле. Только вместо «Мариам Жубер» было
написано такой же черной краской: «Адам Дзевочко». А ниже следовало в том
же порядке уже традиционное: «Кава, хербата, домове частка».
Бар был не заперт, но уже закрыт. Столы и стулья стояли опрокинутые
друг на друга, а мокрые опилки сметал с пола молодой итальянец с черными
бачками.
– Где Адам? – спросил Войцех.
– Кто? – не понял итальянец.
– Дзевочко, – рявкнул Войцех и сплюнул жвачку в лицо итальянцу.
– Сумасшедший! – вскрикнул тот, вытирая щеку.
Войцех выразительно хлопнул себя по карману – жест, хорошо знакомый
всем, кто имел дело с налетчиками и полицией, – и повторил:
– Где Дзевочко? Без штучек, ну!
– Бывший хозяин? – наконец догадался итальянец.
– Почему бывший?
– Бар продан.
– Кому?
– Мне.
Мы переглянулись, поняв, что дичь уже ускользнула. От двери
послышалось:
– Руки вверх!
В проеме настежь открытой двери стояли полицейские с автоматами. Мы с
Янеком подняли руки, а Войцех вдруг пригнулся и всем корпусом с плеча, как
регбист, швырнул меня к двери на полицейских. Еще более сильный встречный
удар послал меня в темноту.