Фа
Я тут же посмотрел на часы: без пяти десять. Чушь какая–то! Ведь у Жиги
я пробыл верных полчаса. Может, часы забарахлили? Я снова приложил их к
уху: нет, шли.
– И дождь идет, – так же, не глядя на меня, проговорил Лещицкий, – а
такси нет.
– Вон оно, пошли, – сказал я и шагнул навстречу вынырнувшему из темноты
такси.
– Поезжайте без меня, – решительно отказался Лещицкий, – не люблю
желтых машин.
Убеждать его я не стал, сел рядом с шофером, назвал адрес. Вольному
воля, пусть остается, если хочется мокнуть. Потом я пожалел, что не узнал
его адреса: занятный все–таки человек. Но я тут же забыл об этом: в кабине
было светло и жарко, быстрая езда убаюкивала, мысли путались. Я постарался
вспомнить, что произошло со мной до встречи с Жигой, и не мог. Кто–то
стрелял или где–то стреляли. Может быть, об этом рассказывал Лещицкий, а я
забыл? Кажется, он действительно о чем–то рассказывал. О чем? Что–то
случилось с памятью, какой–то провал, вакуум, муть. Я помню только
происшедшее четверть часа назад. Двух человек убил Жига из–за портьеры. У
меня на глазах. А я как ни в чем не бывало – даже сердце не дрогнуло –
перешагнул и ушел. Странно только то, что часы как показывали без пяти
десять, так и остановились. Да не остановились же, шли! Я посмотрел на
циферблат: десять. Неужели только пять минут прошло?
Я обратился к водителю:
– Сколько на ваших?
Спросил по рассеянности по–польски, но вместо естественного «что, что?»
услышал обрадованное: «Пся кошць! Земляк!" Усталое, потное лицо его сияло
доброй улыбкой. Она обнажала розовые десны и выбитые зубы, только по краям
торчали два гнилых корешка. Однако он был совсем не стар, этот
широкоскулый крепыш в рубашке–расписухе: лет тридцать семь – сорок, не
больше.
Мы уже подъезжали к моей гостинице, как он вдруг затормозил и подрулил
к тротуару:
– Надо же потрепаться, в кои–то веки земляка встретил. Тоже эмигрант?
– Нет, – сказал я, – недавно приехал.
– Откуда?
– Из Польши.
Он сразу остыл, улыбка погасла, и в ответ я услышал уже нечто совсем
неопределенное:
– Бывает, конечно.
– А ты почему не на родине? – в свою очередь, спросил я.
– Кому я там нужен без пользы?
– Шоферы везде нужны.
Он покрутил ладонями, широкими, как лопаты, и опять засиял:
– Я и в армии шофером был.
– В какой армии?
– «В какой, в какой»! – повторил он с вызовом. – В нашей. Из России до
Тегерана, туда–сюда, шатало–мотало, из–под Монтекассино сутки на брюхе
полз... «Червоны маки на Монтекассино..." – зло пропел он и сплюнул в
окошко. – А теперь опять баранку кручу. Маюсь по малости.
– Так подавай заявление, вернешься, – сказал я.
Он не спрашивал меня о нынешней Польше – это я сразу заметил. Либо он
был вполне удовлетворен тем, что знал о ней, либо это его просто не
интересовало.
– Кому я там нужен без пользы? – повторил он. – Вот найду кое–что. Так
и другая цена мне будет. Что здесь, что там. Только бы найти, а уж кто–то
из наших прячет определенно.
– Письма, что ли? – спросил я легкомысленно.
Он весь подобрался, как кошка перед прыжком.
– А что ты знаешь о письмах?
– Одни прячут их, другие ищут. Смешно, – сказал я и прибавил: – Кончай
треп, приехали. Давай к углу.
– Закурить есть? – спросил он хрипло.
Мы закурили.
– Так земляки не прощаются, – заметил он укоризненно. – Есть тут одно
местечко. Недалеко. Слетаем?
Я вспомнил насмешки Лещицкого над моей осторожностью и безрассудно
кивнул:
– Слетаем.
Он газанул. Рванулись навстречу темные массивы домов без реклам – на
окраине даже в таких городах темновато. Я закрыл глаза, не пытаясь
узнавать улиц. Не все ли равно, какое это «местечко», и не все ли равно
где.
В конце концов машина остановилась у бара с потухшей вывеской. «Почему
потухла? Не знаю. Перегорело что–нибудь, – равнодушно отмахнулся водитель,
вылезая из машины. – Внутри света хватит», – прибавил он. Внутри света
действительно хватало, потому что сквозь мутное, немытое стекло витрины
отчетливо виднелась высокая стойка с бутылками, электроплитой и
никелированным баком. На оконном стекле в углу было написано от руки
черной краской: «Мариам Жубер. Кава, хербата, домове частка» [кофе, чай,
домашние пирожные]. Бар был закрыт; мой шофер долго стучал в стекло двери,
и его кто–то долго разглядывал изнутри. Потом щелкнул замок, и дверь
открылась.
В крохотном пространстве перед стойкой стояло несколько пустых
столиков, должно быть никем не занимавшихся с прошлой недели, потому что
их черные пластмассовые доски от пыли стали серыми. Единственный
посетитель бара почти лежал животом на стойке и сосал что–то мутное из
бокала, болтая с буфетчицей. Сначала я не обратил на нее внимания:
обыкновенная девушка из кафетерия, с модной прической и подкрашенными
бровями и веками. Здесь их штампуют, наверно, на какой–нибудь фабрике. Но
уже минуту спустя меня заинтересовали ее глаза. Необыкновенные глаза.
Умные и насмешливые, они то вспыхивали, то погасали, и даже цвет их,
казалось, менялся по прихоти их владелицы. У ее собеседника то и дело
кривился рот, и от этого дергался шрам на левой щеке. Я уже пожалел, что
поехал.
– Поздно, Янек, – упрекнула девушка за стойкой, – мы уже не работаем.
Но мой водитель по–хозяйски кивнул мне на пыльный столик, что–то шепнул
красивой буфетчице, перенес ко мне бокалы с виски и сифон с содовой и,
взяв под руку криворотого, ушел с ним за стойку, где виднелся спуск в
освещенный подвал.
– Тоже поляк? – спросила девушка, равнодушно оглядев мой старый плащ и
мокрые волосы.
Я засмеялся.
– Сейчас вы спросите, давно ли я из Польши.
– Зачем? Мне это безразлично.
Она отвернулась. А ко мне уже подсели Янек со своим спутником: Янек –
рядом, криворотый – напротив.
– Янек сказал, что тебе известно что–то о письмах, – начал он. –
Выкладывай, что знаешь.
– Я пишу только в «Трибуна люду», – сказал я.
– Нашел чем пугать. Мы в сорок пятом из таких зразы делали.
Я озлился.
– Хотите, чтобы я позвал полицию?
– Не шуми. Это тебе не Таймс–сквер. Хоть свиньей визжи – никто не
услышит.
Я обернулся к Янеку:
– Подонок ты, а не земляк.
Криворотый мигнул, и ладони–лопаты Янека крепко прижали мои руки к
столу. Я рванулся, но без успеха – ладони не сдвинулись.
– Мы в гестапо не были, но кое–что умеем, – сказал криворотый,
попыхивая сигаретой. – Не хочешь, значит, выкладывать? Так.
И прижал мне к руке горящую сигарету повыше запястья. Я взвыл.
– Зря вы его, – лениво сказала буфетчица, – ничего он не знает.
Криворотый усмехнулся, отчего его рот еще более окривел. Я подумал,
что, если ему нахлобучить шляпу на лоб, это будет точь–в–точь двойник
автоматчика, убитого Жигой.
– Подбери губы, Эльжбета, пока не разбили, – огрызнулся он, даже не
взглянув в ее сторону. – Подержи его, Янек, а я кое–что снизу принесу.
Сразу язык развяжет.
Он пошел к лестнице в подвал, знакомо стуча подкованными ботинками. Но
не это заставило меня подскочить на стуле. Имя! Неужели и на этот раз
совпадение?
– Эльжбета! – закричал я. – Вы же знаете, что у меня нет никаких писем.
Ведь это я был у Жиги! Это мне он подарил медаль: «Жил для отчизны, умер
для славы!»
Хватка Янека сразу ослабла. Эльжбета – неужели я все–таки не ошибся? –
медленно вышла из–за стойки.
– Отпусти его, Янек.
Янек безропотно освободил мои руки.
– Вы умеете управлять машиной?
Я кивнул утвердительно, не понимая, зачем она это спрашивает.
– Дай сюда ключи от машины, Янек.
Он так же послушно протянул ей ключи на цепочке.
– Задержи Войцеха в подвале и не выходите оба, пока не позову.
Эльжбета говорила с непонятной властностью, принимая как нечто должное
солдатскую послушность Янека. На меня она не смотрела, просто вышла на
улицу, открыла одним ключом дверцу машины, другим зажигание и молча
указала мне на место водителя.
– До моста жмите на полную, – предупредила она. – Они попробуют
догнать, но у вас минут десять форы. Проскочите мост раньше, сверните
куда–нибудь, бросьте машину и добирайтесь пешком или на автобусе. У
Войцеха желтый «плимут», как и у вас, но мотор барахлит, и я не знаю,
хватит ли у него горючего. И не благодарите, – отстранилась она, –
некогда.
Я молча кивнул, выжал сцепление, включил первую скорость и на самом
малом газу повел машину. Я очень боялся, что забыл что–нибудь – давно не
практиковался, – но «плимут» двигался легко и послушно. Выйдя на простор
поливаемой дождем улицы, я совсем осмелел, дал полный газ, нагнал ревущую
впереди машину «скорой помощи» и пристроился в хвост. Решение пришло
сразу: если замечу позади желтый «плимут», обгоню «скорую помощь» и пойду
впереди. Тогда они, по крайней мере, стрелять не решатся.
Почему Янек заманил меня в этот бар? Чего они добивались? Откуда такое
сходство между Войцехом и убитым автоматчиком? Почему Эльжбета, полностью
равнодушная вначале, вдруг с такой решительностью пришла на помощь? Что ее
побудило: упоминание о Жиге, о медали, о лозунге? Но разумно ответить хотя
бы на один из этих вопросов я так и не мог.
Да и некогда было. Желтый «плимут» все–таки мелькнул позади. Или мне
это только показалось? Но мы уже подъезжали к мосту, и я, обогнав «скорую
помощь», вылетел на этот почти иллюминованный мост, мерцающий огнями, как
зажженная елка. Мелькнули постовые в дождевиках с капюшонами. Дождь
выручал меня. Без него мне едва ли бы удалось проскочить здесь на такой
скорости. Но я проскочил. Свернул в первый же приглянувшийся мне уличный
пролет, на углу потемнее опять свернул, сманеврировал так еще и еще раз,
избегая широких и людных улиц, и затормозил: перекресток мне показался
знакомым. Я открыл дверцу машины и побежал к навесу у фонаря, где час
назад мы стояли вместе с Лещицким.