Фа
Я тут же посмотрел на часы: без пяти десять. Чушь какаято! Ведь у Жиги
я пробыл верных полчаса. Может, часы забарахлили? Я снова приложил их к
уху: нет, шли.
И дождь идет, так же, не глядя на меня, проговорил Лещицкий, а
такси нет.
Вон оно, пошли, сказал я и шагнул навстречу вынырнувшему из темноты
такси.
Поезжайте без меня, решительно отказался Лещицкий, не люблю
желтых машин.
Убеждать его я не стал, сел рядом с шофером, назвал адрес. Вольному
воля, пусть остается, если хочется мокнуть. Потом я пожалел, что не узнал
его адреса: занятный всетаки человек. Но я тут же забыл об этом: в кабине
было светло и жарко, быстрая езда убаюкивала, мысли путались. Я постарался
вспомнить, что произошло со мной до встречи с Жигой, и не мог. Ктото
стрелял или гдето стреляли. Может быть, об этом рассказывал Лещицкий, а я
забыл? Кажется, он действительно о чемто рассказывал. О чем? Чтото
случилось с памятью, какойто провал, вакуум, муть. Я помню только
происшедшее четверть часа назад. Двух человек убил Жига изза портьеры. У
меня на глазах. А я как ни в чем не бывало даже сердце не дрогнуло
перешагнул и ушел. Странно только то, что часы как показывали без пяти
десять, так и остановились. Да не остановились же, шли! Я посмотрел на
циферблат: десять. Неужели только пять минут прошло?
Я обратился к водителю:
Сколько на ваших?
Спросил по рассеянности попольски, но вместо естественного «что, что?»
услышал обрадованное: «Пся кошць! Земляк!" Усталое, потное лицо его сияло
доброй улыбкой. Она обнажала розовые десны и выбитые зубы, только по краям
торчали два гнилых корешка. Однако он был совсем не стар, этот
широкоскулый крепыш в рубашкерасписухе: лет тридцать семь сорок, не
больше.
Мы уже подъезжали к моей гостинице, как он вдруг затормозил и подрулил
к тротуару:
Надо же потрепаться, в които веки земляка встретил. Тоже эмигрант?
Нет, сказал я, недавно приехал.
Откуда?
Из Польши.
Он сразу остыл, улыбка погасла, и в ответ я услышал уже нечто совсем
неопределенное:
Бывает, конечно.
А ты почему не на родине? в свою очередь, спросил я.
Кому я там нужен без пользы?
Шоферы везде нужны.
Он покрутил ладонями, широкими, как лопаты, и опять засиял:
Я и в армии шофером был.
В какой армии?
«В какой, в какой»! повторил он с вызовом. В нашей. Из России до
Тегерана, тудасюда, шаталомотало, изпод Монтекассино сутки на брюхе
полз... «Червоны маки на Монтекассино..." зло пропел он и сплюнул в
окошко. А теперь опять баранку кручу. Маюсь по малости.
Так подавай заявление, вернешься, сказал я.
Он не спрашивал меня о нынешней Польше это я сразу заметил. Либо он
был вполне удовлетворен тем, что знал о ней, либо это его просто не
интересовало.
Кому я там нужен без пользы? повторил он. Вот найду коечто. Так
и другая цена мне будет. Что здесь, что там. Только бы найти, а уж ктото
из наших прячет определенно.
Письма, что ли? спросил я легкомысленно.
Он весь подобрался, как кошка перед прыжком.
А что ты знаешь о письмах?
Одни прячут их, другие ищут. Смешно, сказал я и прибавил: Кончай
треп, приехали. Давай к углу.
Закурить есть? спросил он хрипло.
Мы закурили.
Так земляки не прощаются, заметил он укоризненно. Есть тут одно
местечко. Недалеко. Слетаем?
Я вспомнил насмешки Лещицкого над моей осторожностью и безрассудно
кивнул:
Слетаем.
Он газанул. Рванулись навстречу темные массивы домов без реклам на
окраине даже в таких городах темновато. Я закрыл глаза, не пытаясь
узнавать улиц. Не все ли равно, какое это «местечко», и не все ли равно
где.
В конце концов машина остановилась у бара с потухшей вывеской. «Почему
потухла? Не знаю. Перегорело чтонибудь, равнодушно отмахнулся водитель,
вылезая из машины. Внутри света хватит», прибавил он. Внутри света
действительно хватало, потому что сквозь мутное, немытое стекло витрины
отчетливо виднелась высокая стойка с бутылками, электроплитой и
никелированным баком. На оконном стекле в углу было написано от руки
черной краской: «Мариам Жубер. Кава, хербата, домове частка» [кофе, чай,
домашние пирожные]. Бар был закрыт; мой шофер долго стучал в стекло двери,
и его ктото долго разглядывал изнутри. Потом щелкнул замок, и дверь
открылась.
В крохотном пространстве перед стойкой стояло несколько пустых
столиков, должно быть никем не занимавшихся с прошлой недели, потому что
их черные пластмассовые доски от пыли стали серыми. Единственный
посетитель бара почти лежал животом на стойке и сосал чтото мутное из
бокала, болтая с буфетчицей. Сначала я не обратил на нее внимания:
обыкновенная девушка из кафетерия, с модной прической и подкрашенными
бровями и веками. Здесь их штампуют, наверно, на какойнибудь фабрике. Но
уже минуту спустя меня заинтересовали ее глаза. Необыкновенные глаза.
Умные и насмешливые, они то вспыхивали, то погасали, и даже цвет их,
казалось, менялся по прихоти их владелицы. У ее собеседника то и дело
кривился рот, и от этого дергался шрам на левой щеке. Я уже пожалел, что
поехал.
Поздно, Янек, упрекнула девушка за стойкой, мы уже не работаем.
Но мой водитель похозяйски кивнул мне на пыльный столик, чтото шепнул
красивой буфетчице, перенес ко мне бокалы с виски и сифон с содовой и,
взяв под руку криворотого, ушел с ним за стойку, где виднелся спуск в
освещенный подвал.
Тоже поляк? спросила девушка, равнодушно оглядев мой старый плащ и
мокрые волосы.
Я засмеялся.
Сейчас вы спросите, давно ли я из Польши.
Зачем? Мне это безразлично.
Она отвернулась. А ко мне уже подсели Янек со своим спутником: Янек
рядом, криворотый напротив.
Янек сказал, что тебе известно чтото о письмах, начал он.
Выкладывай, что знаешь.
Я пишу только в «Трибуна люду», сказал я.
Нашел чем пугать. Мы в сорок пятом из таких зразы делали.
Я озлился.
Хотите, чтобы я позвал полицию?
Не шуми. Это тебе не Таймссквер. Хоть свиньей визжи никто не
услышит.
Я обернулся к Янеку:
Подонок ты, а не земляк.
Криворотый мигнул, и ладонилопаты Янека крепко прижали мои руки к
столу. Я рванулся, но без успеха ладони не сдвинулись.
Мы в гестапо не были, но коечто умеем, сказал криворотый,
попыхивая сигаретой. Не хочешь, значит, выкладывать? Так.
И прижал мне к руке горящую сигарету повыше запястья. Я взвыл.
Зря вы его, лениво сказала буфетчица, ничего он не знает.
Криворотый усмехнулся, отчего его рот еще более окривел. Я подумал,
что, если ему нахлобучить шляпу на лоб, это будет точьвточь двойник
автоматчика, убитого Жигой.
Подбери губы, Эльжбета, пока не разбили, огрызнулся он, даже не
взглянув в ее сторону. Подержи его, Янек, а я коечто снизу принесу.
Сразу язык развяжет.
Он пошел к лестнице в подвал, знакомо стуча подкованными ботинками. Но
не это заставило меня подскочить на стуле. Имя! Неужели и на этот раз
совпадение?
Эльжбета! закричал я. Вы же знаете, что у меня нет никаких писем.
Ведь это я был у Жиги! Это мне он подарил медаль: «Жил для отчизны, умер
для славы!»
Хватка Янека сразу ослабла. Эльжбета неужели я всетаки не ошибся?
медленно вышла изза стойки.
Отпусти его, Янек.
Янек безропотно освободил мои руки.
Вы умеете управлять машиной?
Я кивнул утвердительно, не понимая, зачем она это спрашивает.
Дай сюда ключи от машины, Янек.
Он так же послушно протянул ей ключи на цепочке.
Задержи Войцеха в подвале и не выходите оба, пока не позову.
Эльжбета говорила с непонятной властностью, принимая как нечто должное
солдатскую послушность Янека. На меня она не смотрела, просто вышла на
улицу, открыла одним ключом дверцу машины, другим зажигание и молча
указала мне на место водителя.
До моста жмите на полную, предупредила она. Они попробуют
догнать, но у вас минут десять форы. Проскочите мост раньше, сверните
куданибудь, бросьте машину и добирайтесь пешком или на автобусе. У
Войцеха желтый «плимут», как и у вас, но мотор барахлит, и я не знаю,
хватит ли у него горючего. И не благодарите, отстранилась она,
некогда.
Я молча кивнул, выжал сцепление, включил первую скорость и на самом
малом газу повел машину. Я очень боялся, что забыл чтонибудь давно не
практиковался, но «плимут» двигался легко и послушно. Выйдя на простор
поливаемой дождем улицы, я совсем осмелел, дал полный газ, нагнал ревущую
впереди машину «скорой помощи» и пристроился в хвост. Решение пришло
сразу: если замечу позади желтый «плимут», обгоню «скорую помощь» и пойду
впереди. Тогда они, по крайней мере, стрелять не решатся.
Почему Янек заманил меня в этот бар? Чего они добивались? Откуда такое
сходство между Войцехом и убитым автоматчиком? Почему Эльжбета, полностью
равнодушная вначале, вдруг с такой решительностью пришла на помощь? Что ее
побудило: упоминание о Жиге, о медали, о лозунге? Но разумно ответить хотя
бы на один из этих вопросов я так и не мог.
Да и некогда было. Желтый «плимут» всетаки мелькнул позади. Или мне
это только показалось? Но мы уже подъезжали к мосту, и я, обогнав «скорую
помощь», вылетел на этот почти иллюминованный мост, мерцающий огнями, как
зажженная елка. Мелькнули постовые в дождевиках с капюшонами. Дождь
выручал меня. Без него мне едва ли бы удалось проскочить здесь на такой
скорости. Но я проскочил. Свернул в первый же приглянувшийся мне уличный
пролет, на углу потемнее опять свернул, сманеврировал так еще и еще раз,
избегая широких и людных улиц, и затормозил: перекресток мне показался
знакомым. Я открыл дверцу машины и побежал к навесу у фонаря, где час
назад мы стояли вместе с Лещицким.