5. Ничто Или Нечто?
А что проверять? Магнитную аномалию острова? Его плоскую, едва
возвышающуюся над океаном поверхность? Его мертвую мраморную белизну без
единой горсточки песка или ила, где могло бы вырасти что–то зеленое и
живое? Гладкое зеркало его крохотной бухты, куда почему–то не забегала
волна и не долетал ветер? Здесь без присмотра и без привязи можно было
оставить любое суденышко – в данном случае арендованную Смайли белокрылую
четырехместную яхточку без мотора. Ее поставили у крутого среза
стекловидного берега метра в полтора высотой, куда можно было легко
взобраться, подтянувшись на руках. Так они и сделали, забрав с собой
рюкзаки и палатку, – четверо аргонавтов, отправившихся на поиски чего–то
неведомого, что не имело даже названия. Ничто или нечто, как сказал
Шпагин.
После встречи со Смэтсом и Пэрротом все четверо, обменявшись
рассказами, до глубокой ночи просидели в саду отеля, пытаясь как–то
суммировать и прояснить впечатления. Шел разговор, в котором столкнулись
логика и растерянность, смятение перед необъяснимым и упрямство людей, для
которых необъяснимое – пока еще только непознанное. Чья–то мысль
перебивала встречную, новое предположение исключало только что
высказанное, что–то отбрасывалось, что–то оставалось, формируя пока еще
неопределенную, еще не прояснившуюся гипотезу.
– О магнитной аномалии говорить рано. Ее надо проверить.
– А почему обязательно аномалия? Может быть, просто магнитные бури? Я
не специалист, но даже из популярной литературы известны случаи
разбушевавшейся магнитной стихии – авиакатастрофы, обрыв телеграфной
связи, паразитные токи в электропередачах.
– Не верю я в магнитные бури. Они здесь постоянны или цикличны.
– Теоретически допустимо изолированное магнитное поле...
– Но оно не может быть источником подобных галлюцинаций.
– Почему? Как действует постоянное магнитное поле на психику человека –
вопрос изученный. Действует.
– Тогда надо предположить разумный индуктор. Не понимаете? Да просто
потому, что галлюцинации возникают как образный или словесный отклик на
мысль, возникшую в сознании объекта галлюцинации. Иногда такой отклик
подтверждает эту мысль, иногда ее корректирует или опровергает. Возникает
как бы раздвоение личности, в котором одна часть воспринимает чье–то
разумное вмешательство. Может быть, это спор сознания и подсознания?
– У Смэтса – да. Допускаю. Накануне поездки он поспорил с епископом об
истинности евангелий. Галлюцинация – образ где–то прочитанного или
услышанного, подкрепляющего его тезис об их неистинности. Голос внутри –
второе «я». То же и у Смайли, когда он вспомнил о медной лопате. Сознание
и подсознание. Может быть. Не исключено.
– О лопате я действительно вспомнил, но кто–то сказал мне, что это
разумно, хотя и бесполезно. И предложил мне снести парней в лодку. Не
думаю, что это был я.
– Бывает. Раздвоение личности. Такое же, как у Смэтса.
– А у Пэррота?
– И у Пэррота. Сознание и подсознание. Божий слуга и Бог. Распад
психики уже начался на острове, а может быть, и раньше. Слуховая
галлюцинация только симптом уже начавшейся душевной болезни.
Тезис душевной раздвоенности яростно защищал Шпагин. Сомневающаяся
Янина тотчас же уловила противоречие.
– А при чем здесь разумный индуктор?
– Он и угадал симптом будущего религиозного помешательства. Помните
предупреждение «Бога» о необратимых изменениях в сознании и мышлении?
Отклик в подсознании только для Пэррота был Богом. Фактически это была
разумная мысль извне, выраженная к тому же языком, совершенно не
свойственным Пэрроту.
– Параметры... – усмехнулся Смайли. – Даже я бы так не сказал.
Мало говоривший Рослов задумчиво прибавил:
– А вы помните слова: «оптимальное координирующее устройство со многими
параметрами»? Это очень точное математическое выражение идеи Бога, кстати
у кого–то заимствованное... Отсюда вывод: «разумный индуктор» Шпагина –
математик.
– Может быть, Пэррот все–таки это слышал где–нибудь раньше? –
предположила Янина. – Возникала же такая мысль? Возникала. Зря ее
опровергли. А если еще раз придирчиво разобраться: мог он это слышать или
нет?
– Где?
– В холле отеля, в баре, в харчевне. Мало ли где! Может быть, в роли
лодочника ездил с кем–нибудь на экскурсию. Может быть, наняла его какая–то
компания. Трудно предусмотреть все человеческие пути и перепутья даже у
такого человека, как Пэррот. В конце концов, подслушал чей–нибудь разговор
в лечебнице.
– И запомнил, не переврав?
– Причуды памяти.
– Вероятность не большая, чем у «разумного индуктора», – сказал Рослов.
– А вероятность Голгофы у Смэтса? – вставил Смайли. – Откуда такие
подробности, которых даже в Библии нет? Мог он это придумать, прочесть об
этом, в кино увидеть, услышать от кого–то? Не думаю. Я его давно знаю.
Умен, но необразован, выбился из постовых. Откуда он знает латинские слова
и названия, о чем говорили римские солдаты в Иерусалиме, как одевались,
что думали? Из книг? Боюсь, что в здешней городской библиотеке вы ничего
похожего не найдете. Да он ничего и не читает, кроме детективов и
комиксов. А в евангелиях написано не так и не то. Где–нибудь слышал? От
кого? От барменов и рестораторов, у которых брал взятки? Или у скупщиков
краденого? Нет, мисс, не верю я в его «причуды памяти». Не та память!
Так они и не договорились, условившись продолжить разговор тотчас же по
прибытии на остров, а до тех пор молчать, благо уже поутру возникла новая
тема. Новость выложил Смайли в открытом море, когда яхта пошла с попутным
ветром и капитанские его обязанности не требовали сложных маневров с
парусом. Оказалось, что накануне, после разговора в саду отеля, у него в
номере ожидали гости: «знакомые парни из Штатов, которым не нужен
полицейский, чтобы открыть дверь без ключа или произвести обыск без
ордера».
– Кто же именно? – поинтересовался Рослов.
– Не будем уточнять, – поморщился Смайли. – Считайте, что визит их не
обязателен, но удивить не может. Не удивился и я, хотя они сидели за моим
столом и пили мое виски. «Присаживайся, – говорят, – будь хозяином». Я
присел: «Чем могу?" – «Выкладывай, – говорят, – все, что знаешь: с кем
едешь, их намерения, цель, кто разрешил и тому подобное». В ответ я
посоветовал им прочитать нью–йоркские газеты за месяц, где они найдут о
вас потрохов на целую книгу, а едете вы изучать магнитную аномалию в
районе «белого острова», на что имеется соответствующее разрешение
губернатора и полиции. «Все это мы знаем, – говорят, – а что везете, какую
технику?" – «Никакую, – удивляюсь я, – а что они в Лондон везут, в
чемоданах у них посмотрите. Вы это умеете». Ухмыльнулись: «Уже
посмотрели».
– А я ничего не заметила, – удивилась Янина. – И в шкафу, и в чемодане
– все в порядке.
– Я не проверял, но, в общем, следов обыска не заметил, – подтвердил
Шпагин.
– Люди опытные, – сказал Смайли, – заметных следов не оставляют. А чтоб
незаметные обнаружить, особая проверка нужна. Спичку где–нибудь в вещах
положить или ниточку, а потом как следует посмотреть, не сдвинута ли.
Рослов промолчал. Он все заметил и не удивился. Кто–то должен был
проявить интерес к их поездке, и от ее результатов зависело, будет ли он
повышен или понижен в дальнейшем. В том секторе мира, где они находились,
наука неотделима от интересов монополий, и любое мало–мальски значительное
открытие не будет обойдено вниманием «парней», подобных ночным визитерам
Смайли. Рослов просто не думал об этом, он даже рассказ Смайли слушал не
очень внимательно, заинтересованный только в одном – в ожидающей их
загадке, ключа к которой, казалось, не было. А вдруг был? Самые
невероятные предположения сталкивались в сознании, высекая искры такой
смелости и безумия, что он даже не решался поведать их спутникам. А остров
уже виднелся и манил издали – белая тарелка на густой синьке моря,
вместилище тайн и опасностей. Казалось, только ступи на эту белую гладь, и
тайны начнут свое грозное шествие.
Взобравшись на мокрую коралловую горку и укрепив палатку на оставшихся
от прежней экскурсии Смайли больших медных крючках, наши путешественники
разочарованно убедились, что чудеса передумали и не желают себя
обнаруживать. Помолчали, подождали минут десять в спасительной тени и
недоуменно переглянулись. Жестянки с пивом, без труда извлеченные из
рюкзаков, не прыгали и не приклеивались друг к другу, нож Смайли лихо
кромсал сыр и не стремился вырваться, и даже часы ходили по–прежнему. Не
только магнитных бурь, но даже крохотной магнитной тяги не замечалось. И
видений не было – ни снов, ни миражей. Отлично просматривался лазурный
купол неба без единого облачка, синее зеркало океана, рыжие гребни волн,
бегущих по скошенной поверхности рифа, и белая стекловидная горка с
робинзоновской палаткой над бухтой.
– Н–да, – сказал Шпагин по–русски, – кина не будет.
Рослов и Смайли молчали, каждый по–своему: Рослов – задумчиво, Смайли –
смущенно, как устроитель концерта, на который не прибыли обещанные
знаменитости.
– Одно странно, – заметила вскользь Янина, – чаек нет. Ни одной.
Никто не ответил. Шпагин вздохнул, поморщился и снял шлем.
– На кой ляд эта штука... – продолжал он по–русски и тотчас же перевел
для Смайли: – Вы понимаете, Боб, вещица, мягко говоря, едва ли нужная, да
и неудобная.
– Согласна, – подхватила Янина и сбросила шлем. – Я в нем как в
кастрюле.
Но Смайли шлема не снял. Сидел вытянувшись, похожий на мотогонщика.
Неожиданная обычность острова, словно исподтишка насмехающегося над ними,
его растревожила. Неужели русские ничего не увидят, а он останется в
дураках? А может быть, чудеса происходят не постоянно, а циклично? Может
быть, сейчас некий антракт, пауза, когда хитряга остров по–человечески
отдыхает от всяких чудес?
– Я бы не рисковал, друзья, – сказал он. – Кто знает, что может
случиться через четверть часа? Пиратов я тоже не сразу увидел.
В шлеме сидел и Рослов – он попросту забыл об этом тяжелом и неудобном
изобретении «капитана». Он ждал чего–то бессознательно, безотчетно,
напрягаясь всем существом своим.
«Ты думаешь, шлем предохранит тебя от контакта?" – спросил его кто–то
неслышно, безмолвно, откликнувшись где–то в сознании, как эхо. «Для нас не
имеет значения диамагнитность покрытия. Есть прямая связь с твоей
психикой. В конце концов, человеческий мозг – это только информационная
машина, подчиняющаяся всеобщим законам управления и связи». – «А как же с
обратной связью?" – мысленно спросил Рослов, не зная, кого и зачем, но
спросил первое, о чем мог подумать в этой ситуации кибернетик. «Обратная
связь – это наш сигнал, непосредственно воспринятый твоими рецепторами». –
«Где же эти рецепторы?" – «В твоем сознании. Неужели математику не ясно,
что любая информация может быть принята и передана без дистанционных
датчиков?" – «Вы имеете в виду зрение и слух?" – осмелился спросить
Рослов. И получил ответ: «Нам они не нужны». – «А кто это «мы»?" – «Мы»
или «я» – по существу одно и то же. Если для общения тебе удобнее
единственное число – пусть буду «я». Но у меня нет личности. Вернее, нет
компонентов, формирующих это понятие».
Весь этот мысленный спор Рослов провел сидя, скрестив ноги, как йог в
трансе, неподвижно, сосредоточенно, полузакрыв глаза. И вдруг услышал крик
Шпагина и тревожный вопрос Янины:
– Что с тобой?!
– Где вы, Анджей?
– Началось, – сказал он, – я уже разговариваю.
– С кем?
– С Богом, – сказал Рослов, – с той самой загадочной системой, которая
объявляет себя экстремальной.
«Пэррот – ничтожество, – снова услышал он беззвучный Голос. – Я
прекрасно знаю, что Богом никто из вас меня не считает. Ничто или нечто?»
– Вопрос прозвучал в сознании Рослова как лукавая реплика собеседника.
– И я слышу! – воскликнул Шпагин.
– И я, – повторила Янина.
– Значит, разговор будет общий, – сказал почему–то по–русски Рослов. –
Вы согласны, многоуважаемый невидимка?
Ответа не было. Рослов тоже неизвестно почему перевел вопрос
по–английски. Беззвучный Голос молчал. И Рослов совсем уже растерянно
добавил:
– Странно. Я мысленно говорил с кем–то. Не сам с собой, а с кем–то
извне. Я абсолютно в этом уверен. Вы же слышали.
– Телепатически, хотя я и не верю в телепатию, – сказал Шпагин. – Самый
конец. О том, что он не Бог и мы Богом его не считаем.
– Ничто или нечто, – повторила Янина, – ведь это слова Шпагина. Кто
знал о них, кроме нас? Может быть, это вы бредили, Анджей?
– Нет, – ответил предположительно Рослов. – Это не бред и не слуховая
галлюцинация. Это совсем как у Пэррота. Голос извне.
– Я ничего не слышал, – сказал Смайли, – может быть, потому, что не
снял шлема. Но ведь и Энди не снял. Не понимаю.
– Он сказал, что диамагнитные покрытия для него не помеха.
– А как же моя лопата?
– Видимо, ваш поступок просто заинтересовал его, как работа мысли,
способность соображать, с которой он прежде не сталкивался.
– Кто это «он»? – спросила Янина.
– Голос.
– Чей?! Кто это вещает с невидимого Синая? Бог? Дьявол? Пришелец?
Человек–невидимка? Может быть, вы снизойдете до моей способности
соображать? И кстати: что значит «извне»?
Мужчины смущенно переглянулись. Кругом синел океан, отражая чистое
высокое небо. Так же чист и прозрачен был воздух, нигде не затуманенный и
не замутненный.
– Хорошо Пэрроту, – вздохнул Рослов, – ему все ясно. А нам? Кстати,
«извне», пани Желенска, так и означает – извне, вон оттуда, из этой
зеркальной голубизны.
– Может быть, это космический корабль пришельцев? – предположила Янина.
– Призрачный?
– Допустим. Или находящийся за пределами видимости.
– Так почему же он торчит над этим коралловым рифом и не летит в Европу
или Америку, которая еще ближе?
– Мог испортиться механизм. А возможно, скорость движения и орбита его
совпадают с земной.
– Наивно. Летающая тарелка с гостями с Альдебарана. Способ общения
телепатический. Контакт в пределах космической аварии, совпадающих с
сотней квадратных метров воды и коралла. Бред!
Когда спорили ученые, Смайли молчал. Наука – вещь малосъедобная. А
вдруг и в самом деле бред все это – и летающие тарелки, и «Божий глас». Не
космический корабль, а какой–нибудь спутник, который запустили втихую в
Америке или в России. Для телевидения или чего другого, что не требует
передвижения по небу. Стой и наблюдай, если приказано. А парням в кабине,
наверное, скучно и муторно – вот они и разыгрывают дураков, попавших в их
поле зрения с помощью каких–нибудь аппаратов для подслушивания и
переговоров.
– Глупости, – оборвал его Рослов, – астрономы давно разглядели бы ваш
спутник, а разыгрывать из космоса не научились даже в Америке. Тем более с
магнитными фокусами, о которых вы знаете больше нас. Для таких фокусов
потребно магнитное поле напряженностью во много тысяч эрстедов. В
физических лабораториях получают и более мощные поля, но где здесь,
по–вашему, такая лаборатория? В толще острова? В океане? В бухточке?
Молчание еще раз повисло над «белым островом». Кому придет в голову
хотя бы намек на разгадку? Может быть, Янине? У нее что–то подозрительно
заблестели глаза.
– Когда–то в детстве, под Краковом, – задумчиво сказала она, – мне
удалось очень близко наблюдать шаровую молнию. Она включила у нас
электрический звонок, испортила радиоприемник и расплавила у мамы на руке
кольцо и браслет. Потом мне объяснили, что они в магнитном поле стали как
бы вторичной обмоткой трансформатора, мгновенно замкнутой молнией. Может
быть, здешнее магнитное поле того же порядка и не меньшей, если не
большей, мощности?
– А где источник возбуждения? Откуда он действует? Извне. Опять, Яна,
извне. Никуда вы от этого не уйдете. Только почему он как бы включается и
выключается? С каким–то постоянством, может быть даже цикличностью?
– Вы угадали.
Беззвучный Голос снова прозвучал в сознании у каждого, как
беспрепятственно вторгшаяся чужая мысль. Даже Смайли, так и не снявший
шлема, услышал ее.
– Я и раньше догадался. Когда мы на остров забрались и ничего не
произошло, – пробормотал он.
– Я знаю. Вы подумали о цикличности контакта, – откликнулся Голос. –
Мне, если воспользоваться понятным для вас сравнением, требуется некоторое
время, как бы для зарядки аккумуляторов. Тем более когда я, как у вас
говорят, собираюсь поставить опыт.
– Какой опыт? – вскрикнула Янина, ей очень хотелось, чтобы ее услышали
все. – Почему вы не объясните нам, кто вы, где находитесь и с какой целью
вступаете с нами в общение?
– А почему я должен отвечать на ваши вопросы? Где граница между
свободой и необходимостью? – спросил Голос.
Янина дерзко приняла бой:
– Если существо неземного происхождения вступает в контакт с землянами,
свобода воли его подчинена необходимости такого контакта.
– Ты первая женщина, с которой я непосредственно сталкиваюсь, – отметил
Голос, – и твое мышление находится на том же сравнительно высоком для
человека уровне, какой я наблюдаю у твоих товарищей из Москвы. Попробуй
подняться чуть выше. Противопоставление твое наивно. Я связан с Землей
неизмеримо полнее, прочнее и дольше, чем вы.
– Не понимаю, – сказала Янина. – А понимание – основа общения. Иначе
оно односторонне.
Голос отвечал быстро, но однотонно, без всякой эмоциональной окраски,
как чистая, не выраженная в звучащем слове мысль.
– Односторонне для вас, но не для меня. Я беру у вас то, что мне нужно
Сейчас мне нужны ваши органы чувств, проще – дистанционные датчики. Не
удивляйтесь и не пугайтесь. Ваше сознание останется не подавленным и не
совмещенным с другим, новоприобретенным... Я как бы разъединяю нервные
пути, соединяющие оба полушария вашего мозга. Это приведет к раздвоению
сознания и мышления, к раздвоению памяти. Одна личность, приобретая
информацию, накопленную другой, будет передавать ее мне. Повторяю, не
пугайтесь. Несложное перемещение во времени и пространстве.