18. Осень Над Андогой
Погибших похоронили на слуде над тихой рекой. Сверху была видна вся
округа; на дальнем берегу стеной стоял лес. Магнус с Омутом принесли
несколько камней и поставили на могилы. Привычное солнце, оранжево–желтое,
а не красное, светило с пронзительно–голубых небес, а там, где осень
коснулась ладонью крон берез и осин, листья пожелтели и высохли. Верно,
стоял конец сентября.
Они находились сильно к северо–востоку от Лойды, днях в десяти, если
пехом. На пути лежало всего одно селение, да и то ближе к Лойде. Йэльм
рассудил, что датам на юге делать нечего, и решил уводить своих на
северо–запад, к морю. Так и не выяснили сколько прошло в родном Мире
времени, пока они скитались по Иллурии. Ярл, Бролин–колдун и Коек долго
толковали с Тарусом и Боромиром, договариваясь, что даты будущей весной
пришлют книгочеев и колдунов чтоб познать мудрость Девяти Книг. Когда
покинули Иллурию толмач–заклинание потеряло силу, поэтому объяснялись
долго, при помощи Коека–скальда, бывшего у датов за толмача.
Перед самым уходом Хокан подошел к Вишене. Губы дата растягивала
улыбка, но какая–то напряженная. Коек тоже приблизился, видно Хокан хотел
что–то сказать Пожарскому.
Речь Хокана Вишена совсем не понял, с трудом даже разделял слова.
«Как я в Иллурии разумел эту тарабарщину?" – подумал он отстраненно.
– Он говорит, что по древнему обычаю нашего народа хочет выразить
тебе благодарность, за то, что ты оказался верным спутником там, в
Иллурии. Вы много пережили вместе и не раз плечом к плечу встречали
опасности. Он хочет поменяться с тобой именами, южанин, – перевел Коек.
– Именами? – опешил Вишена.
– Да, – кивнул рыжеволосый скальд, – именами. Преданья гласят, что
обменявшиеся именами еще не раз увидятся на полях битв, но никогда не
скрестят мечи в поединке, и обязательно встретятся после смерти, на пирах
Валгаллы.
Что такое Валгалла Пожарский спрашивать не стал.
– Это большая честь, южанин. Такого не случалось в фиордах уже лет
сто и с утра Торнсхавн просил разрешения на это у ярлов.
– Я согласен, – сказал Вишена, которому вот–вот предстояло стать
Хоканом. Хоканом Пожарским.
«Что я дома скажу?" – подумал он. Мысли прыгали, словно вспугнутые
зайцы.
– Тебя, конечно, будут по привычке звать старым именем, но это не
страшно, – улыбнулся Коек. – Главное, чтобы ты, воин, помнил свое истинное
имя.
Дат в зеленом плаще приблизился к Пожарскому и они крепко обнялись.
– Гьярн–ма, Хокан! – сказал он, хлопнув Пожарского по спине. Перевод
не потребовался.
– До встречи, Вишена! – отозвался теперь уже Хокан Пожарский. Слышать
привычное имя из собственных уст по отношению к другому было донельзя
странно.
– Это будет дивное окончание для моей саги! – негромко усмехнулся
скальд. – Фиорды замрут от восторга, услышав мой голос!
Даты уходили на северо–запад, подчиняясь зову моря, с которым их
связывали тысячелетние узы и память предков. Среди них шагал один по имени
Вишена Торнсхавн, сжимая в ладони маленький медный нож с вырезанными на
рукоятке словами «Ты нужен» на чужом языке.
А тот, кому досталось его прежнее имя, теребил подвешенный на шее
амулет – старика, в руке которого был посох, а на плече – ворон.
– Идем, Више... Гм! Хокан, – позвал застывшего побратима Тарус.
Их ждала Андога. Боромир кое–как мог идти сам, а проснувшегося Яра
Тарус–чародей снова напоил отваром каких–то трав. Яр больше не спал, но
шел покорно и безвольно, словно тряпичная кукла, а глаза его были пусты и
безразличны.
Путь слабо отложился у Пожарского в памяти, наверное, сказалось то,
что в Драконьей Башне он настроился на тяжелый поединок с Тенью или
колдуном–печенегом, а то и с обоими сразу. Но биться не пришлось и
натянутые нервы требовали разрядки.
Он запомнил, как в селении по пути замерли у распахнутых ворот Тарус
и Боромир, то и дело поглядывая на разноцветные плащи друг у друга на
плечах, но тут же рассмеялись и, обнявшись, вместе прошли за ворота.
Иллурия еще долго будет напоминать о себе – подумал Пожарский с
удивительным равнодушием. И еще он подумал, что сильно изменился за время
этого необычного похода, и не зря обрел новое имя.
Запомнил, как перед Андогой их встречала целая толпа лойдян во главе
с Заворичем и Позвиздом, дождавшимся таки побратимов по Северному Походу,
хотя ждать пришлось больше трех лет. Как с удивлением глядели на
кондотьерские плащи, утратившие свойство становиться на рассвете чистыми и
с еще большим удивлением разглядывали арранков, сбившихся среди такого
числа незнакомых людей в тесную группу. Забытое ощущение дома поглотило
остальные чувства Пожарского. И только здесь он осознал, что поход,
наконец, завершен.
В Андоге Пожарский расслабился, целыми днями попивая пиво в компании
Славуты и Омута. Роксалан с уцелевшими земляками Пристенем и Проном после
устроенного в честь возвращения пира, отправился домой, в Чикмас, четверка
венедов, взяв у дружинников коней, умчались на восток с печальной вестью о
смерти Бограда. Ушли восвояси и Похил с Озаричем, простившись со всеми до
следующей весны. Тарус проводил Анчу с его длинноухими спутниками, взяв с
того крепкое слово прекратить войну с дулебами и отпустить с миром всех
людей–невольников, а весной приходить с посольством, чтоб тоже не остаться
в стороне от секретов Девяти Книг. Весть о Книгах расползалась по всему
краю, десятки людей стекались в Андогу отовсюду, и Тарус засадил писцов
копировать записи, мечтая, что скоро свои Книги будут в каждом селении. Он
подолгу толковал с пришлыми чародеями, и возился с так и не пришедшим в
память Яром.
Омут в Рыдоги не пошел – там стало совсем безлюдно, нечисть
хозяйничала в пустых хуторах и сунуться туда не решались даже самые
отчаянные смельчаки. Но на весну Тарус наметил визит на болота, и ничуть
не сомневался, что изгонит нечистых из Рыдог.
Боромир быстро поправился и вертелся, как белка в колесе – весь в
делах. Поэтому Пожарский, Славута и Омут–Молчун часто оставались
предоставленными самим себе. Первое время к ним приставали с просьбами
рассказать о походе, особенно ребятишки, но друзья отшучивались и
отправляли всех к Тарусу.
Как–то вечером они сидели на ступенях крыльца перед теремом Боромира,
прихлебывали пиво и глядели на закат. Закат был багровый, точно в Иллурии,
и мысли невольно возвращались к пережитому. Белую фигуру, неслышно
выскользнувшую из–за угла, заметили не сразу.
– Что пригорюнились, храбры? – прозвучал негромкий голос.
Пожарский вскинул голову – перед крыльцом стоял Базун, такой же, как
видели его у Танкарского Оракула.
– Устали, не иначе?
– Базун! – воскликнул Славута. – Ты где пропадал? Мы уже давным–давно
вернулись. И не порожними: все девять Книг добыли! Тарус от них ни на шаг
не отходит...
– Знаю, – усмехнулся старец и, опираясь на посох, присел на нижнюю
ступеньку. – Все знаю. Молодцы, ничего не скажешь. Вы еще сами не
подозреваете, как изменится жизнь нашего края всего–то через лет
пять–семь. Но – всему свой час. Мне нечего больше желать, вы исполнили
предначертанное. Я и пришел потому, что больше мы никогда не увидимся. По
крайней мере, вы не увидите нынешнего меня.
– Как так? – не понял Славута. Говорил в основном он, из Омута, как
обычно, слова не вытянешь, а Пожарский последнее время ходил смутный и
тоже чаще отмалчивался.
– Вы не задумывались – зачем я вам помогаю? – спросил Базун, погладив
длинную бороду. – А?
– Ну... – протянул дрегович и вдруг сообразил, что сказать ему
нечего. – Не знаем, – наконец с облегчением выдохнул он.
– То–то и оно, – ответил Базун и величаво поднялся. – Это дело давно
минувших лет. Мудрые предрекли, что с возвращением в мир Девяти Книг
вернется и старый Базун, но в новом обличье. Так что и от меня вам большое
спасибо. Прощайте. Ваши имена войдут в легенды.
Старик в белом беззвучно зашел за угол. Когда Славута глянул туда,
никого, конечно же, он не увидел.
– Слыхали? – вздохнул Славута чуть погодя. – В легенды, говорит...
– М–да! – только и оставалось протяжно вздохнуть Пожарскому. – Надо
будет Тарусу поведать...
И он отхлебнул пива.
А еще через две недели на осенней ярмарке Пожарский встретил трех
селян из Тялшина, из селения Пожар, где он обычно зимовал, если бывал не в
походе. Собственно, потому его так и звали – Пожарский.
– Эй! Вишена! Пожарский! – окликнули его, и он, конечно же подошел. У
ладной телеги грелись крепеньким Выр, Рудошан и третий селянин, имени
которого Пожарский не помнил. Продавали они шкурки, потому как все трое
промышляли охотой.
– Здорово, земляки, – улыбнулся Пожарский. – Только я теперь не
Вишена, а Хокан.
– Как так? – несказанно удивились все трое.
– А, – махнул рукой Пожарский. – Больно долго рассказывать...
– Хильнешь с нами? Под оленину? – спросил Выр, показывая полупустой
булькающий мех.
– Отчего же? – снова улыбнулся Пожарский и с удовольствием хильнул из
чаши–долбленки. Питье согревало и было удивительно хорошо стоять тут,
среди радостных людей и глядеть как молодежь, показывая удаль, карабкается
на ярмарочный столб за поставой, и даже кое–кто постарше, желая тряхнуть
стариной, сбрасывает куртку и лезет вверх под дружный хохот и шуточки
окружающих.
– Зимовать придешь сей год? – расспрашивал Выр, который Пожарского
знал лучше остальных.
– Думаю, – кивнул тот. – Куда ж мне? После ярмарки, наверное, и
двину.
– А давай с нами? – предложил Выр. – В Черном сейчас неспокойно,
особенно на болоте.
– Можно, – согласился Пожарский, подумав, что в Черном всегда было
неспокойно. – Только я не один буду, со Славутой–дреговичем и
Омутом–Молчуном.
– Ну и ладно, – обрадовался Выр, предвкушая долгие зимние вечера в
теплой горнице и увлекательные рассказы о далеких странствиях под доброе
пиво. – Тогда я наших предупрежу!
– Да! – вмешался вдруг Рудошан. – Вот за что еще хильнуть надобно: ты
ж дядькой стал, Пожарский!
– Правда? – обрадовался тот. – Что, сестра родила? Кого?
– Парня! Богатырь, прямо...
Выр наполнил долбленку. Пожарский выпил.
– Эх, крепка, зараза! Как назвали–то?
– Назвали? Базуном... – ответил Выр и поднес к губам чашу.
Пожарский замер, словно громом пораженный. Он почувствовал, что
должен немедленно поделиться услышанным хоть с кем–нибудь из друзей,
потому что знал: таких совпадений не бывает.
Мимо как раз проходили Боромир с Тарусом в окружении нескольких
дружинников, и Пожарский громко окликнул их.
На Андогу опускалась осень, пора сна, но ведь пройдет совсем немного
времени, и придет весна, пора перемен.
Базун сказал – больших перемен.
