Глава первая, в которой Иван опаздывает к собственному
прибытию и готовится трижды помереть.
Богатырские казармы были украшением стольного града Киева.
Окруженные цветущими каштанами и питейными заведениями, казармы
сии издавна стали местом отдыха горожан. Сюда приходили детушки
малые – на богатырей–заступничков посмотреть, старцы седобровые –
о жизни погутарить, девки веселые – род богатырский множить. Иван
с восторгом оглядывал праздную публику, и ему хотелось громко и
радостно крикнуть: «Я – Иван–дурак, будущий богатырь!»
Но он сдерживался.
Уже шагов за сто от казармы Иван заслышал задорный посвист
сабелек и глухое уханье булав. То богатыри забавлялись играми мо
лодецкими.
Гнедок прянул ушами и подозрительно посмотрел на Ивана: туда
ли мы едем.
– Что ты, сыть, травяной мешок, спотыкаешься! – гаркнул Иван.
Открыл было рот снова, но забыл, что полагается говорить дальше, и
закрыл его.
Подъехали к воротам, отлитым из пудовых подков, износившихся
под лошадьми богатырскими. «Первое испытание», – понял Иван и рас
пахнул ворота. Очам его открылась чудная картина.
На широкой дубовой лестнице, перемежая дело импровизированны
ми присказками, фехтовались на булавах богатыри. Одеты они были в
кольчуги булатные, рубахи шелковые да сапоги кирзовые. Особенно
понравился Ивану толстый и потный богатырь лет пятидесяти, кото
рый, обломав булаву о головы настырных сотоварищей, схватил за но
ги другого богатыря – с тонким интеллигентным лицом, и стал лупить
противников им. Интеллигентный богатырь при этом не терялся и в
момент удара пытался укусить сотоварищей за незащищенные части те
ла. Лестница тряслась от богатырского хохота.
– Как пройти к Микуле Селяниновичу? – спросил Иван у проходя
щего мимо богатыря, слезая с перепуганного Гнедка.
– К Микуле? Да по лестнице дубовой, в палаты каменные, – с
тщательно скрываемым почтением ответил богатырь.
Иван вдохнул побольше воздуха и, поминутно извиняясь, стал
протискиваться мимо резвящихся. Пару раз его огрели булавой, разок
укусили за ногу, но через каких–то полчаса Иван вошел–таки в пала
ты каменные.
Микула Селянинович сидел на лавке и задумчиво перебирал рука
ми землю сырую, насыпанную в большую дубовую кадку. Он тосковал по
простому пахарскому труду, но как мог боролся с этим чувством.
– Исполать тебе, Микула Селянинович, – нараспев обратился
Иван и в пояс поклонился. – Привет тебе от старого друга, Ива
на–Черная Рука, Гроза морей. А я сынок его беспутный, Иван–дурак.
Пришел к тебе знатную службу сослужить, постоять за землю Русскую,
лечь костьми за дело правое.
– Сядь пока, – гулко произнес воевода и, убедившись, что его
трогательная тоска по прошлому замечена, отставил кадку в угол. –
А сколько ж тебе лет, дитя мое?
– О, очень много, сударь, восемнадцать! – с восторгом ответил
Иван.
– Рука твоя тверда?
– Тверда!
– Нога твоя тверда?
– О да!
– Ну и белиберда, – тоскливо простонал Микула, но все же про
должил: – Вот верная черта...
– Всегда! – не к месту, но в рифму встрял Иван.
– ... дурацкого, испытанного стиля. – Продолжил Микула Селя
нинович, не обратив на него внимания. – О Боже!.. И я таким же
юным был, когда мы печенегов в первый раз побили...
Наступило тягостное молчание. Первым нарушил его Микула:
– Чего это мы, а?
– К слову пришлось, – вежливо ответил Иван–дурак. – Так я,
значит, в богатыри записаться хочу.
Микула помолчал, потом задумчиво произнес:
– В богатыри... Так ведь богатырю надобно иметь не только
сердце доброе, а ноги твердые, не только булаву тяжелую, а голову
крепкую, надобно еще...
Но Иван так и не узнал, что еще надобно настоящему богатырю.
Микула Селянинович медленно поднялся и переспросил:
– Так ты говоришь, что сын дружка моего старого, Ивана–Черная
Рука, Грозы морей? А где грамотка твоя рекомендательная?
– Нету, – со стыдом признался Иван. – Выкрадена ночью татем
лихим.
– Выкрадена, говоришь. Может быть. На отца ты и вправду по
хож, только рожа еще глупее. Но вот какая незадача: являлся уже
утром один добрый молодец с грамоткой, где сказано, что он –
Иван–дурак!
– То тать ночной! – возопил Иван.
– Возможно, возможно... Но в богатыри он уже зачислен, и дать
делу обратный ход я не в праве. Посуди сам, добрый молодец: обста
новка в Киеве сложная. Владимир Красно Солнышко заботами затума
нен, Василиса Премудрая в сторону Кащеева Царства поглядывает...
Поп Гапон воду мутит, интригует. Бояны песенки крамольные по каба
кам поют... И тут такой скандал: богатырь–самозванец! Как же после
этого народ станет на защитников своих поглядывать? Нет, Иван. То
есть, не Иван, а незнакомый мне молодец. Не могу я тебя в богатыри
принять!
– А что же мне делать! – испуганно вскочил дурак. – Деньги
как вода меж пальцев текут, в городе жить лишь три дня разреши
ли!.. Не могу я к батьке с позором воротиться! Хворостиной до
смерти запорет!
Микула потер лоб.
– Что делать? Подвиг соверши, тогда я тебя и без грамотки в
богатыри зачислю. Будешь прозываться Иван–дурак Второй или
Иван–дурак Премудрый. Как захочешь. А рубли... тьфу! Возьми да
свои настругай, сейчас во всех губерниях так делают. Не захочет
трактирщик принимать – так ты его – булавой! Кстати, если красиво
настругаешь, мне принеси, я коллекцию собираю.
Иван кивнул и грустно поплелся к выходу.
– Эй, постой! – окликнул его Микула. – Можешь просто самоз
ванца в мать–сыру землю вогнать по маковку, грамотку свою забрать,
да и числиться богатырем. Я виду не подам, а остальные с тем бога
тырем еще не побратались.
Воспрянув духом, Иван выбежал на дубовую лестницу. Богатырс
кие игрища на ней уже кончились, зато – о улыбка судьбы! – посреди
лестницы сидел предатель Емеля!
Иван вытащил булаву, поплевал на ладони, подкрался к Емеле
сзади и завопил:
– Попался, тать ночной! Вставай, то смерть твоя пришла! Выхо
ди со мной на сыру землю биться, я тебя в три удара в землицу вко
лочу!
Емеля повернулся и грустно сказал:
– Здорово, Иван... Чего орешь–то?
– Выходи со мной... – на тон ниже начал Иван.
– Банан хочешь?
– Хочу, – признался Иван и, отложив булаву, сел рядышком.
Емеля достал из–за пазухи связку спелых, лишь чуть–чуть мятых ба
нанов, и они принялись сноровисто очищать излюбленный россиянами
фрукт. После второго банана Иван осведомился:
– Чего ж ты, падла печенежская, грамотку мою спер?
– Как спер? – обиделся Емеля. – Ты ж сам ее подарил! Сам в
руки сунул, да уговорил в богатыри пойти, тобой назваться, чтоб к
Несмеяне допустили.
Иван потер лоб... И вспомнил. Точно. Пихал он Емеле в руки
грамотку, кричал слова задорные, уговаривал, словно девку крас
ную... Охохонюшки... Сам свое богатырское счастье отдал!
– Ну и как, допустили? – смущенно поинтересовался он.
– Вечером заступаю в караул у ее опочивальни, – грустно ска
зал Емеля. – Да, Иван, тяжка служба! Как мне сегодня бока намяли,
вспомнить страшно... Эх, просил же я ее дать мне силу богатырскую!
Не пойму, то ли не дала, то ли я и прежде богатырем был... Оплоша
ла она.
– Кто «она»?
– Да щука моя волшебная, что все желания выполняет...
Иван крепко зажал рот боевой рукавицей. Ему вдруг явственно
вспомнилось, как стоящий в обнимку с полоненным печенегом Мойшей
Емеля вопит: «Закуски нет, Иванушка?! Не беда, исправим! Мне для
тебя и ЕЕ не жалко!" А еще вспомнились Ивану рыбьи кости на трак
тирном столе.
– У тебя память часто отшибает? – поинтересовался Иван.
– Нет, сегодня впервой такое случилось... Как медовуху пили –
помню, как печенега полонили – тоже. А дальше – хоть убей... К
слову, убивать–то ты меня будешь?
– Что ты, Емелюшка, – ласково сказал Иван, – То шутки наши,
богатырские. Ну, мне пора.
И он тоскливо пошел по коридору, вытирая о кольчугу измазан
ные в бананах пальцы. Бедный Емеля! Лишился своей единственной
опоры – щуки! А ради кого? Ради него, дурака! Как тут обижаться...
Иван всхлипнул, промакнул глаза носовым платочком и сослепу
налетел на бредущего по двору богатыря.
О, это был богатырь, так богатырь! Лицо его было отмечено пе
чатью аристократизма, булава была украшена каменьями самоцветными,
а походка – почти тверда. От толчка Ивана он упал на землю, но
сноровисто поднялся и насупил брови.
– Извиняйте, – буркнул Иван и попытался проследовать дальше.
Но богатырь крепко держал его за кафтан.
– Добрый молодец! Вы скверно воспитаны! Вы толкнули богатыря,
находящегося в состоянии жестокого похмелья, и считаете, что это
вам сойдет с рук?!
– Я толкнул вас нечаянно, а толкнув – извинился, – ответил
Иван, пытаясь освободиться. Богатырь отпустил кафтан, но вслед
презрительно бросил:
– Сразу видно, что вы не киевлянин...
– Да! – взвился Иван. – Из–под Мурома я! Но это не помешает
мне окоротить на голову заносчивого киевлянина!
– Хорошо, – промолвил богатырь довольно. – В полдень на Кули
ковом поле. И не забудь мамке с папкой отписать, что погиб от рук
Добрыни Никитича.
– Добрыня! – охнул Иван. Но богатырь уже прошел в казарму.
Продолжая свой путь по двору, Иван прикидывал, как поделикат
нее сообщить родителям горестную весть. Может, сначала написать
все свежие новости, а в посткриптуме упомянуть: так, мол, и так,
убит Никитичем... Или наоборот: сначала сказать, что помер от рук
Добрыни, а потом весело пересказать предшествующие собы...
Сегодня у Ивана был невезучий день. Он не заметил группу бо
гатырей, едущих наперерез, и был сбит лошадью того самого толстого
богатыря, который давеча так ловко расправлялся с сотоварищами на
лестнице. Наткнувшись на покрытый кольчугой лошадиный бок,
Иван–дурак запнулся и упал под конское брюхо. Богатырь остановился
и с хохотом заявил:
– Попал под лошадь! Ну и добры молодцы шастают по нашему дво
ру! Со смеху помрешь!
– Дави его, Илюха! – радостно посоветовал ему другой богатырь.
– Да ладно, пущай живет. Тем паче, по роже судя, земляк он
мой.
Иван потряс головой и сел под лошадиным брюхом. Посмотрел
вверх и поморщился. Позор! Даже не конь добрый его сбил, а добрая
кобыла.
– Славная у тебя лошадь, Илюшенька, – подал тем временем го
лос тот богатырь, что советовал задавить Ивана. – Будь эта кобыла
конем, была б ей цена триста рубликов.
– Ха! Эта лошадь отродясь конь, а цена ей – пятьсот рублей! –
не моргнув глазом соврал Илья. – Эй, добрый молодец, долго будешь
под моим конем разлеживаться?
Иван–дурак вылез из–под лошади, раздвинув спускающиеся, видно
для маскировки, до самой земли звенья лошадиной кольчуги, и ехидно
ответил:
– Был бы конь – сразу б вылез! Искал я, за что ты пятьсот
рубликов отдал, а нашел только на триста!
Наступило гробовое молчание. Илья поднял булаву, потряс ею,
потом сдержался и коротко произнес:
– Ровно в полдень...
– На поле Куликовом, – поддержал его Иван. И, понимая, что
помирать все равно придется, добавил, куражась:
– Только не подводи своего коня к моему Гнедку. Он у меня,
как огонь жарок, не устоит!
– Не люблю я земляков убивать. Да придется, – со вздохом со
общил богатырь. – Пока, муромчанин!
«Земляков?.." – понял вдруг Иван.
– Илья Муромец?! Заступничек?!
Но тот уже ехал дальше, сокрушаясь о нынешней молодежи, кото
рая не способна отличить коня от кобылы.
– Так, доигрался, – пробормотал себе под нос Иван. – Добры
нюшка–то добрый, может и пощадить... А вот Муромца я обидел знат
но... Кто ж меня, дурака, за язык тянул? Ой–ой–ой.
Он взнуздал Гнедка и печально промолвил:
– Теперь буду практиковать хорошие манеры. Без закуски не
пить, матушке письма писать... С богатырями не ссориться. О! Кста
ти...
Перед Иваном стояла группа о чем–то оживленно беседующих бо
гатырей. Один из них, тощий и интеллигентный, был дураку знаком.
Именно его использовал Муромец на лестнице в качестве булавы.
Так вот, из кармана этого богатыря случайно вывалилась гра
мотка. И рассеянный богатырь, наступив на нее кирзовым сапогом,
стал втаптывать бересту в грязь.
– Расступись, расступись, – заорал Иван и, ловко перегнувшись
с коня, выхватил грамотку из–под сапога богатыря. Тот смерил его
гневным взглядом и заявил:
– Что это вы, молодой человек, в грязи роетесь?
– Вот, – радостно пролепетал Иван, протягивая богатырю гряз
ную бересту. – Вы письмецо обронили.
– Это не мое письмо.
– Но я же видел, как оно выпало из вашего кармана! – настаи
вал Иван.
– Ха! – хором воскликнули богатыри, поглядев на бересту. –
Почерк Марьи–искуссницы. Уж не шашни ли у тебя с ней, Алешенька?
– Нет. Это не мое письмо. И почерк не Машин. Или вы хотите
сказать, что и сами получали от нее письма?! – заорал богатырь.
Его товарищи сконфужено опустили глаза.
– Это просто заявка Микуле Селяниновичу на комплект празднич
ных кольчуг, – потрясая грамоткой продолжил Алеша угрожающе. – Ве
рите?!
– Верим, верим, – затараторили богатыри.
– Ну хорошо, коли так. Я отдам бересту Микуле... при случае.
Богатыри стали торопливо расходиться. Иван остался один на
один с Алешей.
– Юноша! Вы – убийца! – гневно заявил Алеша.
– Да? – удивился дурак.
– Да! Вы убили мою веру в чистую любовь. Так что...
– В полдень, на Куликовом поле, – обреченно сказал Иван. –
Да, кстати, вы, часом, не знаменитый Алеша Попович?
– Он самый, – удивился богатырь. – Откуда знаешь?
– Догадался, – разворачивая Гнедка, бросил Иван. – До встречи
на поле...
Долго скакал Иван по Киеву. «Ох и дурак, – думал он о себе. –
поссориться с тремя былинными героями, с тремя богатырями!" Он
пришпоривал Гнедка и гнал все дальше и дальше, пока не понял, что
его одолевает сушняк. Подъехав к колодцу, Иван стал ждать.
Через полчаса к колодцу подошла красна девица.
– Красна девица! – позвал ее Иван.
Та лукаво улыбнулась.
– Дай–ка мне испить водицы, от вражьей крови умыться, – про
должил Иван.
– Какой смешной, – фыркнула девушка и, набрав полное ведро,
изящно протянула его дураку. Второе она поставила перед Гнедком,
чем сразу завоевала его сердце.
Допив водицу, Иван икнул и спросил:
– Как звать–величать тебя, красна девица?
– Марья–искуссница, – томно произнесла красавица. – И никакая
я не девица, а вовсе мужнина жена.
– То дело поправимое, – похлопав по булаве, сказал Иван. –
Ох, Марьюшка, люба ты мне! Давай, пофлиртуем легонько?
– Светло еще, добрый молодец, – остановила она его порыв. –
Что люди добрые скажут? Приходи вечером на сеновал.
– Эх, Марья. Не дожить мне до вечера, – грустно сообщил Иван.
– Вызвался я биться с Ильей Муромцем, Добрыней Никитичем да Алешей
Поповичем... Кранты мне.
– Да, тяжко дело, – облокотившись о колодец, сказала
Марья–искусница. – Со всеми сразу, что ль, биться будешь?
– Выходит, что так. В полдень, на Куликовом поле.
– А победить слабо.
– Слабо, – признался Иван. – Да и не поднимется у меня на
заступничков народных булава.
– Чем бы тебе помочь?.. – задумалась Марья, доставая из кар
мана горсть жареных семечек и увлечено их лузгая. – Будешь?
– Да я больше бананы уважаю, – слабо возразил Иван, но взял у
Марьи полпригоршни семечек. – Так как насчет флирта, а?
– Приходи на сеновал, – твердо повторила Марья. – А на поле
Куликовом всякое может случится. Не вешай носа раньше времени.
– Буду жив – приду, – вздохнул Иван и медленно поехал на Ку
ликово поле.
