дядя Пете в личной жизни.
Когда тетя Ксеня снова забеременела, муж заявил, что этим она намерена
лишить его куска хлеба. Он повалил жену на пол и бил ее сапогами по животу,
надеясь, что плод вывалится наружу.
Но тетя Ксеня оказалась крепче, чем он надеялся, она выжила и родила
очередного, кажется шестого, отпрыска дяди Пети.
Тетя Ксеня решила ему жестоко отомстить за унижения и погубленную
жизнь. Она сказала, что напишет куда надо о содержании сундучка, который не
тронули при аресте. Сундучка с орденами, конфискованными в тюрьме у
предателей Родины.
Дядя Петя опять испугался и понес сундучок к реке Дунай.
Дело было летом, Светлана приехала к матери на каникулы, и смирившийся
с ее успехами дядя Петя позвал Светлану с собой.
Они пришли на берег Дуная, и дядя Петя открыл сундучок, полный чужими
орденами.
Он вынимал из сундучка орден Ленина, целовал его и говорил:
- Получен мною за подвиги при обороне Сталинграда.
Потом вздыхал и кидал его далеко от берега.
Говорил, целуя следующий орден:
- А это я Днепр форсировал. Жгучий огонь вели фашисты!
И так он перекидал в реку полсотни орденов.
Кончил. Все лицо было в слезах. Сказал Светлане: - Вот до чего враги
меня довели.
И не переставал плакать до самого дома.
В те месяцы он начал писать мемуары.
Фантасты, держитесь!
Мемуары назывались "Марш динозавров".
Но читать их Светлане он не давал. И потом, очевидно, увез с собой.
Он просуществовал в Измаиле до середины 50-х годов. Что делал, как
жил - не знаю, Светлана не рассказывала. Но, видно, внешне его жизнь текла
не очень увлекательно.
И тогда он уехал от тети Ксени навсегда.
Сбежал, унеся с собой последние ценные вещи.
И лишь спустя несколько лет объявился во Львове.
Оказывается, еще из Измаила он списался с бывшей тюремной врачихой, с
которой у него был когда-то роман или близость какого-то иного рода. Врачиха
согласилась взять его к себе в дом.
Последние сведения о нем Светлана имела в восьмидесятых годах. Он был
стар, под восемьдесят, но жил хорошо - у него была ферма, на которой он
разводил на продажу боксеров.
Ведь такого конца этой истории не придумать, не так ли?
А может, он и сейчас жив? Ему еще и ста лет нету. Только теперь у него
не боксеры, а ротвейлеры и всякие сторожевые псы для львовских миллионеров.
Приезжает на своем джипе с прибамбасами, выходит и скрипит блестящими
сапогами. .
К нам в школу весной десятого класса пришел человек из райкома
комсомола. Нас собрали, и человек из райкома объяснил, что товарищ Сталин
приказал организовать специальный факультет для будущих разведчиков. Но
называется он скромно: переводческий факультет Иняза. Партия приняла решение
направить туда лучших комсомольцев.
Тут мы, лучшие комсомольцы, встали и пошли. Мы одолели обследования,
которые были направлены на то, как я понимаю, чтобы на славный шпионский
факультет не проникли лица еврейской национальности. Когда остались лишь
арийцы, мы сдали экзамены и поступили. Так что Гозенпуд, Аксельрод, Зицер и
Зоркий остались за бортом советской разведки, а мы с Леней Седовым попали в
ее тенета.
К счастью, вскоре оказалось, что разведке мы не нужны: со смертью
Сталина наш факультет сократили вдвое. Как и в школе, я учился на мужском
факультете - никуда не мог вырваться из гимназии. Правда, помимо
переводческого, на Инязе было пять педагогических женских факультетов.
В институте я жил интересно, но учился посредственно. Теперь я думаю,
мне страшно не повезло, что я не стал геологом или палеонтологом, но
относительно повезло, раз я выучил по крайней мере один язык.
Учили нас плохо, формально и первобытно. За шесть лет надо бы познать
пять языков, а мы кое-как выучили один. Зато ездили в колхоз, занимались
туризмом, выпускали устный журнал и многотиражку, играли в собственном
театре, а после института разбежались кто куда, и лишь меньшинство осталось
переводчиками - большей частью те, кто, соблазнившись относительно большой
зарплатой, попали в КГБ или армию.
В те годы я впервые столкнулся наяву как с заграничной фантастикой, так
и с фантастикой детской.
Что свидетельствует одновременно о крайне низком уровне моего
образования и о черном юморе судьбы, которая вела меня за руку.
Мой друг Леня Седов заявился ко мне со случайно попавшей ему в руки и
потрясшей его книгой, которую он решил немедленно перевести. Я прочел книгу,
далеко не все понял, но в общем с Леней согласился. Для пробы Леня перевел
одно из чудесных стихотворений из этой книги, чтобы доказать нашу высокую
квалификацию. Мы пришли в "Детгиз".
Мы поднялись на третий этаж по стандартной серой лестнице, кружившей
вокруг сдвоенного лифта, и не помню, к кому из редакторов попали. Только
запомнил, что мы долго ждали в конце полутемного коридора, который загибался
под прямым углом и утыкался в стену.
Редактор, который (или которая) с нами говорил, был вежлив и не стал
поливать нас справедливым презрением. Но объяснил нам, что эта книга Льюиса
Кэрролла под названием "Алиса в Стране Чудес" написана еще до революции и в
России уже издавалась. Только в последние годы о ней забыли настолько, что
даже студенты языкового вуза не имеют представления о знаменитом английском
писателе. И вряд ли нам удастся справиться с переводом, когда новый перевод
понадобится, а он наверняка понадобится.
Нам было стыдно, но не настолько, насколько следовало, и мы продолжили
наши переводческие потуги, тем более что на четвертом курсе катастрофически
не хватало стипендии. Мама продолжала трудиться на двух работах, но достаток
нам только снился. Мама позволяла мне оставлять стипендию себе, и я
эгоистически этим разрешением пользовался.
Не помню уж кто - Леня или я - отыскал рассказ писателя Артура Кларка
"Пацифист" о роботе, который не хотел участвовать в гонке вооружений. Этого
писателя мы с Леней тоже не знали, но рассказ смело перевели, будучи
уверены, что, в отличие от Кэрролла, он наш современник, а американской или
английской фантастики тогда еще не переводили. Рассказ мы отнесли в журнал
"Знание - сила", и там его напечатали. Еще один шажок к фантастике случился
через полтора года, когда я летел в Бирму. Самолет приземлился в Пекине. Мы
ждали пересадки на Куньминь. На столике лежали китайские журналы, я принялся
листать один их них и увидел вдруг иллюстрации из "Знания - силы". Я спросил
кого-то из китайцев, -кто знал русский, что иллюстрируют эти картинки. И тот
сказал, что это перевод с русского, фантастический рассказ "Пацифист",
который написали Игорь Можейко и Леонид Седов.
Так я формально стал писателем-фантастом.
На курсе нас было шестеро женатых. Я сам женился ранней весной на
студентке-архитекторше Кире Сошинской. Мы познакомились за год до этого,
когда я увидел ее на вечеринке у общего знакомого; вошел с опозданием, Кира
стояла у стены - помню платье с большими карманами, - и я впервые в жизни
подумал: я на этой девушке женюсь. А ведь до этого были романы, драмы, но
такой мысли не возникало. Мне очень не хотелось жениться.
Летом Кира уехала к бабушке в Симферополь, ее отец был крымчанином,
грекополяком, а у бабушки был одноэтажный, вросший в землю, махонький
беленый домик. Я работал с делегацией лесоводов - такая у меня выдалась
практика. Наш долгий маршрут проходил через Крым. Но мы задержались, и в
назначенный день я в Симферополь не приехал. Кира уехала в Алушту, оставив
мне на почтамте прискорбную записку до востребования: "Никому нельзя
верить".
Я отыскал ее в Алуште - руководитель лесного семинара, главный лесничий
страны Ковалин дал мне полдня на улаживание личных дел. Я их уладил до
обеда.
Тот факт, что мы поженились и Кира переехала к нам на Сивцев Вражек,
где отныне жили мама, Наташа, мы с Кирой и блютерьер Чита, перевел меня в
новую категорию лиц, о чем я не подозревал. И Кира не подозревала. Она лишь
терпеливо выслушивала стенания однокурсниц - зачем она погубила молодость!
Я не учитывал того, что наступил 1957 год. И оказалось, что наша
великая держава не одинока на Земле. Что есть еще немало свободолюбивых
молодых государств, которым мы должны помогать и привлекать их к борьбе с
международным империализмом. Понадобились и переводчики, но кто пошлет за
границу холостого переводчика, подверженного всем сексуальным опасностям и
интригам, на которые столь охочи наши враги?
Так что я улетел в Бирму, куда последовали и остальные пять женатых
переводчиков с курса.
Там мне предстояло сделать еще один шаг к фантастической литературе.
Первые месяцы мне пришлось трудиться на площадке, где строили
Технологический институт. Кроме него в "подарочных" объектах числились:
гостиница в Рангуне и госпиталь в Шанских горах. Все эти объекты были
подарены бедной, но свободолюбивой Бирме Советским Союзом с одним маленьким
условием: гордая, но бедная Бирма обязалась поставить нам эквивалент
стоимости объектов в виде риса.
Как стать Фантастом Сначала Бирма меня разочаровала, как может
разочаровать Россия молодого француза, приехавшего в Москву, чтобы
поглядеть, как там по улицам гуляют белые медведи.
Рангун оказался миллионным городом, где многие жители видели слона
только в зоопарке, улицы в нем прямые, река Иравади мутная и тесно
заставленная пароходами и баржами, на тротуарах шумят торговцы и хозяйки
закусочных.
Строители жили за пределами центральной части города, правильной, с
многоэтажными домами, на той огромной, заросшей пальмами и манговыми
деревьями территории, где бесконечно тянутся кварталы, состоящие из богатых
и бедных домов, с обязательными газонами в английском стиле, окруженными
магнолиями и гладиолусами.
Так как мы были демократами и братьями по классу (неизвестно какому),
то жили куда хуже, чем европейские специалисты, и получали вдесятеро меньше.
Если английский или немецкий инженер занимал двухэтажный дом и мог содержать
повара и садовника, не говоря уж о шофере, то я, переведенный из
переводчиков в завхозы, должен был размещать в каждой комнате по советской
семье, а комнат в доме бывало не меньше четырех.
Повара нанимали всем домом, садовники были далеко не везде, хотя в
Бирме, если у тебя есть газон и цветы, садовник - существо обязательное,
иначе тропики уничтожат следы человеческого присутствия.
С утра я садился либо в машину, если мне ее давали, либо на автобус
"кобра", переделанный из английского грузовика военного времени и набитый
более возможности, и ехал в город, на таможню или на склад. В городе я не
спешил, хотя бы потому, что никто там не спешил. Я шел в книжный магазин
мистера Боуна, который был женат на бирманке и потому остался в Рангуне.
Кроме меня, покупателей у него не было. Я брал какойнибудь фантастический
роман в бумажной обложке, а еще две-три книжки Боун мне обязательно дарил,
потому что скучал, а я сидел с ним часа два за чашкой кофе и беседовал на
интеллигентные темы. Впоследствии Боуна окончательно разорили, и магазин
закрылся. Но это случилось уже без меня, когда Бирма начала строить
социализм и военная хунта погнала прочь англичан и индийцев. А пока с его
помощью я сделал важнейший шаг к тому, чтобы стать фантастом.
Как сладко было приехать в город на автобусе (что всем остальным
российским подданным категорически запрещалось из политических и
гигиенических соображений) и вместо таможни отправиться в прохладный
магазинчик Боуна на Аун Сан лян!
Боун предложит хорошую сигарету, поставит на спиртовку воду, чтобы
сделать кофе. В магазине уютно пахнет книжной плесенью - в стране, где
влажность воздуха зашкаливает за сто процентов, книжки всегда чуть влажные.
Скучающими солдатиками стоят "пингвиновские" карманные издания. Оранжевые -
проза, зеленые - детективы, голубые - научно-популярные, а вот какого цвета
фантастика - забыл. И был ли у нее свой цвет? Я купил у Боуна книжку
неизвестного мне автора Оруэлла "1984", был потрясен, затем разочаровался,
прочтя "Ферму" и "Бирманские дни". Помню, что Оруэлл был оранжевым.
Каждый месяц Боун получал английскую версию журнала "Гэлакси", у меня
сохранилось несколько номеров - это был пропуск в американскую фантастику
"Золотого века", когда Азимов, Кларк, Саймак, Пол, Шекли и Брэдбери были
молоды и полны идей.
Я прожил в Бирме два года и постепенно накопил библиотеку фантастики. Я
еще не подозревал, что сам стану писателем, ни строчки не написал в 1957 -
1959 годах, когда работал в Бирме, но я накапливал в себе фантастику, как
груз, как бремя, от которого следовало разрешиться.
Наверное, в конце пятидесятых годов я был самым или одним из самых
начитанных в американской фантастике российских читателей.
Мое вольное житье вызывало тревогу у некоторых советских организаций в
Бирме.
До поры до времени мне не мешали шастать в город в одиночку, но за мной
следовало иметь глаз да глаз. Для этого ко мне отрядили сотрудника
торгпредства по имени Петя. У Пети были тонкие, вертикально к черепу,
красные на просвет уши и худенькая шейка. Если я сейчас вижу где-то такую
шейку и такие уши, мне хочется отвинтить человеку голову. Петя не скрывал,
что меня "подозревают в намерениях". Но тогда я не знал, насколько серьезно.
Для этого должен был случиться кризис.
Пете было известно, что я рисую. По воскресеньям.
Он заявил, что любит смотреть, как люди рисуют. И будет меня отвозить,
куда я пожелаю, так как у него есть машина.
Однажды я проспал и очнулся от чужого присутствия в комнате. Не
шевелясь, я приоткрыл глаза и увидел, что Петя сидит перед моим письменным
столом, открыв ящик.
Неожиданно он повернулся ко мне и сказал:
- Не притворяйся, что спишь. Я же вижу, что притворяешься... А я тебя
будить не хотел. Пускай, думаю, поспит. А я пока почитаю, что ты тут пишешь.
И должен признаться, сомнительные у тебя стишки, а по уровню не достигают.
Стихи я разорвал тем же вечером. И не потому, что испугался, но стало
стыдно, будто он подглядел меня голым.
Мне вообще со стихами не очень везло. Я их писал, как и положено, лет с
четырнадцати, а потом мы стали издавать журнал "Ковчег" - четыре подростка и
моя младшая сестра Наташка. Я был редактором. А наш коллектив назывался
"Обществом единомышленников". К счастью, среди нас стукача не нашлось, а мы
не особенно делились секретами ни с кем - только с двумя или тремя девочками
из Наташкиной школы.
В том журнале я был себе господин и потому не удержался и принялся
переписывать в него лирические стихотворения.
Впрочем, все мы, включая десятилетнюю Наташку, писали такие стихи.
Я и в институте писал их, но все более стеснялся показывать окружающим.
И не зря. Правду, горькую притом, я узнал через много лет, когда в 1996 году
мой соученик по институту Андрей Сергеев опубликовал повесть "Альбом для
марок" и получил за нее Букеровскую премию. В той повести о моей поэзии
сказано просто и прямо: "Самый ранний приятель в Инязе - Игорь Можейко.
Легкий человек, кое-какие стихи..." Я несколько лет назад выпустил за свои
деньги книжку стихов, в основном несерьезных. Андрей Сергеев оказался прав.
Хотя я уже подготовил еще одну книжку. Вот накоплю денег...
8 В советском мире за границей было отлично известно, кто кому и кем
служит. Но если ты знал, что тот или иной майор или капитан налаживает
контакты с прогрессивной местной общественностью или курирует ГКЭС, ты мог
быть спокоен, что он (если не сволочь по натуре) стучать на тебя не станет.
В его обществе чувствуешь себя спокойнее, нежели среди любителей.
Помню, в начале шестидесятых годов, когда я работал в Бирме редактором
АПН, поехали мы с моим шефом Левой (он представлял в Бирме военную линию)
через всю страну в город Таунджи, где в Шанском государстве был построен
госпиталь и трудились наши врачи. По дороге мы должны были обозреть работу
отделений Союза обществ дружбы и узнать, насколько энергично бирманцы читают
советскую пропагандистскую литературу.
Мы ехали по широкому шоссе, по обе стороны время от времени встречались
щиты с названиями воинских частей, к которым вели ответвления от дороги.
Лева велел мне записывать номера частей - ни дня без строчки!
Мне было лень этим заниматься в такую жару, и я передал эту задачу в
руки шофера Нуритдина, который не скрывал, что служит в бирманской
контрразведке и следит за нами. Я об этом знал, Лева об этом знал, но ведь
Леве надо было написать отчет. И Нуритдину надо было написать отчет. Только
я мог бездельничать.
Добрались мы до горного Таунджи. Жили с Левой в соседних номерах.
Сидели вечером, немного выпивали, и тут в дверь постучали. За дверью стояла
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг