Как я понимаю, эта посуда была привезена ими из Прибалтики, которую они
умудрились освободить второй раз за пять лет.
Вскоре семейство разорилось, дядя Петя уехал служить в Польшу, а тетя
Ксеня с детьми осталась куковать в Калуге, где трудилась в сети
общественного питания, чтобы кушать пирожки.
И тут началась невероятная трагедия.
Если не стать фантастом после того, как ее узнаешь, то, значит, ты
недостоин жить в стране Советов.
Дядя Петя в чине полковника и в звании специалиста-хозяйственника убыл
по службе в Варшаву.
И там совершенно случайно влюбился в пани Ожидовскую, как говорит
Светлана, вдову директора Польского банка.
Русский полковник осыпал пани цветами и продовольственными товарами.
Все были счастливы.
Кроме тети Ксени, которая решила соединиться со своим мужем, от
которого долго ничего не получала - ни вестей, ни аттестата.
И вот она снова приехала в Москву.
И остановилась у нас.
Тетю Ксеню сопровождали трое малых детей и подросток Светлана. У нас в
квартире было еще двое детей - Наташка и я.
И все голодные.
Мама решила нас побаловать и купила развесного киселя - порошка
странного сиреневого цвета.
Тетя Ксеня вызвалась его сварить, и мама выдала ей пакет с сахаром,
потому что мы только что отоварились и сахара дома был целый пакет.
Тетя Ксеня варила кисель, размешивала его поварешкой, пела украинскую
песню и подсыпала, и подсыпала сахар.
Потом кисель сварился, тетя Ксеня попробовала его и ахнула - бывает же
так! Она перепутала сахар с солью и насыпала в кисель пакет соли. Которая
тоже была дефицитным товаром.
Представьте себе - кисель ведь был сам по себе кисло-сладким, а соли,
было много.
Вкус киселя стал астрономически отвратительным.
Его не смог есть никто из нас.
И я вижу такую сцену: мы, дети, все вшестером, теснимся в двери
кухоньки и смотрим на тетю Ксеню. Она сидит на голубой табуретке. На
коленях - кастрюля с киселем, в руке поварешка, она черпает поварешкой
соленый кисель и заглатывает его. И при том горько плачет - слезы капают со
щек. И понятно - ничего отвратительнее киселя представить невозможно.
Пробиться в Варшаву было невозможно.
Но тетя Ксеня боролась за свое счастье. Теперь она его не отпустит!
Верьте - не верьте, но волоча на поводках и веревках своих детей, тетя
Ксения дошла до дедушки Калинина, всероссийского старосты. Добрый дедушка
Калинин был потрясен, увидев такую мать и такое горе. Он лично вытирал слюни
и сопли Ксениных отпрысков и выдал ей документы на медсестру в отпуске,
мандат под своей подписью и форму медсестры, почти по размеру.
Затем тете выдали купе в пассажирском поезде, и она как град свалилась
на голову влюбленному Пете.
Но делать нечего. Начальство информировано.
Дядя Петя сделал вид, что смирился, но сам тайком бегал от жены под
вагонами, чтобы сбить ее со следа, садился в пригородный поезд и мчал к пани
Ожидовской.
Тетя Ксеня не выдержала.
Тетя Ксеня выследила его под вагонами и написала куда следует.
Дядю Петю, сердитого на свою прекрасную жену, выслали из Польши и
отправили во Львов. Там он и осел на год или два.
Но любовь не утихла.
В сорок девятом году третья папина карьера катастрофически завершилась.
Шла борьба с сионизмом.
Все заместители папы и большинство арбитров были евреями.
Был проведен обыск в конторе, окна которой выходили на Мавзолей. И в
подвале, как потом говорил один из папиных друзей, пострадавших на этом,
нашли "дежурную лопату". Этой лопатой евреи-арбитры копали подкоп под
Кремль, чтобы убить товарища Сталина.
Всех заговорщиков арестовали, а папу сняли с работы и выгнали из партии
за утрату бдительности.
И стал мой папа преподавать "государство и право". К концу жизни даже
защитил, наконец, докторскую и вызвал меня, чтобы я встречал на вокзале
приехавших к нему из других городов оппонентов (это было связано с
очередными интригами в мире юристов); я нес их чемоданы, а папа говорил:
"Вот мой сын Игорь, кандидат наук".
В то время я уже начал писать фантастику, но этот вид творчества
выходил за пределы воображения папы, он так и не догадался, что я почти
настоящий писатель.
Он был высоким, полным, могучим мужчиной с глубоким басом, который я не
смог унаследовать. Он любил застольные песни. .Вставал и пел басом: "Как бы
мне добиться чести, на Путивле князем сести". У него всегда были молодые
любовницы, хоть он износился, поиздержался и жил последние годы в бедности.
У него в квартире были самые дорогие и шикарные вещи - приемник
"телефункен", мебель, одежда, - но все было приобретено до 1949 года. В
прошлом даже осталась машина "хорьх" - жуткой длины, которая принадлежала
раньше какому-то гитлеровскому партайгеноссе.
Будучи человеком здоровым, но толстым, он любил и умел лечиться.
Сначала в Кремлевке, а потом в обычных больницах. Я его и помню-то по
больницам. И тетя Галя болела всегда, и мой брат Сергей всегда болел, даже
средней школы не окончил. А когда папа заболел в последний раз и уже не смог
подняться с дивана, то начался обмен партийных билетов. И тут папа вызвал
меня, чтобы я достал ему фотографа на дом.
Он страшно боялся, что ему не дадут нового билета и партия уйдет в
будущее без него.
Он всегда был обижен на меня за то, что я не хочу вступать в партию и
не люблю Ленина. Но полагал, что с возрастом я исправлюсь.
После смерти папы и последовавшей сразу смерти тети Гали, которая всю
жизнь терпела папины эскапады и ждала его на кухне, а жить без него не
могла, я разбирался в папином письменном столе. Там обнаружились бумаги о
строгом выговоре в Ленинграде, материалы о снятии выговора, анкеты,
автобиографии, справки и бесчисленное множество пригласительных билетов на
Красную площадь на 7 ноября, на Тушинские воздушные парады, на съезды
Советов и партии. И книга "Хозяйственный договор в СССР", написанная на
основе докторской диссертации, которую он переписывал четыре раза, так как
за те годы по крайней мере четырежды изменилось понятие государственного
договора СССР.
Последняя катастрофа плохо отозвалась на нашей жизни.
Как я уже говорил, одну из комнат в нашей квартире после развода с
папой отдали его сотруднику дяде Саше Соколову.
Это был мягкий, добрый пьяница, а я перед ним глубоко виноват. На
антресолях хранился его сундук с дореволюционными бумагами. Я в него залез.
Я вытащил из него грамоты на чины и ордена его предков. Я любовался ими,
никому не показывал и намеревался возвратить на место. На грамотах были
сургучные печати, заклеенные квадратиками бумаги, сам текст был набран в
типографии, но подписи императоров и высоких чинов империи были настоящими -
можно потрогать.
К дяде Саше ходили друзья - им было лет по двадцать, они пили водку и в
трусах бегали по нашему коридору. Потом у некоторых появлялись подружки и
эти друзья исчезали.
Дядю Сашу арестовали как раз во времена гонения на папиных
заместителей. Я проспал эту трагедию. Проснулся, а мама говорит (вы бы
послушали показное спокойствие, с которым произносились такие фразы в бывшие
времена): "Игорек, за дядей Сашей ночью пришли".
- За что! - закричал я. У меня еще не было иммунитета.
- Наверное, - придумала мама, - за его связь с молодыми людьми. Ты меня
понимаешь?
- Понимаю.
- Честно признаться, я жила в ужасе, - сказала мама. - Мне всегда
казалось, что он попытается тебя совратить.
Про корзину на антресолях мама ничего не сказала чекистам. Имела же она
права не знать о ней! Но на следующий день позвонила Сашиной сестре, и та
увезла плетеный сундук. Положить грамоты обратно я не успел, да и не уверен,
что положил бы, будь у меня возможность.
Потому что Оттуда никто не возвращался.
Но когда я через некоторое время полез к себе в ухоронку, чтобы снова
провести пальцем по подписи императора Павла, ничего там не оказалось. Мама
все вынесла на дальнюю помойку. У нее было хорошо развито воображение.
Я - коллекционер. Все люди делятся на коллекционеров и несобирателей.
Это генетическое свойство и оно редко передается по наследству. Девяносто
девять процентов коллекционеров - мужчины, лишь один - женщины. И если
женщины встречаются среди коллекционеров недорогих вещей, то среди
нумизматов их не бывает, потому что ни одна женщина не позволит себе
выкинуть большие деньги за кусок металла. Я всегда что-то собирал, сначала
марки и спичечные этикетки, потом памятные медали, потом ордена, каски и
кивера, эполеты и должностные знаки. Со временем собирательство стало
занимать меньшее место, а я предпочитал, писать о знаках или орденах.
О грамотах я тосковал недолго - к ним я был не готов. Но теперь жалею.
Очень жалею.
Трагедия России в том, что все предметы памяти - документы, ордена,
письма, эполеты, знаки - все это последовательно и непрерывно уничтожалось.
Англичанину этонепонятно, для француза или немца, пережившего весьма
тяжкие времена, - нонсенс, когда он узнает, что в нашей стране воевали не
только с людьми, но и с вещами.
И еще как воевали!
Гражданская война и революция унесли массу ценных вещей и документов.
Затем, что не было уничтожено, вывозилось в эмиграцию.
В двадцатые годы возник Торгсин - "березка" нэповского времени. Туда
сдавали золотые вещи - те же ордена, чтобы их переплавили, а сдатчик получал
талоны.
А тридцатый год, а год тридцать седьмой и другие годы? А война с
фашистами и оккупация половины европейской части страны? А желание продать
все, что возможно, в последние годы?
В общем, за орденом Святого Андрея Первозванного лучше сегодня поехать
в Париж. Там и купите. Так и делают богатые коллекционеры.
А рукописи, как известно, горят.
Вскоре после ареста дяди Саши его комнату отдали невысокого ранга
чекистам - шоферу МГБ и жене Катерине. И началась коммунальная жизнь, в
которой маму жутко притесняли и постоянно грозили доносами - соседям
хотелось оттяпать всю квартиру, но, на наше счастье, по чину им больше
комнаты не полагалось. Наша квартира превратилась в коммуналку худшего
типа - с разделом конфорок и криками на кухне. Впрочем, все мои друзья и
однокашники жили тогда в коммуналках, и считалось, что у нас еще далеко не
худший вариант.
К тому же мы жили в доме 21 в Сивцевом Вражке, в двадцать первой
квартире, и она находилась на бельэтаже - то есть окна начинались в двух
метрах от земли. Так что с наступлением весны и до поздней осени окно в
комнате было открыто, и входили и выходили только через окно, притом
обеденный стол весь день был расставлен, чтобы удобнее играть в пинг-понг.
Младшая сестра Наташа, родившаяся в 1939 году, всегда была с нами, в нее
влюблялись (с поправкой на разницу в возрасте) ребята из нашей мужской
школы, а позже ее школа (©70, на Гагаринском) стала как бы партнером нашей
школы. И мы дружили с тамошними девочками. Честно говоря, это была одна из
глупых затей товарища Сталина - разделить мальчиков и девочек. Наверное,
вождь вспомнил с тоской, как он учился в семинарии, куда принимали,
разумеется, только мальчиков. И ходили они в униформе, как и мы.
В девятом и десятом классах я не сомневался, что пойду в
геолого-разведочный институт и стану палеонтологом. В нашем классе учился
Володя Русинов, его отец был геологом, и он брал нас с Володей в небольшие
походы за ископаемыми. Почему-то я особенно запомнил одну экскурсию - по
берегам Пахры. Мы сошли в Горках и целый день шли по берегу реки, в котором
встречались глубокие пещеры.
Вернемся в последний раз к дяде Пете.
Во Львове он неплохо устроился. Ни больше ни меньше как начальником
тюрьмы. Тетя Ксеня хорошо его кормила и кушала сама.
Родился еще ребенок, а может, два ребенка.
Дядя Петя поддерживал хорошие деловые связи с коллегами из органов,
благо в те дни во Львове было чем поживиться.
Польские оккупанты убежали оттуда, оставив много домов, вещей и тайн.
Светлану дядя Петя не выносил, потому что она - дочь врага народа. Он
запрещал ей ходить в школу и, чтобы она не нарушала запретов, отнимал обувь.
Светлана ходила в школу босиком.
Перепуганные учителя прислали делегацию. Дядя Петя вышел к делегации
весь в орденах, скрипя сверкающими сапогами. Он выслушал делегацию у входа,
в квартиру и сказал:
- Меры будут приняты, виновные понесут наказание.
Светлану он побил, но без синяков, а ботинки вернул.
Больше того, через некоторое время сказал ей:
- С тобой хоть поговорить можно, а твоя мать за пределами койки
интереса для интеллигенции не представляет.
И повел Светлану в одно секретное место.
Секретное место оказалось виллой, реквизированной у приспешника
польских империалистов. Каким-то образом дядя Петя ее оттяпал.
В вилле, как запомнила Светлана, была длинная анфилада комнат с
высокими потолками. Комнаты было тесно заставлены мебелью, собранной из
богатых домов.
- Это дом пани Ожидовской, - сообщил дядя Петя падчерице. - Я ее люблю.
Когда мы преодолеем трудности, то обязательно поженимся, для чего мне
придется перейти в католичество.
В каждой из комнат дома на видном месте висел портрет пани Ожидовской,
метр на два, в золотой раме... увеличенный с паспортной фотографии.
Подготовка к совместному счастью закончилась трагически.
Истосковавшись по пани Ожидовской, дядя Петя пошел на преступление,
хотя, конечно же, не считал его таковым.
Он сговорился с пилотами транспортного самолета, которые возили
контрабанду в Польшу и обратно, чтобы они взяли его на свидание к пани
Ожидовской - сил больше не было терпеть!
Пилоты согласились. Может, даже и бескорыстно, все-таки начальник
тюрьмы - не последний человек в послевоенном Львове.
Полетели.
И по закону подлости именно в тот день сменилось начальство, метла,
"крыша" - славные пилоты-перехватчики посадили самолет, вытащили из него
группу преступников, и все они получили серьезные сроки. Еще бы -
коллективная измена Родине и похищение сверхсекретного самолета. В общем,
статья была расстрельная, и если бы не был дядя Петя начальником тюрьмы, ему
бы несдобровать.
Все понимали, что оступился человек, не более того. Хороший человек,
свой, столько вместе выпито!
Насколько я знаю, в тюрьме дядя Петя не бедствовал.
Его даже из Львова так и не отправили в какой-нибудь чужой лагерь. Не
обидели бывшие друзья.
Зато бедствовала тетя Ксеня и ее дети. Разлюбил ее дядя Петя и не хотел
больше о ней заботиться.
Тетя Ксеня перебивалась в сети общественного питания.
Дети росли, Светлана без помех ходила в школу и даже получила среднее
образование, чего, как дочь врага народа, не заслужила. А ее московский
дядя, с дядей Петей не друживший и его существованием недовольный, помог
Светлане с общежитием, и во второй половине сороковых годов моя двоюродная
сестра стала учиться на юридическом. Дяде Пете это было обидно. Но куда
напишешь из тюрьмы. Как ее остановишь?
В общем, не придал должного внимания судьбе падчерицы, упустил, а когда
оказался на свободе, отсидев всего-то года дватри, она упорхнула из-под его
могучего крыла.
После тюрьмы пришлось дяде Пете покинуть органы, потерять чины, ордена
и соратников. И потянулась его семья на юг, в теплые края, где можно было
хорошо устроиться.
Семейство осело в Измаиле.
Жизнь была нелегкая, дядя Петя был ею разочарован.
Во Львов уже не вернешься - вилла пани Ожидовской перешла к кому-то
иному, кто оставил золотые рамы, но вырвал из них увеличенные фотографии, да
и сама пани исчезла, по слухам - сбежала в Западную Германию. Не повезло
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг