Глава 14
– Экая все же ты сволочь, Вася! – сказал Цион, возмущенный грубым
эгоизмом друга, который, не считаясь с обстоятельствами и мнением
окружающих, делал всегда то, что считал для себя важным, – так–то ты
платишь за мое к тебе доброе расположение?
– Я расположен к тебе не меньше, Ципа, – искренне отвечал Василий, но это
ничего не меняет – герцогиня будет моей!
В глубине души Цион все еще надеялся, что сможет убедить Васю, но
безумный блеск в глазах товарища и то пренебрежительное презрение, с
которым он, обычно, смотрел на своих соперников, говорило о том, что
никакие силы на свете не заставят его изменить свое решение.
С арены поспешно унесли носилки с очередным инвалидом или даже трупом
неудачливого рыцаря. Молчаливые слуги, одетые в зеленую униформу, бесшумно
подбирали обломки копий и тяжелые медные щиты, не уберегшие соискателей
от бесславного поражения. Бурно обсуждая перипетии рыцарских схваток,
зрители выражали свое неудовольствие к проигравшим и не ждали от турнира
ничего хорошего; лучшие бойцы уже выбыли из игры, а те, кому предстояло
сражаться, были безвестны и вряд ли смыслят что–либо в истинной рубке.
Бойкий на язык паж, почувствовав разочарование толпы, оставил на время
свой пост и направился в сторону друзей. Он знал, как добиться перелома в
настроении знати и был уверен, что в этом ему поможет Вася; стоило ему
перекинуться с маэстро словами, и он тут же понял, кто нынче будет гвоздь
программы.
Ходил паж как–то изломано, вызывающе вихляя задом, и это наводило на
мысль, о его возможной причастности к жрецам однополой любви.
– Высокочтимый сэр, – звонко сказал мальчик, обращаясь к Васе с такой
напыщенной торжественностью, что даже пряжки на его туфлях гордо
встопорщились, – ваш выход, намерены вы объявить народу даму своего сердца?
– Назови мне имя вон той красотки, – небрежно сказал Вася, показывая
глазами на гордую блондинку.
– Какой? – сказал паж, манерничая, словно кокотка, которой сделали
удачный комплимент.
– Она сидит рядом с королевой.
– С бриллиантовой диадемой? это герцогиня де Блюм, кузина ее величества.
Первая красавица Англии...
– Это я без тебя знаю, – оборвал Вася, – она моя дама. Иди, объяви об
этом народу!
Услышав неожиданное признание, паж не на шутку встревожился. «Гвоздь
программы» мог обернуться банальным скандалом, который может навредить его
карьере. Ведь за все спросят с него – почему не был начеку и допустил к
барьеру безродную чернь?
– Сударь, – бледнея, сказал он, – никто из рыцарей не смеет помянуть всуе
имя бесценной госпожи моей...
– Резонно, – согласился Василий, – это должен делать только Я!
Паж побледнел еще более. Черт бы побрал этого задиристого господина с его
дерзкими заявками.
– Сударь, – повторил он, взывая к благоразумию маэстро, – вот уж
несколько лет ее благосклонности добивается гроза всех рыцарей Европы,
герой первого крестового похода, могучий герцог Балкруа – второй из Тулуза.
– Что ж, – невозмутимо сказал Вася, – отныне и впредь он будет третьим.
– Почему третьим? – недоумевал паж. Странные силлогизмы Василия не
поддавались его логике.
– Потому что третий – лишний! – последовал жесткий ответ маэстро, но паж
не понял юмора:
– Всех поклонников моей несравненной госпожи их сиятельство благополучно
отправил к праотцам. – Заявил он с пугливым выражением лица.
– Отлично! – весело отозвался Вася, – настала его очередь составить им
компанию.
Циона при этих словах охватила нервная дрожь. Он видел, что маркиза
понесло, и попытался остановить его:
– Это тебе не перчатками размахивать, парень, – тихо, сказал он, – герцог
мигом свернет тебе шею и будет абсолютно прав.
– Не боись, Маня, – беспечно сказал Василий, – я Дубровский.
– Так вы Дубровский или Хаимов? – озабоченно спросил паж. Он не мог взять
в толк, откуда взялся этот грубиян и как следует вести себя с ним.
– Может вы по ошибке попали сюда, сэр, вам лучше уйти, пока не поздно.
– Не твое дело, козел! – жестко пресек его Вася, – делай, что говорят!
– А что, парень, действительно он так крепко бьется? – полюбопытствовал
Цион, встревоженный информацией женоподобного пажа.
– Обычно он не пользуется копьем, – заикаясь, сказал паж, – предпочитая
этому легковесному орудию тяжелый походный топор.
Услышав про топор, Василий рассмеялся:
– Скажи герцогу, – велел он мальчику, – что топор этот я воткну ему в
ж..!
– Бог с вами, сэр, – отпрянул паж, – в топорной атаке герцог не имеет
себе равных...
– Ты слышал, что я сказал, Цуцик? – в гневе вскричал Василий.
– Да, ваша честь, слышал.
– Иди, выполняй.
«Цуцик» послушно повернулся и через минуту друзья увидели его тощую
фигурку на деревянном постаменте, служащим ему информаторской будкой.
Секунду он колебался: слова, которые прозвучат сейчас, могут стоить ему
места, а то и головы; разумно ли рисковать ради какого–то распустившего
перья рыцаря? Но предчувствие говорило ему, что ставку надо делать на
Васю. В глубине души он знал – именно это мгновение, будет воспето позже
поэтами, ибо на арене предстоит самый героический поединок эпохи. Только
бы голос не сорвался, вот он звездный час славы, о котором мечтает каждый
честолюбивый юноша.
Паж набрал полную грудь воздуха, и над ристалищем гордой птицей
взвился его звонкий тенор:
– Маркиз Василий де Хаимов – дама сердца герцогиня де Блюм, вызывает на
бой герцога Балкруа–второго из Тулуза – дама сердца герцогиня де Блюм!
Гул неподдельного изумления пронесся по зрительским рядам. Несколько
человек, словно ужаленные повскакивали с мест, полагая, что безумный паж
со – шел с ума. Все взоры были обращены на герцога Балкруа, и он воспринял
это как призыв к убийству.
– Какому супостату не терпится познакомиться с моим топором? – грозно
сказал он и, грубо растолкав товарищей, широким шагом пошел к ристалищу.
Ему тотчас подвели коня и подали топор, которым в свое время был разрублен
ни один рыцарский панцирь.
– Я жду, – раскатисто гремел герцог, – пусть покажет свою поганую рожу!
Он был прекрасен в эту минуту – высокий, могучий и негодующий исполин,
жаждущий крови.
Две особы, поднявшиеся вслед за Балкруа, вызвали у публики возгласы
удивления; одна из них была прелестная герцогиня де Блюм; лицо ее исказили
признаки сильнейшего душевного волнения. Забыв о цветистом веере, который
она изящно держала в левой руке, герцогиня нервно замахала надушенным
платочком в правой руке, пытаясь вспомнить, кем мог быть этот странный
незнакомец, решивший испытать терпение всемогущего герцога. Ее волнение не
было наигранным, как это случается у женщин высших кругов, и заинтриговало
публику не меньше, чем информация о том, что непобедимому герцогу брошен
дерзкий вызов неизвестным рыцарем, изъявившим готовность сражаться за
благосклонность нежной герцогини.
Еще более публику удивило волнение, проявленное другой высокопоставленной
особой, которой не пристало показывать на людях столь непозволительную
слабость. Это была королева Англии Альенора. Не совладав чувствами, резво
поднявшись с царственного ложа, прекрасная Альенора издала тихий, похожий
на стон или всхлип звук, но под обстрелом гневных взоров венценосного
супруга, смутившись, была вынуждена робко занять свою половину трона.
Увидев нездоровый ажиотаж, вызванный сообщением о поединке никому
неведомого безумца с первым рыцарем Европы, Цион поддался панике и сделал
последнюю попытку образумить впавшего в необъяснимое помешательство друга:
– В нашем распоряжении тридцать минут! – с отчаянием взмолился он, – ты
хочешь, чтобы тебя унесли отсюда на носилках?
– Победителей не носят, а возносят, – спокойно отвечал Василий
– А что будет со мной, если тебя унесут? – заерзал на стуле Цион.
– Не надо лишних телодвижений, сэр, – сказал Василий, я – Дубровский.
Сие означало, что у Заярконского, в сущности, нет особых причин для
проявления беспокойства, и сейчас, произойдет блистательное представление
в стиле знаменитого Касиуса Клея.
