14
Петух пропел хриплым негодующим голосом, словно жалуясь на свою тяжкую
участь живого будильника. Дин Снайдеров застонал сквозь сон. Нет, когда–нибудь
спросонья он оторвет голову этому горлопану!
Тело ныло так, будто его накануне долго били. Вставать не хотелось, но
постепенно сознание прояснялось, и вместе с этим прояснением пришло
воспоминание о Долге.
У каждого человека Долг подразделялся на совершенно четкие ежедневные
задания. Снайдерову, например, предстояло сегодня – как, впрочем, и вчера, и
год назад, и вообще сколько он себя помнил – выточить на своем дряхлом токарном
станке сто пятьдесят восьмидюймовых болтов с правой резьбой. Дин не знал, где
именно на «ковчегах» будут установлены эти болты и какие части корабля они
будут скреплять, но это было неважно. Важнее было другое – этими кусочками
стали он внесет свою лепту в выполнение Плана, подставив плечо под ту
невыносимо тяжкую ношу, которую человечество добровольно взвалило на себя
несколько столетий назад.
Чтобы не терять времени, он сунул ноги в старые дырявые галоши, вышел во
двор, прошел, спотыкаясь в предрассветных сумерках, к деревянному ветхому сараю
и запустил ветряк.
Через дорогу, у венгра Фенвеши, ветряк уже давно работал, и из пристройки
к дому соседа слышался натужный вой шлифовального станка. И повсюду в поселке,
в тех домах, где еще теплилась жизнь, раздавались звуки, свидетельствовавшие о
начале очередного трудового дня. Сколько еще таких дней оставалось до
завершения Плана – не хотелось представлять. Одно ясно: их с лихвой хватит еще
и детям, и внукам, и даже правнукам Дина.
Некоторое время Снайдеров постоял во дворе, зябко кутаясь от утренней
прохлады в латаный–перелатаный ватник, успешно переживший не менее двух
поколений носивших его людей. Дин невольно поглядел на звезды, слабо мерцавшие
в начинающем розоветь на востоке небе. Словно пытался разглядеть Дыру, которая
приближалась к Земле со сЬростью нескольких тысяч километров в секунду. Но на
небе, конечно же, ничего особенного не было видно. Только редкие перистые
облачка, застывшие в вышине небрежными мазками. Будто кто–то черканул по небу
намыленной кисточкой для бритья...
Дин вздохнул и пошел в дом. Жена возилась, накрывая на стол нехитрый
завтрак.
– Мил уже встал? – спросил Снайдеров, хотя и сам слышал, что из комнаты
сына не доносится ни звука.
– Да пусть еще немного поспит, – попросила жена. – Он же вчера поздно
лег...
– Ты мне мальчишку не балуй! – с нарочитой суровостью сказал Дин. –
«Поздно лег»! Знаем мы, чем он ночами напролет занимается! Все со своей музыкой
никак не расстанется – и что она только далась парню? Ведь ему пора бы уже и к
станку приучаться. Я–то, помнится, в его годы...
– Ешь давай! – неодобрительно перебила Дина жена и придвинула к нему
поближе тарелку с гренками.
Гренки были изготовлены из древних сухарей, благополучно доживших до
заплесневелости и потому слегка горчивших. Если бы не горячий чай–суррогат
морковного оттенка, их вообще нельзя было бы прожевать. Но есть было
необходимо, чтобы во время работы не рухнуть лицом прямо на бешено бращающййся
шпиндель вследствие голодного обморока.
Еда тоже была частью Долга.
С трудом расправившись с гренками; Дин напялил на себя промасленный,
израненный стружками рабочий комбинезон и двинулся в сарай.
При этом ?н невольно вспомнил рассказы деда о том, как раньше, когда
производство еще было сосредоточено в крупных производственных центрах,
именуемых заводами, людям каждый день приходилось добираться на работу
монорельсом, а потом возвращаться домой. Сейчас транспорта и топлива хватало
лишь на перевозку производственных грузов, поэтому многие трудились на дому...
Когда над горизонтом встало солнце, работа у Дина была в самом разгаре.
Правда, ему то и дело приходилось скверно ругаться сквозь зубы и с досадой
сплевывать на кучу ржавой стружки. Ветер дул с переменной силой, а выходной
стабилизатор у ветряка прогорел еще неделю назад, поэтому напряжение в сети
скакало и резцы ломались один за другим, запарывая уже почти готовые детали.
Этак и дневную норму не выполнить, а чем это грозит – известное дело.
Во–первых, не видать тогда всей семье продуктового пайка. Во–вторых, не
получит тогда Мил давно обещанных ему новых сапог, выдаваемых в качестве премии
за регулярное выполнение плана. В–третьих... Нет, лучше не думать об этом!
– Подай–ка расточной резец. Мил, – не отрывая взгляда от зажатой в тисках
патрона заготовки, машинально сказал Дин через плечо.
Молчание.
– Ты что, заснул, что ли? – Снайдеров, нахмурившись, оторвался от работы.
И только тут до него дошло, что мальчишки в сарае нет. Опять куда–то
сбежал, стервец! Беда с ним, да и только! Так и норовит удрать к своей
пиликалке! Придется снова хорошенько накрутить ему уши!
Сердито кряхтя и ворча, Снайдеров–старший вынужден был сам заняться
поисками, но, как на грех, запасы резцов в сарае иссякли, и пришлось
отправиться в дом: НЗ инструментов хранился в бывшем книжном шкафу.
Еще с порога Дин услышал звуки скрипки и подумал: «Ох и задам я сейчас
трепку этому лодырю!" Он рывком распахнул дверь в комнатку сына. И остолбенело
замер, не решаясь войти.
Сидя на полу. Мил водил деревянной палочкой по струнам своей «пиликалки»,
и мелодия, которая при этом рождалась, была такой, что гнев Дина мгновенно
улетучился. В музыке, выплывавшей из–под пальцев мальчишки, были неизбывная
печаль и надежда, горькая боль и мужество, неизбежная гибель и вечная жизнь.
То, что составляло суть Плана.
Очнувшись от столбняка, Снайдеров беззвучно притворил дверь. Только теперь
он вдруг понял, что у его десятилетнего отпрыска, которому.он то и дело щедро
отпускал подзатыльники за упорное нежелание постигать азы токарного дела, –
настоящий талант музыканта, и это открытие ошеломило его.
«Что же делать? – мучительно размышлял Дин, сидя на ступеньке крыльца
сарая. – Что–то ведь надо теперь делать, нельзя, чтобы все оставалось как
раньше!»
Его раздумья прервал сильный стук в ворота. Это была китаянка Фа на своей
телеге, в которую был запряжен вороной жеребец. В их поселке она исполняла
обязанности нормировщицы, снабженки и приемщицы готовой продукции.
– Совсем ты заработался, Дин, – весело упрекнула Фа, когда Снайдеров
нехотя открыл ворота. – Даже не слышишь, что к тебе стучатся. В общем, так. С
сегодняшнего дня для токарей решено повысить суточную норму выработки. Вот
циркуляр. Прочитай и распишись на обороте.
Дин медленно, почти по слогам, прочел текст, отпечатанный на серой бумаге,
и побледнел.
– Да вы что?! – воскликнул он. – С ума сошли? Двести болтов! Интересно,
откуда берется это постоянное повышение нормы? Кто у вас там сидит такой умный
и решает, будто мы здесь сидим и ни черта не делаем?! Что, народ лучше работать
стал, что ли? Или у кого–то выросла еще одна пара рук?!
– Как же, – усмехнулась нормировщица. – Рабочих рук, наоборот, с каждым
днем становится все меньше. Вон, позавчера в Рогулине двадцать человек от
болотной лихорадки померли, вчера в соседней деревне сразу пятеро на тот свет
отправились, а от чего – никому не известно!
– Это всепонятно, – согласился Снайдеров. – Смерть есть смерть, тут ничего
не сделаешь. Только мне теперь надо ни есть, ни спать, чтобы столько болтов за
сутки сделать!
– Ну, это твои проблемы, – беспечно отмахнулась китаянка. – У тебя вон сын
есть. Большой уже помощник вырос! А тем, у кого детей нет, вообще не на кого
надеяться. Так что, хочешь не хочешь, а выполнять норму тебе придется. Завтра
тебе подбросят еще заготовок и резцов, ты только скажи, что и сколько нужно.
Эй, куда же ты?
Но Дин ее уже не слушал. Он вернулся в дом и уселся за стол, рассеянно
прислушиваясь, как жена громыхает ведрами в подполе, перебирая прорастающий
картофель.
«Вот как, – думал он. – План есть План. Нужно думать о будущем. Нужно
жертвовать собой ради этого будущего. Собой – это понятно, это мы всегда делали
и будем готовы делать до тех пор, пока не подохнем – либо от голода, либо от
холода, либо от отлетевшего обломка резца, либо от этой... как ее?.. болотной
лихорадки. Но как быть с женами и детьми нашими? Как мы можем решать за них,
что они должны, а что не должны делать?!»
Он поднялся и полез по хлипкой, то и дело грозящей обвалиться лестнице на
чердак. Где–то там, среди хлама, передаваемого от поколения к поколению семьи
Снайдеровых, должны были лежать книги. Книги, которые могли содержать сведения
о том, как можно выжить в одиночку. Как вести хозяйство, как сеять, выращивать
хлеб, как охотиться на зверей, как делать себе одежду и все прочее, необходимое
для жизни – если, конечно, можно будет назвать такое существование жизнью.
Координатор производственного участка Плана номер две тысячи тринадцать не
верил своим ушам.
– Вы сказали – отказался выполнять План?! – переспросил он своего
помощника, отвечавшего за сектор механической обработки. – И как фамилия этого
отказника?
– Снайдеров, Дин Снайдеров – с готовностью подсказал помощник.
– Да вы представляете себе, чем/это грозит? – взорвался координатор.
– Представляю, координатор, – подхватил помощник. – Строительство
шестисотого модуля оказывается под угрозой срыва из–за каких–то там болтов! Да
за это... судить, расстреливать надо!
Координатор искоса взглянул на своего собеседника.
.
– Что вы несете? – уже другим тоном осведомился он. – Вы же прекрасно
знаете, что судов давно нет. И расстреливать этих болванов мы тоже не имеем
права. Единственное, что мы можем сделать в етой ситуации, – это прекратить
обеспечение Снайдерова продуктами и прочим довольствием, положенным работающим
на План... Вы лучше вот что... Примите меры к тому, чтобы задание этого
дезертира равномерно раскидали по другим рабочим в качестве добавки к норме.
– Но это... это невозможно, координатор! – вскричал помощник, сразу
утратив былую подобострастность. – Люди и так работают на пределе сил, еще
немного – и может вспыхнуть... могут вспыхнуть волнения!
– Тогда решайте сами! – отрубил координатор. – В конечном счете, меня не
интересует, что именно вы предпримете... хоть сами становитесь за станок – вы
же, помнится, когда–то тоже изучали токарное дело? Меня интересует одно: к
завтрашнему утру эти проклятые болты должны быть готовы! План есть План, и не
выполнять его мы не имеем никакого права! Понятно?
