Глава 4
Он мчался с невероятной скоростью по «суперструне» и сам был
струной. А также сгустком информации, волной, математическим символом,
пакетом смысла, измерением пространства, обладающего свойствами
намного более сложными, чем масса, инерция, энергия и другие свойства
Вселенной, в которой он родился.
Он пронизывал пространства, где время было прямо пропорционально
геометрии континуума и вектору прилагаемой силы, где время носилось по
замысловатым кривым и где совсем не было времени.
Он тонул в океане бесконечномерности и вязком болоте точки,
выбирался на просторы светлых объемов Запределья, пробивался сквозь
пресловутую пустую длительность – повторение набора одинаковых
галактических скоплений и пустот, преодолевал судороги стремительного
ветвления Метавселенной, плыл сквозь вечное Молчание, описываемое
формулой: ubi nihil – nihil [Где нет ничего – там нет ничего (лат.).]
; нырял в бездонные ямы по ту сторону завтра, падал в горловину
стремительно разбегающейся во все стороны сразу реликтовой
«суперструны» и наконец упал в самое начало эры хаотической инфляции.
Пространство вне тонкой пленки кожи, обтягивающей объем чудом
сохранившегося «я», изменилось в три мгновенных скачка: бесконечное
количество измерений – двадцать шесть измерений – двенадцать – три...
Свет!
Боль!
Блаженство уходящей муки невыразимости!
Мальгин очнулся.
Впечатление было такое, будто глазные яблоки повернулись на сто
восемьдесят градусов и смотрят внутрь черепа. Мальгин видел медленную
пульсацию крови в голове, хаос нервных связей, электрический бег
импульсов по нервам и наслаивавшуюся на «грубую» материю цветовую
объемную картину рождающихся мысленных образов.
Всплеск голубого свечения, укол холода в сердце, звон в голове –
заработало поле сознания, общего для человека–интрасенса и «черного
человека». Мальгин стал видеть практически во всех диапазонах спектра
и чувствовать пространство во всех его проявлениях. Огляделся.
Он лежал на гладкой черной плите внутри помещения, имевшего форму
многолучевой звезды. Следующий уровень зрения позволял оценить объект,
в недрах которого располагалось данное помещение: Мальгин невольно
цокнул языком – это был не просто объект, здание, строение или гора с
пещерой, это был живой объект диаметром в семьсот семьдесят семь
километров! И парил этот живой астероид в странной кипящей жидкости,
постоянно меняющей плотность, температуру, спектр излучаемых энергий,
размеры кипящих вихрей и пузырей и прочие невыразимые словами
свойства. Космосом, каким его знал Мальгин, назвать эту «жидкость»
было нельзя, но спустя несколько мгновений пришло озарение – это был
тот самый «ложный вакуум», по определению земных ученых,
соответствующий началу расширения Метавселенной, выделению ее и
обособлению внутри Большой Вселенной, и «живой» объект был первым
«газовым пузырьком» в толще «кипящей жидкости» Вселенной.
По расчетам тех же ученых, Мальгин попал к началу Большого Взрыва
в момент, отстоящий от самого начала всего лишь на исчезающе малую
величину временного интервала – десять в минус сорок четвертой степени
секунды, однако процессы, формирующие законы физики данного
континуума, задавали совершенно иные параметры, как времени, так и
пространства, и действовали на органы чувств таким образом, что
Мальгин не только оценивал окружавший его мир в соответствии с темпами
здешней жизни, но и сам жил по тем же законам. До начала инфляционной
эры в истории Метавселенной оставался по земным часам всего лишь
невообразимо краткий миг – десять в минус сорок шестой степени
секунды, но для тех, кто уже жил здесь и видел–чувствовал окружающий
мир, время текло так же неторопливо, как оно текло для людей на Земле
в их эпоху.
Вероятно, для жителей данного континуума, родившихся почти
одновременно со своим домом – вселенной, их мир выглядел иначе, не
так, как видел его Мальгин, но даже его «сверхчувств» не хватало для
того, чтобы оценить, понять и описать этот мир, плывущий то в прошлое,
то в будущее, вздрагивающий от судорог фазовых перестроек, проходящий
множество этапов, дробящийся на домены–микровселенные, готовые начать
свой путь взрывного расширения; в одном из таких доменов через
миллиарды лет должна была родиться Галактика, Солнечная система и
Земля.
«Мы выброшены в невероятность», – пришла на ум строка
стихотворения Брюсова, хотя вряд ли поэт смог бы представить картину
Вселенной в Начале Начал.
Мир за стенками ежастого объекта был текуч и призрачен, он сверкал
и кипел, изменяясь ежемоментно, и единственным устойчивым образованием
казался только сам объект с машиной метро внутри, хотя изредка
Мальгину чудилось, что он схватывает какие–то сверхбыстрые и
сверхсложные метаморфозы форм объекта, но глаза и остальные органы
чувств продолжали видеть многолучевую звезду, заполненную изнутри
обычным земным воздухом.
Спустя еще некоторое время, в течение которого Клим осваивался со
своим положением и обстановкой, он совершил два открытия: первое –
объект был зародышем самого первого или одного из самых первых Стражей
Горловины, по терминологии землян, то есть узлом связи, соединяющим
реликтовую «сверхструну» местной системы с другими метавселенными;
второе открытие – он не один в помещении.
Текучий живой мрак в другом углу звездообразной пещеры собрался
вдруг в зыбкую, колеблющуюся, плывущую, как дым, и одновременно
налитую грозной мощью материально ощутимую фигуру. Странный всадник на
странном коне – первое ощущение, которое оказалось единственной
доступной мозгу оценкой и осталось до конца.
Были и другие ощущения, вовсе уж невероятные, рождавшие
мучительные переживания вечной, не поддающейся познанию тайны, ужасные
и отвращающие и в то же время вызывающие восторг и ликование,
захватывающе интересные, уходящие в глубины подсознательного, но
верить им Мальгин не хотел.
Обычный человек для сравнения увиденного всегда пользуется
наработанными за жизнь стереотипами, и на месте Мальгина он увидел бы
перед собой не больше, чем хирург, а может быть, не увидел бы ничего,
но, хотя Клим повидал во время скитаний гораздо больше чудес и диковин
и имел колоссальный запас памяти «черного человека», он не смог уйти
от земных образов, понимая, что перед ним вовсе не всадник на коне,
пусть и чудовищно далекий от земных прообразов. Горечь от бессилия
постичь новую сущность была обжигающей, Мальгину дали понять, что даже
с его возможностями он – не демиург. Интрасенс, маг – да, но не
Господь. И следовало это обстоятельство принять за аксиому.
– Кто вы? – мысленно воззвал он, тщетно пытаясь разглядеть детали
одеяния «всадника» и форму «коня».
Перед глазами хирурга возникли причудливые колышущиеся полотнища
света, напоминавшие ленты северного сияния, и одновременно в ушах
раздался тягучий «шепот», вызвавший в памяти понятие – «рыбий язык».
Мальгин напрягся, сосредоточился на субсенсорном восприятии,
формируя субъективное семантическое пространство, как его учили
когда–то на занятиях по ксенопсихосемантике. Ситуация была заданной
чувственно, и следовало искать контакт со «всадником» на уровне
глубокой психики.
– Кто вы?
– Бог того, чего не может быть в принципе, – всплыл в голове
четкий ответ, сопровождаемый эмоциональным эхом, главным в котором
была совершенно человеческая ирония. Климу даже послышались в ответе
знакомые нотки, присущие речи Паломника. А еще ему показалось, что
заговорил с ним не «всадник», а «конь», хотя это, наверное, могло быть
просто эффектом субъективного восприятия.
– Вы – Вершитель?
– О нет, – сказал чужой; теперь Мальгин был абсолютно уверен, что
разговаривает с ним в пси–диапазоне именно «конь», в то время как
«всадник» молча рассматривает его – снаружи и внутри, шевеля пласты
памяти, как страницы книги. Сам же остается непроницаемым ни для
какого вида зрения – загадочная фигура, обладающая плотностью металла
и в то же время эфемерно зыбкая, нечеткая, призрачно мерцающая,
кисейно–воздушная, неуловимая и неощутимая, как блик на воде или луч
лунного света.
– Я Строитель, – продолжало существо, играющее роль «коня»,
умудрившись подчеркнуть заглавную букву имени. – Наши пути пересеклись
случайно. Кстати, из ваших коллег да и вообще из разумных существ
эпохи третичного осознания так глубоко в прошлое никто не проникал.
Примите поздравления, мастер.
– Я хотел встретиться с Вершителями, – признался Мальгин,
несколько разочарованный ответом.
В ушах прозвучал необидный смех.
– Это очень трудно, если вообще не невозможно. Человеческий
организм не приспособлен для таких встреч ни в энергетическом, ни в
информационном аспектах. Даже мне дается это нелегко, а ведь я в
каком–то смысле – проекция Вершителя на данную модель Вселенной.
Мальгин помолчал, переваривая услышанное.
– А ваш... «всадник»?
– Он – тоже проекция Вершителя, но живет иначе, чем я, и
существует одновременно в нескольких вселенных, контролируя
Строительство. Ему контактировать с вами сложнее, потому что подобный
контакт для вас чреват шоком. В какой–то мере он – мое второе «я»,
хотя аппараты восприятия и функции у нас разные. Мы – две проекции
того, кого вы называете Вершителем, соединенные одним торсом, эдакий
кентавр.
– И все–таки вы... разные?
Снова тот же открытый смех.
– Даже в вашем мире проекции одного и того же предмета могут
противоречить друг другу, что же говорить о мирах, скрытых за
познавательным горизонтом, принципиально отличных от остальных,
неподвластных любой фантазии? Вряд ли кто–либо из людей, да и вообще
существ третьей волны сможет вообразить, как на самом деле выглядит
Вершитель. Не обижайтесь, это истина. Максимум, на что способен
человек в силу его познавательных способностей, это на приблизительную
оценку возможностей Вершителя. Один из ваших мыслителей сформулировал
ее так: «Ум, которому были бы известны для какого–то момента все силы,
действующие между телами природы, и расположение всех тел, знал бы
все, что произойдет во Вселенной в будущем [Л. Лаплас.]".
– Вы жили на Земле?
– Нет, конечно.
– Но так хорошо знать культуру может лишь тот, кто...
– Вовсе не обязательно... Я знаю культуру Земли через вас, этого
достаточно, во всяком случае, для контакта такого уровня.
– Вершители тоже знают о существовании земной цивилизации?
– Они знают все.
– Тогда они – боги! – хмыкнул Мальгин.
– Бог должен быть Абсолютом, а деятельность Вершителя имеет свои
ограничения. Хотя для вашего домена Метавселенной он может играть роль
Всевышнего... если пожелает. – Тихий смешок. – Но не пожелает. Он
гораздо выше человеческих оценок и желаний. По сути, человечество,
исповедуя принципы удовольствия и могущества – принципы поведения
маленького ребенка и подростка, так и не повзрослело, не взяло на
вооружение, за редким исключением, принцип стремления к смыслу.
– Что вы хотите сказать? – насторожился Мальгин.
Тон собеседника стал грустным.
– К сожалению, цивилизации третьей волны, наделенные тем, что вы
называете разумом, упираются в эволюционный тупик, и человечество – не
исключение.
В горле у Мальгина пересохло.
– Вы хотите... что мы... человечество не выживет?!
– Не только человечество, но и вообще ни одна из цивилизаций
нашего времени, соответствующего третьей волне разума.
– Не верю!
– И не надо. Даже потомки программных интеллект–центров типа
Орилоуха, Маата и других, вам еще не известных, не удержались от
деградации и гибели. Вы еще убедитесь в этом. Разум Большой Вселенной
бессмертен, потому что попытки Природы осознать себя вечны и
бесконечны, но первое условие бессмертия – смерть, как говорил ваш
соотечественник [С. Е. Лец.]. Не пугайтесь, мастер, лично вы
переживете смерть цивилизации. Но возвращение домой будет трудным,
учтите.
– Меня предупреждали, – вслух сказал Мальгин, ошеломленный
страшным смыслом известия. Правда, до конца поверить в него он так и
не сумел.
– Правильно, – кивнул «конь», то и дело меняя очертания,
превращаясь то в слоновью тушу, то в динозавра, то в невиданную помесь
известных и неизвестных зверей. – В принципе шанс уцелеть у
человечества есть, интервал мудрости его достаточно широк, но выйти за
пределы себя, пока человек остается целью в себе, почти невозможно.
Прощайте, мастер, да благоволит к вам Тиха и обходит стороной Ата
[Тиxа – богиня судьбы, Ата – богиня заблуждений (греч.).].
– Вы говорите, что мы, люди, – представители третьей волны...
Значит, была и первая, и вторая?
– Первая – это я и мои современники, вторая началась со
строительством Орилоуха, Маата, Сферы Дайсона и других экзотических
для вас объектов. Кстати, сеть орилоунского метро предназначалась,
строго говоря, для использования ее разумом второй волны, но ее
свойства позволяли пользоваться ею и палеоразумным и постразумным
существам.
– Вы хотите сказать, что и после нас будут рождаться цивилизации?
Четвертой волны? Пятой? Сотой? Сколько же их способна генерировать
наша Метавселенная?
– Вы упрощаете, но в общем–то недалеки от истины... по вашим
меркам. Дело не в количестве волн жизни, а в качестве. В конце концов
предел экспансии разума – сама вселенная, что очень близко к Абсолюту.
– В таком случае Вершитель и есть – вселенная, осознавшая себя
целиком?
– Вы снова упрощаете, но пусть будет так.
Силы Мальгина, направленные на поддержание видео– и пси–контакта,
кончились, он почувствовал, что вот–вот потеряет сознание от
напряжения. В тот же момент и «конь» и «всадник», так и не пожелавший
участвовать в беседе, не проронивший ни слова, исчезли. Грот первого
Держателя Пути в истории Метавселенной, Пути, который начали строить
Вершители, вернее, их проекционные послы – Строители, опустел.
Полчаса – по своему внутреннему времени – Мальгин отдыхал, снова и
снова прокручивая в памяти отрывки разговора, пока циферблат удивления
не зашкалило окончательно и встреча перестала казаться поразительной и
необыкновенной. К тому же ему начало мерещиться, что и «всадник»
говорил с ним на своем тарабарском языке, только он, Мальгин, не смог
этого услышать, понять, ощутить. Было ли так на самом деле,
разбираться не хотелось. Как сказал когда–то мудрец и философ Николай
Рерих: «Неведомые нам слова, все они полны смысла». Поверим ему,
подумал Мальгин равнодушно. Желание увидеть Вершителя не
осуществилось, и этот факт не способствовал поднятию настроения, хотя
Строитель и дал понять, что для рода хомо сапиенс контакт с Вершителем
невозможен принципиально.
Впрочем, принципы эти установлены не человеком, думал Клим, и еще
никто не доказал мне, что они действуют везде и для всех. Я не могу
заставить звезды вращаться вокруг себя, зато могу найти вселенную, где
подобные деяния разрешены тамошними законами природы.
Защемило сердце: снова вспомнились слова Паломника о вселенных,
где конфликт Мальгин – Купава мог быть разрешен без участия Шаламова.
Где они – эти вселенные? И не будет ли их поиск просто бегством от
самого себя, бегством постыдным и унизительным? И не окажется ли его
уход из родной Вселенной предательством по отношению к тем, кто
зависит от него? К Шаламову, например, Купаве... и другим.
Но если остаться, оставить все как есть, не будет ли это самым
обыкновенным рабством? – возразил внутри Мальгин–второй.
Мальгин–первый усмехнулся: таких, которые, освободившись от своего
рабства, потеряли всякую ценность, немало.
Это Заратустра, не сдавалось второе «я», а что думаешь ты сам, не
опираясь на древних и современных мыслителей?
Я хочу следовать голосу своей печали, ответил Мальгин, это
единственный путь к самому себе. Не знаю только, хватит ли у меня сил
и имею ли я на это право.
Снова Заратустра, поморщился второй Мальгин. Похоже, ты припас
крылатые фразы на все случаи жизни, но вряд ли они могут послужить
нравственной опорой бытия. Уйти в другую вселенную ты сможешь, а от
себя – никогда!
Ну и заткнись в таком случае! – прервал «диалог» Мальгин. Позвал
мысленно:
– Хранитель.
– Я весь внимание, – прилетел шипящий ветерок пси–ответа.
– Строитель назвал тебя Держателем...
– Этот термин – не имя – соответствует истине. Я – Держатель Пути,
а не Хранитель, как орилоуны. Такие, как я, живут по одному в каждой
вселенной.
– Хорошо, буду называть тебя Держателем. Меня нужно отправить
обратно в свое время, понимаешь, о чем речь?
– Безусловно. Я связан со всеми Держателями и Хранителями Пути во
всех временах и метавселенных вплоть до финалов их существования.
Однако смею заметить, что сеть орилоунского метро – термин ваш, и он
не совсем верен, – в вашем конкретном районе обитания повреждена и
невосстановима.
– Значит, домой я уже не попаду?!
– Я этого не говорил. Но поможет вам вернуться домой в нужный вам
момент времени только Вершитель.
– Строитель сказал, что это невозможно...
– Вы неправильно поняли: полный контакт биологических существ –
носителей разума с Вершителями действительно неосуществим, необходима
иная энергетика, информационно–обменные структуры, возможности
многоуровневого мышления и так далее, но если Вершитель заметит и
захочет помочь – он это сделает и без вашего участия. Я ведь тоже в
какой–то мере одна из проекций Вершителя, разве что функционально
привязанная, и всегда готов сделать все, что в моих силах.
– Однако же переслать меня туда, откуда пришли Вершители, вы не
сможете?
– Туда – нет. Вернее, могу, но это равносильно вашей смерти.
Другое дело – туда, где возможна ваша встреча с Вершителем.
Мальгин облизнул пересохшие губы, не заботясь о сохранении внешней
невозмутимости.
– И где это место?
– В далеком будущем, за сотни миллионов и десятки миллиардов лет
после вашего появления на свет. Но вам придется пройти пустыни горя,
боли и одиночества... Строитель предупреждал, помните? Если выдержите
– вернетесь.
Мальгин закрыл глаза, сосредоточиваясь на дыхании: Строитель не
обманывал, да и не знал, наверное, что такое ложь. Видимо, ложь, как и
любое другое искажение истины, являлась исключительно достижением
человеческого гения и наравне с другими подобными «достижениями»
послужила причиной эволюционного тупика. Кто–то кричал внутри
Мальгина, отчаянно и страшно, что все это чепуха, не все люди лживы, и
что раз человечество не погибло в ядерной войне, то оно выживет и
впредь, но Мальгин не стал отвечать крикуну. Он верил и не верил
сказанному, дрался сам с собой, успокаивал всех внутри себя и плакал,
и вытирал слезы, и жаждал вернуться домой до спазм в горле и холодной
боли в сердце.
Кто–то посмотрел на него сверху, облетел кругом, неуловимый и
бесплотный, как тень, застыл рядом, разглядывая внимательно. Новый
гость не излучал ни одной знакомой эмоциональной волны, в том числе и
дружелюбия, и все же полностью равнодушным не был.
Мальгин вгляделся в дышащий мрак над головой и невольно
воскликнул:
– Богоид?!
Над ним висело знакомое прозрачно–туманное облачко с глазами
внутри, мигающими вразнобой. Это был «миллионоглазый» орилоунский
призрак, преследующий Шаламова в системе Орилоуха, на Маате, родине
«черных людей», и на Земле.
– Откуда он здесь? Прямо с Орилоуха?
– Ни Орилоух, ни Маат в данный момент еще не существуют, они
появятся не скоро – по вашим меркам и временным масштабам. Но богоид –
термин весьма удачен – не орилоун, он – тоже одна из «проекций»
Вершителя, призванная контролировать объекты, созданные Вершителями.
– Служба безопасности, – пробормотал Мальгин.
– Не совсем так. – В пси–голосе Держателя Пути прозвучали нотки
сожаления. – Вернее, совсем не так, но я не смогу назвать вам функции
этого организма из–за отсутствия нужных понятий и терминов. Извините.
– Однако в памяти «черных людей» богоиды отражены как стражи
безопасности...
– Для них богоиды – стражи, но функционально это системы более
высокого порядка, обеспечение безопасности – их побочное занятие,
составляющее очень незначительную часть объема всей работы.
Мальгин внезапно почувствовал страшную усталость.
– Бог с тобой... богоид, проваливай, куда намеревался, хватит
пялить на меня глаза. Хотя я так и не понял, кто ты или что и для чего
создан.
– В данный отрезок времени он согласился по моей просьбе помочь
вам выбраться в будущее. Не возражаете?
Щеки хирурга запылали.
– Спасибо, – выговорил он с раскаянием. – Прости, дружище, я не
знал.
– Вы готовы? – спросил Держатель Пути, никак не прореагировав на
это.
– Готов. – Клим вдруг спохватился. – Погоди, Держатель, покажи мне
твой космос – или как он там называется, – каким ты его видишь.
– Протовселенная, – отозвался Держатель Пути. – Смотри.
Голова Мальгина как бы распухла, превратилась в огромного круглого
ежа со множеством колючек–рецепторов. Каждая «колючка» соответствовала
одному органу чувств Держателя Пути, и было их много, не менее трех
сотен, и все они позволяли оценить окружающую среду во всей полноте
параметров и взаимодействий. Человек с его шестью чувствами и даже
интрасенс с десятью–двенадцатью не могли и мечтать о подобном, а ведь
Держатель Пути был всего лишь «проекцией» одной из сторон личности
Вершителя. Что же тогда способен видеть и чувствовать Вершитель?! –
мелькнула мимолетная мысль.
«Колючки» головы Мальгина вонзились в Нечто, окружавшее Держателя
Пути, и хирургу открылся мир поразительных пространственных структур,
не выразимых никакими словами земного языка! Он ощутил себя взрывом,
вселенским ураганом, бушующим сам в себе, вспышкой сверхновой звезды,
яростным сгустком огня квазара, коконом «черной дыры», сжатой
чудовищным полем тяготения, вихрем разлетавшихся «сверхструн», диким
танцем рождавшихся и умиравших неведомых частиц, готовых в будущем
распасться на не менее экзотические частицы: монополи, гравитоны,
кварки, глюоны. Он ощутил себя исполинским Деревом Миров, растущим с
небывалой скоростью...
Где–то глубоко в недрах того космоса, который звался Мальгиным,
кто–то маленький и слабый ахал, изумлялся, ужасался, сжимался от
страха и ожидания страха, умолял прекратить, пытался закрыть глаза и
заткнуть уши, дрожащим голосом читал стихи и не мог вспомнить больше
одной строчки:
В одном мгновенье видеть вечность...
В одном мгновенье видеть...
В одном...
Огромный мир – в зерне песка... [В. Брюсов.]
