Глава 3
Они сидели за огромным деревянным столом и глядели, как старуха
Ягойой колдовала у гигантской русской печи, доставая оттуда
разнокалиберную снедь. Домовой с заросшим лицом, которого старуха
называла Жива, относясь к нему безлично, как к предмету обихода,
постанывая, носил блюда и расставлял по столу.
Перед тем как сесть трапезничать, гости умылись над лоханью,
сливая на руки друг другу из красивого ковша с ручкой в форме
медвежьей лапы, и вытерлись полотенцем, которое хозяйка назвала
«убрус». Глянув на их модные костюмы, она проворчала.
– Переоделись бы в домашнее, а то за версту чужаками несет.
«Домашнего» ничего, однако, не дала, хотя в углу громадной
горницы–комнаты, сочетавшей приметы прихожей и гостиной, несмотря на
имеющиеся в избе сени, стоял такой же разверстый сундук–великан с
одеждой.
Горница казалась такой огромной, что в ней можно было играть в
хоккей. Кроме сундука, стола и печи, занимавшей треть пространства, в
ней стояли кровать–лежанка величиной в две земных двуспальных, с горой
подушек, еще один сундук поменьше, окованный железными полосами,
деревянный шкаф без дверок, с посудой, бадья с водой и лохань, две
скамьи и столец – большое деревянное кресло с резной спинкой и ручками
в форме все тех же медвежьих лап.
В горнице было светло, как днем, хотя ни свечей, ни лучин, ни тем
более электрических ламп гости не заметили. Казалось, светится сам
воздух, причем избирательно: в углах и у сундука с металлическими
полосами, например, стыла темнота.
Потолок, сколоченный из грубо обработанных досок, нависал над
головой метрах в четырех, и Никита подумал, что изба изнутри гораздо
больше, чем кажется снаружи, хотя и внешне впечатляет. Точно такое же
ощущение внушал и дом Зу–л–Кифла, что говорило о некоем родстве
строений, магическом родстве. Ягойой была если и не магом в полном
смысле этого слова, то ведьмой, колдуньей с высоким уровнем
воздействия.
– Мовницу истопи, – приказала старуха слуге, подразумевая баню, но
гости твердо отказались мыться, не желая рисковать. Ягойой их поняла,
насмешливо сверкнув глазами, и настаивать не стала, но, увидев у
Никиты перстень, изменилась в лице.
– Я так и чуяла, что у вас оберега! Спаси и помилуй! Кто дал–то?
Уж не Яросвет ли?
– А кто такой Яросвет? – простодушно спросил Такэда.
– Будто не знаете. – Настроение у Бабы Яги, не слишком схожей с
образом из русских сказок, упало, и она принялась яростно орудовать у
печи, то и дело пихая бедного Живу то в бок, то в спину. Казалась она,
во–первых, вовсе не дряхлой старухой, жаждущей сожрать любого, кто
попадется. Высокая, статная, одетая в длинную цветастую поневу и
пушистую кофту, с аккуратно уложенными седыми волосами, она выглядела
бы даже привлекательной, если бы не горб и не крючковатый нос, а также
слишком глубоко посаженные глаза, в которых иногда вспыхивал мрачный
темный огонь.
Никита было подумал, уж не наложено ли и на нее заклятие, как на
Тааль, бывшую жену Вуккуба, за ее участие в Битве на стороне сил
Люцифера, но спросить об этом у самой Ягойой не решился.
Перед едой Жива налил гостям в деревянные кубки белого кваса,
сваренного на меду, и оба, отведав напитка после сигнала эрцхаора «все
в порядке», едва не окосели. Хотя алкоголя в напитке не чувствовалось,
голова от него закружилась, как от бокала шампанского.
– Ощущение такое, будто голова – прямое продолжение желудка! –
тихонько пожаловался Никита Такэде.
– Алкоголик ты, Сухов, – заявил Толя. – Те тоже от запаха балдеют.
Однако, признаться, и я поплыл. Может быть, она специально в квас
чего–то подмешала?
– Индикатор дал бы знать.
– Тогда давай быстренько заедать.
На первое оказалась ботвинья, единственным недостатком которой
было отсутствие соли. На второе ели пироги с вязигой – жилами из
хребта если и не осетра, то какой–то другой подобной ему рыбы,
разваренными в студенистую прозрачную массу и придающими пирогам
сочность и изумительный вкус, а также блины с вареньем. Варенье было
подано разных сортов: из морошки, ежевики, черники, земляники и
брусники, и, глядя, как гости уплетают блины, Ягойой заметно
подобрела.
Сидела она в своем «княжеском» кресле–стольце прямо и неподвижно,
разглядывая едоков по очереди, и не произнесла ни слова, пока те не
насытились. Лишь когда они запили обед калиновым морсом, Ягойой
наконец перестала сверлить их взглядом.
Небрежно махнув посохом–клюкой, она длинной чередой отправила всю
посуду со стола прямо в печь, очистив таким образом стол, а Живу той
же клюкой пихнула в угол, где он забился в лежавшие грудой овчины.
– А теперь, гости незваные, рассказывайте свою байку, что вас сюда
занесло.
И столько было силы в ее голосе, что Никита, сам того не ожидая,
выложил почти всю свою историю, не отвечая на пинки встревоженного
такой откровенностью Такэды.
Ягойой реагировала на рассказ сдержанно, только однажды прервав
собеседника, да и то для того лишь, чтобы сбить со стола громадного –
с палец – таракана. Затем кликнула слуту:
– Сходи–ка в медушу.
Жива исчез и вскоре принес из сеней сулею – сосуд с горлышком, в
котором оказался вареный мед. Выпив литровую кружку напитка и не
предложив гостям, старуха прогундосила:
– До чего же бесхитростный вы народ, витязи. Подставил меня
братец, нечего сказать. А я хотела, чтобы вами Горынище полакомился.
Друзья переглянулись. Старуха усмехнулась.
– Не пужайтесь, я токмо с виду страшная. Гайда за мной в
бретьяницу, братие.
Бретьяница оказалась кладовой позади печи, причем таких же
размеров, что и горница. Такэда, увидев ее, покачал головой, подумав,
как и Никита, о неравенстве измерений внешнего и внутреннего объемов
избы. Забита была кладовая всякой всячиной: от мехов, одежды и мягкой
рухляди до деревянных бадей, бочек, скамеек и отрезков серых труб, в
которых с трудом угадывались ступы в рост человека.
– Выбирайте и надевайте. – Старуха вытащила из кучи серый плащ с
муаровым зеленоватым рисунком, похожий на змеиную шкуру, второй плащ –
с застежкой на плече и нечто вроде стеганого ватного тулупа без
воротника. – Вот корзно, коц и ферязь, можете забирать все.
– Нам не надо, спасибо, – покачал головой Никита.
– Даю – бери! – осердилась Ягойой. – Не простая одежа–то, в ней по
болотам ходить можно, а земля здесь – сплошные болотины да ямы.
Из груды всяческой домашней утвари она вытащила короткое,
блестящее, как тусклое серебро, копье, протянула Такэде:
– Держи оскеп, меченоша, с ним на любого волкодлака идти можно.
Старуха повернулась к груде ступ, ударила по ним клюкой. Длинная
змеистая фиолетово–розовая молния оплела серые стволы, запахло озоном.
Ступы рассыпались, одна из них покрылась светящимися пятнами, словно
изморозью, зашевелилась, встала на дворец, но тут внутри нее
проскочила малиновая искра, и ступа, задымив, упала назад.
– Замыкание, – прокомментировал Такэда с тихим ехидством.
– Замерзли, – проворчала Ягойой. – Давно я их не кормила. Ладно, я
вам свою уступлю, доберетесь – отпустите, сама дорогу найдет.
– Да не надо, мы и так доберемся, – попытался запротестовать
Никита, не слишком обрадованный перспективой полета в ступе, но его не
послушали.
На воле царил вечер.
Выйдя из избы, старуха без слов позвала кого–то – Сухов почуял
пси–импульс, и с шипением и треском из трубы над крышей избы вылетела
ступа, спикировала к ногам хозяйки. Диаметр ее был не менее метра, а
высота по грудь высокому Никите.
– Влезайте.
– Но я же не... – Сухов беспомощно оглянулся на Толю.
– Чего зря ноги бить, – рассудил тот, – если можно использовать
бесплатный транспорт. А управлять ею, наверное, просто: сказал, куда
тебе надо, и отдыхай. Не так ли, бабушка?
– Так, разумник, – отрезала Ягойой.
Сухов, сраженный доводом, повиновался. За ним в ступу влез и
посмеивающийся Такэда.
– Скоро ночь, – сказала старуха, – и держать будете на
Прикол–звезду. Вот вам снедь на дорогу. – Она подала принесенный Живой
узелок. – За Огнь–рекой будет городок Переяславец, там не
останавливайтесь, гоните лытарь дальше, по–над болотом, вправоручь, да
на оберегу поглядывайте. – Ягойой кинула вспыхнувший взгляд на
перстень эрцхаора. – Домчитесь до Древлянска – по детинцу узнаете,
маковки светятся, – оставите лытарь в дубраве, а дальше уж сами. Ищите
Яросвета, только он вам и поможет с мечом. Правда, есть тут одно
место, где оружия много, выбрать можно любое.
– Что за место?
– Дикое поле. На Чертовом Кладбище были небось? Вот за ним и
простирается Дикое поле, почитай до Огнь–реки. Но я бы не советовала
вам завертеть туда. Стерегут то поле в шесть глаз.
– Посмотрим, – сказал Никита. Замялся, не решаясь высказать
какую–то мысль. Потом все же осмелился: – А ведь вы хаббардианка,
Ягойой.
Глаза старухи мрачно вспыхнули, челюсть ушла назад, отчего она
стала похожа на жуткую птицу, но тут же лицо успокоилось, приобрело
суровое и строгое выражение.
– А ты, вопреки наговорам братца, настоящий Посланник, витязь. Не
побоялся рассказать мне всю правду. Если бы не доверился – гореть бы
тебе в ложнице... али в Огнь–реке! Ну, отправляйтесь.
– Простите, – заторопился Такэда, – а кто братец–то ваш? Не
Праселк, случайно?
– Какой еще Праселк? Мних али орд? [Мних – монах, орд –
привидение, призрак покойника.] Я многих Праселков знаю, а брат мой –
Хуббат. Встречали такого?
– Встречали, – глухо ответил Сухов.
– Берегитесь его, он не токмо тысяцкий из свиты таксиархов, но и
хлад.
– Бесчувственный, – неуверенно перевел слово лингвер.
– Вперед! – скомандовал Никита, и ступа, испустив днищем сноп
оранжевых искр, рванулась вверх.
– Помоги вам Тригла [Тригла или Триглава – богиня с тремя
лицами.]! – донеслось с поляны.
Летели уже час, в полной темноте.
Лес внизу, без единого огонька и проблеска света, затаился и
молчал, проводив полет колдовского аппарата сотней враждебных или
равнодушных глаз. Облака разошлись, и взору открылось угольно–черное
звездное небо, на котором нельзя было отыскать ни одного знакомого
созвездия. Низко над горизонтом сияла яркая красная звезда, заменявшая
Полярную, Прикол–звезда, и взгляд ее был мрачен и угрожающ. Впрочем,
путешественники уже поняли, почему край этот неуютен, дик и зловещ,
источает ненависть и угрозу: на них продолжало действовать пси–поле
близкого Чертова Кладбища с могилами демонов.
Кладбище они облетели стороной, невольно прижимаясь друг к другу
спинами. Стоять в ступе было неудобно, к тому же края ее стали
горячими, задымили; запахло окалиной.
– Аппарат явно перегружен, – заметил Такэда. – Зря не попросили
парашюты.
Никита мысленно приказал ступе увеличить скорость, но летающая
диковина не отозвалась, она действительно работала на пределе. Если бы
не диморфанты, закрывшие головы людей прозрачными колпаками,
путешественники замерзли бы.
Мрачные башни – могильники Чертова Кладбища – ушли вправо и назад,
ступа снова повернула на траверз Прикол–звезды. Под ней развернулась
смутно угадываемая холмистая равнина с островками леса и болотными
марями, кое–где отсвечивающими в свете звезд зеркалами воды. Никита
заметил внизу по ходу движения какие–то странные образования – скалы
не скалы, сооружения не сооружения, снизился, чтобы разглядеть их
получше, и в этот момент ступа содрогнулась от сильнейшего удара
снизу. Седоки едва не повылетали за борт, хватаясь за края ступы и
обжигая руки. Что–то затрещало, с боков аппарата посыпались искры, он
накренился и с визгом и воем понесся вниз, к земле.
Их спасло то, что летели они достаточно низко, на высоте не более
тридцати метров, и упали прямо на моховую подушку небольшого болотца.
Кубарем выкатившись из ступы на берег болотца, они разом оглянулись
назад и, прежде чем ступа затонула в прорванной ею трясине, увидели в
раскаленном докрасна днище аппарата длинную черную стрекозу толщиной с
руку. Зашипев, ступа ушла под воду, увлекая за собой стрелу.
– М–да! – сказал задумчиво Такэда. – Стрелок был отменно меткий.
Попасть ночью в летящий и почти невидимый на фоне неба предмет
диаметром в метр – все равно что плевком поразить летящую стрелу.
Далеко мы успели улететь?
– Километров сорок, не больше. До Огнь–реки еще столько же, упали
мы, наверное, на край Дикого поля, о котором говорила Ягойой.
– Ты хорошо видишь в темноте?
– Почти как днем.
– Тогда пошли пешком.
– Не спеши. – Никита встал, поправил плащ, огляделся,
прислушиваясь больше к себе, чем к звукам вокруг, и махнул рукой. –
Давай в ту сторону.
– Там же болото!
– Вот и проверим свойства плащей. Баба Яга говорила, что в них
можно ходить по болотам. Потом вылезем на холм и заночуем. Есть у меня
одна мысль...
– Вооружиться на Диком поле?
– Угадал, телепат.
Они осторожно двинулись по упругой поверхности мхов, покрывающих
болотце, к его центру, затянутому ряской и водорослями, и вскоре
убедились, что их держит не только мох, но и грязевая трясина! Плащи
Ягойой не то уменьшали вес владельцев, не то увеличивали поверхностное
натяжение воды – по прикидкам Такэды, привыкшего все анализировать и
объяснять хотя бы для себя. Но главное, плащи действовали.
Выбравшись из болота и взойдя на ближайший холм, путники залегли в
кустах, на сухих подушках все того же пушистого мха, и стали
дожидаться утра. Обоим хотелось спать, но память продолжала
прокручивать события прошедшего дня и призывала к осторожности, хотя в
«скафандрах» диморфантов им не был страшен никакой зверь.
– Если Яга хаббардианка и сестра Хуббата, – завел разговор Толя о
том, что его мучило, – то она сестра и Вуккубу.
– Логично, – согласился Сухов, думавший о своем.
– Но если Хуббат – Триглав, то и Вуккуб тоже?
– Логично.
– Жаль. Мне он нравится с одной головой. Но тогда и Ягойой, то
есть Баба Яга, – Триглава? Горб ее помнишь? Там, наверное, она и
прячет остальные головы.
– К чему ты клонишь?
– Да так, рассуждаю. Прослеживается интересная схема злых сил: и
Баба Яга, и ее братья, и Змей Горыныч – олицетворение зла в русском
фольклоре, все они трехглавые монстры. Понимаешь?
– Не понимаю. Ну и что?
– Я и сам пока толком не понимаю. Только уж очень подозрительно,
что зло – трехлико. Кстати, и Соловей–разбойник здесь не одинок, с
сыновьями своими тоже троицу образует.
– Не вижу связи. Троица бывает и добрая, положительная. Спи, утро
вечера мудренее, я пока покараулю.
Такэда затих.
Оба уснули почти тотчас же и не заметили, как из–под пня
неподалеку вылез маленький человечек, заросший шерстью по глаза,
величиной с два кулака, и утащил их узелок с едой.
Наутро первым спохватился Такэда. Причина пропажи выяснилась тут
же: из–под пня, в небольшой норе торчал край платка, в который были
завернуты пироги. Никита вытащил платок, нагнулся и проговорил в нору:
– Вылезай, не то заколдую.
С минуту было тихо, потом послышался шорох, и перед глазами
удивленных путников предстала маленькая, лысая, опушенная серо–седым
пухом головка с глазами–бусинками, широким – до ушей – носом, с
бородой и усами, скрывающими рот.
– Лопни мои глаза – гном! – тихонько прошептал Такэда.
– Вылезай, вылезай, – отступил на шаг Сухов.
– А колдовать не будешь? – неожиданно хриплым басом спросил кроха.
– Не буду, – засмеялся Никита. Сел на мох напротив пня, поджав
ноги. – Кто будешь–то?
– Лесовик я, Жива. – Гном выполз наружу, похожий на постаревшего и
поседевшего мохнатого Чебурашку.
Путешественники переглянулись.
– Жива, говоришь? А тот Жива, что у Ягойой ютится, не родственник
тебе?
– Брательник старшой.
Такэда фыркнул:
– По–моему, они все тут в родстве, хаббардианцы замаскированные.
– Не–е, – застеснялся лесовик, – не хабдерьянцы мы, лес бережем,
чистим, расколдовываем.
– Как это?
Человечек наставил ручонку на мухомор, выглядывавший из–под мха на
краю полянки, и тот вдруг лопнул бурым облачком дыма. Запахло горелым.
– Нежить–ухо, – пояснил лесовик. – Землю ест и рямит.
– Заболачивает, – шепнул лингвер. – От слова рям – болото с
порослью.
– Не наше оно, – продолжал Жива, – гиблое, все время пищит, и
струнит, и бухает, жить не дает.
– Струнит? – Такэда посмотрел на Сухова. – Не слишком
вразумительно.
– Эта «нежить–ухо» связана с Чертовым Кладбищем, – нахмурился
Никита. – Видимо, рождена демонической радиацией. По сути –
подслушивающее устройство демонов и одновременно эффектор, разъедающий
трехмерность. Вот почему здесь так много болот. А лесовики с ними
борются, в меру своих сил, конечно. Интересно, кто их оставил и как
давно? И много вас, Жив–то? – обратился танцор к лесовику.
– Не–е, – сожалеюще ответил старичок, – совсем мало осталось,
дюжины две на Порубежье. Померли все, старые, а юноты нету.
– Кто же вы, откуда взялись?
Лесовик вздохнул совсем по–человечески, провел ладошкой по лысине.
– Забытые мы, никому не нужные...
– «Мы – забытые следы чьей–то глубины», – негромко продекламировал
Такэда. – Есть у Блока такие строки: «Зачумленный сон воды, ржавчина
волны. Мы – забытые следы чьей–то глубины». Да–а, повеселилась здесь
свита Люцифера, много зла оставила в наследство Руси. Видно, и маг, к
которому нас направили, не справляется. Вовремя ты здесь появился,
Посланник.
– Ась? – подался вперед лесовичок, подставив к уху ладошку. – Не
ослышался я, часом? Ты Посланник будешь?
– Он самый, – подтвердил Толя.
– Ой, радость–то какая! – Старичок вдруг заплакал и засмеялся
одновременно, клубком прокатился по земле, не шевельнув ни одной
травинки, и скрылся в своей норе.
– Вот не чаял дожить, – донеслось оттуда, и все стихло.
– Псих, – сказал Такэда, встретив взгляд Сухова. – И ворюга.
– Не обижай маленьких, – покачал головой тот. – Они слишком долго
ждали перемен, не в силах совладать с деструкцией пространства
собственноручно.
– Все равно он невоспитанный. Хотя лично мне симпатичен. Что
теперь есть будем?
Из норы доносились скрипы, шуршание и пыхтение, и на свет появился
Жива задом наперед. Он тащил какую–то белую с зеленой полосой и черным
клеймом «НЗ» коробку. Глянул снизу вверх на застывших в столбняке
землян.
– Вот, возьмите, пригодится небось.
– Лопни мои глаза! – просипел Такэда. – Это же блок НЗ! Точно
такой же, что дал нам Истуутука. Где ты его взял, воришка?
– Нашел, – хихикнул старичок. – До вас тут гости шастали, что–то
искали, голые, как моя лысина, только кожа голубая. Но добрые, сами
вот дали. – Жива взмахнул руками и исчез, добавив из норы на прощание:
– Вот обрадуется... Еет.
– Что еще за «еет»?
– Яросвет, – догадался Никита. – И Ягойой послала нас к нему. Что
ж, будем искать Яросвета. А пока неплохо бы все–таки вооружиться. Это
хорошо, что у нас есть помощники, но не дремлют и враги. Чувствую их
приближение, но где они, кто и сколько – разобрать не могу.
– Так колдани, чтобы мы оказались в столице, или свяжись с этим
Яросветом телепатически.
– Ты мне это уже предлагал, а я уже пробовал. Не выходит. Весть не
включается, канал закрыт. Поэтому и надо вооружаться, пока Путь Меча
не закончится.
Выбрав направление, они зашагали с холма вниз, чтобы взобраться на
более высокий холм в километре от них. И застыли, глядя на
развернувшийся ландшафт.
Перед ними простиралось вспаханное давними катаклизмами поле –
шрам на шраме, заросшее серо–зеленой травой и лишайником, уродливыми
кустиками краснотала без листвы и карликовыми, в рост ребенка,
деревцами с плоскими черно–зелеными кронами. Но главным, что
приковывало взгляд, было каменное войско, застывшее в поле. Войско –
огромный отряд из тысяч всадников и пеших воинов – стояло здесь давно,
воины успели погрузиться в землю, кто по грудь, кто по шею, но все они
не были людьми, в том числе и всадники, чьи «лошади» лишь отдаленно
напоминали земных лошадей. Рост их говорил сам за себя: даже торчащие
из земли и скал головы превосходили по высоте человека.
– Мать честная! – воскликнул Никита. – Кто же это их так?!
– Василиск, – предположил Такэда, не зная, как близок к истине в
своих предположениях. – По земным поверьям, люди под его взглядом
каменели.
– Но не армия же целиком! А может быть, этот полк воевал на
стороне Люцифера? Уж больно несимпатичны бойцы. Давай посмотрим на них
поближе.
– Может, не стоит? Да и оружия здесь не добудешь, оно, наверное,
тоже окаменело. Зря Баба Яга намекала.
Никита двинулся с холма, не дослушав. Если уж он решал, то не
передумывал, в чем Толя уже успел убедиться, не радуясь растущей
самостоятельности и твердости решений друга.
Они достигли первого всадника и остановились, потрясенные его
размерами и формой.
Больше всего тот походил на гигантскую десятиметровую крысу,
закованную в броню, разве что с более тупой мордой. А «конь» его
напоминал скорее огромную сколопендру, застрявшую в скале по брюхо. И
оба они казались мертвыми и живыми одновременно!
– Ох и не нравится мне здесь, – с отвращением сказал Такэда. –
Если на них и лежит заклятие, то вот–вот утеряет силу, и они оживут.
– Дай копье. – Никита отобрал у Толи копье Ягойой, примерился и
метнул его прямо в грудь исполину.
И случилось чудо!
Копье вошло в тело «крысочеловека» легко, как в трухлявый пень, и,
вспыхнув при этом желтым накалом, исчезло. С резким металлическим
лязгом монстр схватился лапой за грудь, глянул на двух козявок,
осмелившихся уколоть его иглой, и... начал рассыпаться в пыль, потек,
задымился. Миг – и он рухнул, осел горой текучего серо–зеленого праха,
язык которого дотянулся до людей и заставил их закашляться от горечи.
Пока Такэда отплевывался и счищал пыль с лица и головы, Никита
забрел в курившуюся дымком кучу, поискал в ней что–то и вытащил копье,
целое и невредимое, только горячее. Потом снова нагнулся и с натугой
вытащил за рукоять трехметровое, зазубренное специально лезвие меча,
зло и хищно отбросившее зеркальный зайчик.
– Мне маловат будет, – с насмешливым сожалением протянул Толя.
Никита попробовал взять меч обеими руками, но перехватить рукоять
не смог. Отпустил, и меч канул в пыль, подняв серые дымные облачка.
– Что ж, поищем по своим размерам.
Они обошли войско, растянувшееся на несколько километров, и нашли
то, что искали: всадника высотой всего в два человеческих роста,
сидевшего на странном животном, помеси жирафа и верблюда. Судя по
всему, этот «малыш» был предводителем войска, так как возглавлял его.
– Альтикамиллус! – пробормотал Такэда, разглядывая «коня». – На
Земле тоже когда–то жили такие звери.
– Так, может быть, этот всадник – землянин? Неандерталец
какой–нибудь из тех, что вымерли?
Инженер пожал плечами.
– Тогда уж Конан–киммериец, если вспомнить сочинения Говарда.
Меч у этого могучего существа, грузного, сутулого, с покатыми
плечами, закованного в коричневую броню, висел без ножен, на перевязи,
и слетел вниз, как только Сухов ударил по нему копьем. Правда,
всадника от разрушения это не спасло, через минуту он распался в груду
праха, как и его гигант–предшественник. А когда Никита отыскал в пыли
двухметровый клинок, его ожидал сюрприз: меч заговорил!
– Не трогай, слабак! – сказал он сварливо на чистом русском языке.
– Мной должен владеть только герой!
– Брось, – посоветовал Такэда, подзадоривая этим танцора. – Он все
равно слишком тяжел и велик.
Никита усмехнулся, со щек его сбежала краска, губы сжались в узкую
полоску, глаза вспыхнули. В следующее мгновение он с шипением
распоротого воздуха сделал одно сложное и длинное движение, состоящее
из перетекающих друг в друга положений меча, и Такэде показалось, что
Сухов оплетен мечом со всех сторон.
– Кхе! – обрел голос меч. – Поосторожней чуток. Как тебя зовут,
герой?
– Никита Сухов.
– Славное имя. Что ж, владей, но береги. – В голосе меча
неожиданно послышалось ехидство, но Сухов не обратил на это внимания.
– Что скажешь, Наблюдатель?
– Ты велик, Посланник! – обрел дар речи Такэда. – Это уже не
уровень иаи–дзюцу, это уровень ядомэ–дзюцу [Ядомэ–дзюцу – отбивание
стрел мечом (техника ниндзя).], высшее исполнение кэндо–но рирон то
дзиссай.
– То–то, – самодовольно кивнул Никита, укрепляя перевязь меча на
шее, иначе он цеплял землю.
На краю поля они оглянулись с холма. Каменное войско все так же
страшно, молча и неподвижно двигалось к неведомой цели, готовое ожить
или рассыпаться в пыль. И Никита понял, что здесь произошло: кто–то из
демонов пробил брешь в потенциальном хронобарьере между Мирами Веера,
и узкий язык другого времени, лизнув этот мир, навеки заморозил
грозную армию.
Определив направление обхода поля, путники зашагали дальше,
надеясь дойти до Огнь–реки за день и не встретить тайных или явных
врагов. Однако надеждам их не суждено было сбыться.
Сразу после обеда из волшебной коробки НЗ, созданной в
высокотехнологичном мире Истуутуки, друзья набрели на гигантский
провал в теле планеты, напоминающий жерло вулкана с отвесными стенами,
и, как Толя ни отговаривал Никиту, тот все же из любопытства заглянул
в провал, сам не зная, зачем это делает.
Такэда сразу почувствовал неладное, увидев, как Сухов резко
сунулся за обрыв, словно собираясь прыгнуть вниз. Схватив танцора за
ноги, Толя с трудом выдернул его обратно и оттащил в сторону, успев
тем не менее ощутить черное и жуткое дыхание! Все же он «поплыл» от
удара неведомой энергии, но сознания, к счастью, не потерял, даже
успел отреагировать на возникшие вдруг со всех сторон тени, пронзить
одну из них копьем, врезать другой по туловищу и кинуть через себя
третью, а также потрепать Никиту по щекам, чтобы тот пришел в себя. И
отбивался еще с минуту, зажатый черными плащами со всех сторон, живой
только благодаря диморфанту, принимающему на себя все удары.
Никита очнулся от боли: кто–то наступил ему на руку. Реакция его
была замедленной, сознание не сразу очистилось от остатков дурмана,
внушенного чьей–то волей из глубин провала, но он вступил в схватку с
уверенностью в победе, не допуская даже мысли, что его могут предать.
Но это случилось: его предал... меч!
Лишь дважды он разрешил хозяину поразить метавшихся вокруг врагов,
а потом вдруг вырвался из рук и исчез в провале, издав отчетливый
смешок.
Никиту ударили по голове – не помог даже диморфант, и последней
мыслью его было: «ЧК!.. без оружия... странно! Почему они не
стреляют?..»
