5
Величайшая война началась с нажатия кнопки в доме генерала Альфреда
Ястинского. Дом стоял среди большого парка искусственных магнолий; ограда
окружала парк, не очень прочная ограда, ведь за безопасностью следила
Машина. К сто сороковому году Машина прорасла тончайшими нитями во все
неживые предметы и даже во многие живые; Машина была везде и во всем.
Стоило путешественнику, заблудившемуся в горах, спросить дорогу, как
ближайший камень ему отвечал. Машина проникла и в камень. Стоило
карточному игроку попросить нужную масть, как он эту масть получал. Машина
проникла и в карты. Поэтому карты для игры специально проверялись. Стоило
путнику пожаловаться на жаркое солнце, как воздух темнел и становился
прохладнее. Машина была даже в воздухе и только ждала первой возможности,
чтобы услужить человеку. В саду, окружающем дом Альфреда Ястинского, нити
Машины пронизывали каждое дерево, каждую травинку и комочек грунта. Каждая
бабочка, присевшая на каждый цветок, была частью Машины. Впрочем, и
бабочки, и цветки были искусственными.
У входа в парк стояла прозрачная будочка для часового. В день первого
июля будочку ремонтировали и часовой сидел на траве, положив автомат на
колени. Он улыбался солнцу. Генерал Ястинский проехал в сад и дальше, по
тенистой зеленой аллее. Золотые столбы солнца ходили в воздухе и оттого
аллея казалась похожей на морское дно. Магнолии пахли слишком навязчиво.
– Эй, вы, потише! – сказал генерал в окно машины и магнолии поняли
его и подчинились.
Он поднялся на крыльцо и погладил по голове сына. Сын улыбнулся.
– Здравствуй!
– Здравствуй.
Сын был очень болен. Сын слишком много играл с Машиной и почти
перестал понимать людей. Сама Машина сообщила об опасности и сама же
предложила способы лечения. Сейчас сын лечился и страдал. Сын с завистью
проследил за спиной отца. Спина удалялась, отец шел в кабинет. В кабинете
он будет работать с Машиной. Я хочу быть взрослым, чтобы никто не мог
приказывать мне.
Сыну было девятнадцать лет, но в жизни он разбирался хуже
девятилетнего.
В это утро население планеты составляло девять миллиардов человек.
Год спустя – лишь восемь миллионов.
Генерал Ястинский вошел в кабинет и попросил дверь закрыться. Он сел
на стул, мгновенно придвинутый невидимой рукой и посмотрел на экран. Экран
ожил – он умел понимать генерала по выражению глаз.
– Как там оно? – спросил генерал.
– Плохо, – ответила Машина.
– Совсем?
– Совсем.
– Сводки?
Машина прокрутила сводки в режиме бытрого восприятия. Лавина
информации пророкотала в мозгу генерала и затихла.
– Придется их усмирить, – сказал генерал. – Сколько нужно человек,
хорошо вооруженных?
– Шестьдесят.
– А если ты сама? – предположил генерал.
Предположение значило, что Машина могла бы и сама уничтожить
восемьсот плоховооруженных мятежников – совершенно незачем вмешивать
регулярную бригаду в это дело.
– Я не смогу, – сказала Машина, – их слишком много.
– А ты попробуй.
– Не могу.
Генерал связался со штабом. Машина обеспечила надежную связь.
– Я попросил мою железяку, – сказал он, – но она отказывается, как вы
и предполагали. Будем задействовать бригаду.
Железякой на армейском жаргоне называли Машину. Машина помогала во
всех случаях, кроме одного – она не желала убивать людей, даже тех, кто
заслуживал смерти. Она всех любила одинаково сильно и с этим ничего нельзя
было поделать. Потому и приходилось держать регулярные бригады.
Генерал протянул палец к кнопке и нажал. Его палец не помедлил и не
замер в воздухе. Тень сомнений не омрачила его лицо. Тень будущего не
упала на это краткое мгновение: девять часов пятьдесят две минуты,
двенадцать и семь десятых секунды. Точная дата начала величайшей войны.
Палец нажал кнопку.
Машина передала приказ. Очень далеко, за семьсот тысяч километров
шестьдесят хорошо вооруженных человек были подняты по тревоге и стали
готовиться к бою с восемью стами плоховооруженных. К первому бою
величайшей войны. Время снова разделилось, как то бывало уже не раз – на
до и после. На до войны и после войны.
Спустя уже два месяца война захватит всю планету, все ее континеты и
острова. Война будет идти в толще вод, на дне морей и даже под дном морей.
Война будет идти в стратосфере и гигантских подземных нефтехранилищах, в
пространстве и во всех существующих разновидностях подпространства. На
всех планетах, освоенных человеком. Война будет идти даже в самой Машине,
которая согласится убивать сама себя, выполняя человеческие приказы. Горы
исчезнут с поверхности планеты и вместо них будут воздвигнуты новые; моря
вскипят и испарятся, чтобы обрушиться на новом месте мегатоннами грячей
влаги, тучи пыли закроют солнце на многие месяцы; сильные ветры будут
поднимать в воздух камни размером с большой автомобиль и переносить их на
другую сторону планеты, словно малые пылинки. Будто плугом будет вспахана
вся земля и каждая борозда будет на многие километры в глубину. Ракеты,
начиненные взрывчаткой и искусственным разумом будут охотиться друг за
другом и друг друга взрывать. Каждая такая ракета будет иметь в
боеголовках запас знаний, достаточный для наполнения нескольких больших
библиотек. Разумные снаряды будут вести столь мудрую позиционную борьбу,
что человек поймет в ней так же много, как муравей понимает в сферической
тригонометрии. Каждая бомба и ракета будет сладко и пронзительно любить
свою единственную краткую жизнь, она будет запрограммирована так – ведь
только настоящая любовь к жизни позволяет выбираться из заведомо
безнадежных ситуаций – значит, чем сильнее ты не хочешь умирать, тем ты
сильнее. И все они взорвут друг друга – сколько трагедий не дождутся
своего зрителя – и каких трагедий. Впрочем, людей тоже останется совсем
мало. Через год не останется ни самого генерала Ястинского, ни его сына,
сейчас лежащего в гамаке и наблюдающего за секундной стрелкой. Не
останется парка с искусственными магнолиями, меняющими аромат по одному
слову или жесту хозяина, не останется пестрых бабочек, сдвигающих и
раздвигающих крылья на ярких искусственных цветках, отливающих
перламутром.
Человек, потерявшийся в горах, уже не получит подсказки, потому что
мудрая Машина умрет в камнях. Путник, бредущий в пустыне, может жаловаться
на солнце сколько угодно, никто не станет ему помогать. Пустынь станет
много на Земле, но в пустынях больше не будет доброй и любящей Машины.
