* * *
Мы лежали в душной темноте, разомлевшие и счастливые, как два сы
тых, раскаленных солнцем удава. Где–то в углу деликатно поскребывала
мышь; сквозь щель полога пробивался тусклый отсвет прогоревшего камина.
Красная искорка отражалась в открытом Луаровом глазу – второго глаза я
не видела. В этот момент Луарово лицо на подушке представлялось мне жи
вописной местностью, страной с долинами и горным пиком, с холмами и
бессонным круглым озером. А красный свет камина заменял в этой стране
закатное солнце... Наверное, подобные мысли являются в бедную голову
только в преддверии сна.
Он чуть пошевелился – я увидела, что единственный видимый глаз
смотрит на меня:
– Будешь спать?
– Нет, – отозвалась я шепотом. Мне не хотелось, чтобы на смену
блаженной красной темноте пришло обыкновенное серое утро.
Он осторожно привлек меня к себе:
– Послушай... Давным–давно на белом свете жил колдун... маг. Он
был силен и умел заглядывать в будущее... За это его звали Прорицате
лем.
Я чуть улыбнулась. «Одна женщина умела стирать белье... За это ее
прозвали прачкой».
– Не смейся, – сказал он обиженно. Я примирительно прижалась к не
му щекой; он вздохнул и продолжал – чуть напевно, как принято рассказы
вать сказки:
– Ну вот... Этот человек обладал драгоценной вещью – Амулетом Про
рицателя... Это такой медальон с прорезью, и Прорицатель... видел не
доступное. Он был могущественным и жил долго... Но в конце концов
все–таки умер. А медальон, то есть Амулет, передал своему преемнику...
который тоже был магом и тоже стал прорицателем. И с тех пор его – не
преемника, а того, старого – стали звать Первым Прорицателем... И так
было долго. Прорицатель умирал – Амулет сам находил себе нового хозяи
на...
– Нюхом? – осведомилась я.
Луар не засмеялся:
– Наверное... Наверное, у Амулета был–таки нюх. Он... очень слож
ная вещь, этот Амулет. Своему хозяину он приносит могущество... А са
мозванца может и прикончить. Очень сильная вещь. Опасная... В книгах
описано, как с помощью медальона прорицатели ходили сквозь... Но, может
быть, как раз это и вымысел... Вот, шли века. Один умер – Амулет пере
ходил к другому...
Он замолчал, и мышь, присмиревшая во время его рассказа, снова ра
достно принялась за работу.
– А дальше? – спросила я.
Он вздохнул:
– Дальше... Последний прорицатель умер... Он был хороший человек и
достойный маг, звали его Орвин... Он умер, вернее, погиб, и Амулет ос
тался бесхозным... И уже много десятилетий ищет.
– Кого? – глупо спросила я.
– Прорицателя, – отозвался он обреченно.
Мы снова замолчали – надолго, на радость мыши.
– А откуда ты все это знаешь? – спросила я не без иронии.
Он приподнялся на локте – и оба его глаза, едва различимые в тем
ноте, уставились мне в лицо:
– Этот медальон... Долго хранился у моего деда, декана Луаяна. Он
был маг...
– Твой дед – маг?! – теперь я тоже села на постели. Искусство вы
думывать небылицы в некоторой степени даже почетно – но очень уж не в
обычае серьезного мальчика Луара; поэтому я вперилась в него присталь
нее, чем позволяла темнота:
– Твой дед? Маг?
В его голосе скользнуло удивление – он, выходит, думал, что я дав
но знаю:
– Ну да... Декан Луаян, он был известен в городе, а в университете
на него вообще молились... Это он остановил Мор, вызванный братьями
Лаш... Только этого почти никто не помнит, – теперь в его голосе послы
шалась горечь. – Он написал книгу, «О магах», этот такой здоровенный
трактат, жизнеописания... Я так и не прочел полностью. Но я читал о
прорицателях и Амулете...
– Подожди–подожди, – я обняла колени руками, – ты читал книгу, на
писанную колдуном? Жизнеописания магов?
Луар представился мне в совершенно новом свете. Я в жизни не виде
ла человека, который видел того человека, который видел бы настоящего
мага.
– Да, – он снова вздохнул. – Но дело не в том... Дело еще интерес
ней. Дед хранил Амулет Прорицателя много лет, а после его смерти...
Он осекся. Помолчал. Сказал сухо, нарочито спокойно:
– После смерти моего деда Амулет перешел... к моей матери.
Я подпрыгнула, увязая в перине:
– Ты не шутишь? Значит, он сейчас у нее?
Он, кажется, покачал головой:
– Нет.
Я разочаровано улеглась обратно. Подтянула одеяло до подбородка:
– А где?
– Хотел бы я знать, – отозвался он с непонятным выражением.
– Что ж его, выкрали?
Он обхватил меня под одеялом – будто желая перевести мои мысли в
другое русло; надо сказать, это ему отчасти удалось.
– Его не выкрали, – прошептал он мне в горячее ухо. – Его отда
ли... на сохранение. Другому человеку. И не спрашивай, кому. Сам не
знаю толком...
Тут его рука проявила бесстыдство; в моем разморенном теле обнару
жилась вдруг спрятанная пружина, и через несколько минут мышь в ужасе
ретировалась, а из гостиничной перины полетели во все стороны пух и
перья.
Камин погас полностью.
В чернильной темноте я слушала его дыхание – дыхание спокойного,
счастливого, очень усталого человека. На секунду во мне ожила вдруг
гордость – а ведь я спасла его... Тогда... И сейчас тоже.
– Луар, – сказала я шепотом.
– Да, – отозвался он, сладко засыпая.
– Дашь мне почитать книгу... жизнеописание магов?
– Конечно... – он зевнул в темноте, – бе...ри...
Всю ночь мне снились волшебники в длинных, до пола, черных манти
ях.
На другой день я купила ему яблоко.
Просто так – зашла на рынок и, долго выбирая, ходила вдоль рядов;
потом торговалась до хрипоты, уходила, возвращалась, сделалась знамени
тостью среди торговок – из одного только азарта. А уж потом, окинув
горделивым взглядом повернутые в мою сторону недовольные головы в чеп
цах, купила яблоко. И во всеуслышание заявила: «Жениху».
Слуги в «Медном Щите» давно знали меня и кивали при встрече; на
этот раз в прихожей сидел сам хозяин. Я поздоровалась, катая яблоко в
ладонях, и как обычно шагнула к лестнице; меня удивленно окликнули:
– Эгей, барышня!
Я обернулась. Хозяин смущенно улыбался:
– Уехал...
Я не поняла. Яблоко пахло – терпко, головокружительно, как пахнет
в конце зимы хорошее, долго дремавшее в соломе осеннее яблоко.
– Господин Луар съехал. Вы что ж... Не знаете?
Винтовая лестница под моими ногами дрогнула и провернулась, как
большое сверло. Я все еще надеялась, что хозяин, гнусная морда, издева
тельски шутит с безответной девушкой.
– Как? – спросила я чуть слышно. Он перестал улыбаться:
– Да ведь... Не доложился он, вот в чем дело. Я думал, вам вид
нее... А нет, так что ж...
В глазах его стояло понимание. Отвратительное пошлое понимание.
Проголотив унижение, изо всех сил собравшись с духом, я спросила
так спокойно, как только могла:
– Ничего не передал? Ни записок, ни вещей? Может быть, в комнатах?
Он покачал головой:
– Убрали уже... Уже новый жилец вселился, не простаиваем, заведе
ние–то... известное, да... Всего часика два прошло – и вот тебе, не
пустует...
Я стиснула зубы:
– Часика два?
Хозяин тонко улыбнулся:
– Да не так мало... Но ежели угнаться, то...
Я не помнила, как очутилась на улице. «Ежели угнаться»... Надоела
благородному господину очередная девочка–игрушка, вот он и избавился –
просто и дешево...
Сволочь. Какая сволочь этот хозяин, какие гадкие у него мысли...
Я вдруг встала посреди улицы. Он уехал, как собирался. И я даже
приблизительно знаю, куда и зачем...
Муха чистил лошадей. Я сунула ему яблоко:
– На.
Он с удивлением взял. Быстренько откусил, покуда не отобрали;
расплылся в улыбке:
– Сладкое...
– За все сладкое приходится расплачиваться, – объявила я зло. Он
вытаращился, пытаясь понять, уж не рехнулась ли я окончательно.
...Пегая лошадка сроду не ходила под седлом. Я накинула уздечку;
Муха испуганно закричал, давясь яблоком:
– Эй! Ты чего!
Я вскочила на голую, скользкую, неудобную лошадиную спину:
– С дороги! Ну!
– Дура! – завопил он, и в глазах его мелькнул неподдельный ужас. –
Флобастер убьет!
Лошадка была удивлена и раздосадована; я двинула ее пятками, чтобы
раз и навсегда разъяснить, кто здесь хозяин. Кобылка испуганно заржала,
Муха метнулся в сторону – я вылетела из дверей конюшни, размазав широ
кую юбку по кобыльим бокам.
На улице оглядывались – глядите, девчонка! Верхом, как парень! Без
седла! А ну ж ты! Я лупила кобылку по бокам; наездница из меня была,
прямо скажем, никакая, но злость и отчаяние сделали свое дело – я вце
пилась в беднягу, как клещ, который разжимает лапки только после смер
ти. А до смерти мне было еще далеко – лошадка почувствовала это и реши
ла, что в ее же интересах подчиниться.
Степенные всадники шарахались, едва завидев меня в конце квартала.
Какая–то карета чуть не перевернулась. Я вылетела за городские ворота,
чуть не сбив с ног зазевавшегося стражника – ветер отнес назад предназ
наченную мне брань. Прогремел под копытами мост – я неслась по большой
дороге, и кто–то маячил впереди, но это был не Луар – просто какой–то
удивленный горожанин, отправившийся в пригород навестить родных...
Как далеко он уехал? Сколько перекрестков на большой дороге,
сколько раз он мог свернуть?!
Пегая лошадка – не гончий рысак. Бег ее замедлялся, а на новые
безжалостные толчки она отзывалась только горестным укоризненным ржани
ем: за что?! Она служила труппе дольше, чем служила ей я – и такова
благодарность?!
Я огляделась. Кругом лежали серо–снежные поля в черных пятнах про
талин, дорога была пуста, и только возле самой кромки леса...
Померещилось мне или нет, но я огрела кобылку так, что она чуть не
сбросила меня со своей многострадальной спины.
Возле кромки леса маячила фигура всадника; мы снова понеслись,
из–под копыт летели комья грязи и мокрого снега, и я моталась на спине,
и с каждым лошадиным шагом мне было все больнее, а горизонт не прибли
жался, и человек впереди был все так же далеко...
Потом я поняла, что не ошиблась. Всадник не был видением; когда,
шатаясь под моим избитым задом, кобылка выбралась на развилку, он как
раз решал, куда ему свернуть.
– Луар!!
Мой голос показался незнакомым мне самой – хриплый, как у больной
вороны, надсадный, злой. Луар обернулся, рука его, потянувшаяся было к
шпаге, бессильно опустилась:
– Ты?!
Я соскочила – скорее грохнулась – с несчастной лошади. Поднялась,
подвывая от боли; подскочила к Луару, схватила его жеребца за уздечку:
– Ты... Я тебе девка? Я тебе цацка продажная, игрушечка, да? Пос
люнявил и выбросил?
Мне хотелось его ударить – но он был в седле, недостижимо высоко,
я могла только шипеть, брызгая слюной, в его округлившиеся глаза:
– Ты... Щенок. Я тебя... Убирайся! Убирайся вон...
Я прогоняла его, стиснув кулаки – небо, будто бы это он битый час
преследовал меня на кляче без седла и по разбитой дороге:
– Убирайся прочь! Скотина! На глаза мне больше... Пшел вон!
Я выпустила его уздечку, развернулась и пошла куда глаза глядят, и
с каждым шагом сдерживать слезы становилось все труднее; боль в ногах и
спине оттеняла мои чувства неповторимыми красками. Несчастная кобылка
смотрела на меня с ужасом – в ее глазах я была чудовищем, сумасшедшей
мучительницей всего живого.
Он поймал меня на обочине. Схватил за плечи, развернул к себе:
– Ну я же... Но я же не могу не идти!.. Я же не волен над собой...
Я же...
Его умоляющий взгляд меня доконал. Я разревелась так, как не пла
кала со времен приюта.
Добрых полчаса мы стояли на обочине – он обнимал меня, я то выры
валась, то кидалась ему на шею; посторонний наблюдатель здорово повесе
лился бы – но никаких наблюдателей не было, только спокойный Луаров же
ребец да моя кобылка, которая не сбежала только потому, что едва держа
лась на ногах.
Луара трясло. Он грыз губы и повторял, что любит меня и вернется;
на уме у него было что–то совсем другое, но я слишком измучилась, чтобы
разгадывать его тайны. Он твердил, что не волен над собой, что ему пло
хо, что его тянет, что ему надо; слово «Амулет» так и не было сказано.
Нам обоим было не до того.
Слово возникло в моей потрепанной памяти, когда перед самым закры
тием ворот мы – полуживая лошадь и ее покрытая синяками всадница – вер
нулись в город.
Без мыслей и пояснений. Одно только странное слово – «Амулет».
