* * *
Я отправился в парк и устроил засаду по всем правилам самой старой
человеческой науки – науки воевать. Когда появилась Мод, я выскочил
совершенно неожиданно. Выскочил и преподнес ей штамбовые розы – целый
тайком взращенный куст. Она болезненно улыбнулась.
– Это – самый внезапный подарок в моей жизни.
– Да, получилось довольно неуклюже.
– Очень хорошо вышло. В вашем стиле.
– Простите.
– Да за что же? Я вам благодарна.
Некоторое время мы молча шли по дорожке.
– Наверное, вы не можете меня понять?
Я честно развел руки.
Мод кивнула.
– Видите ли, я помню стихи вашего тезки, напечатанные еще на
целлюлозной бумаге.
– Какое значение имеет возраст в наше время?
– В вашем возрасте не имеет.
– Разница не принципиальна.
– Боюсь, как раз наоборот.
Я помолчал и подумал.
– Допускаю. Но не верю. Нет, не верю. Не в нашем случае, дорогой
товарищ по быту.
Мод остановилась.
– Не получится, Сережа. Я так решила.
– Но почему?
– У меня есть определенная цель.
– И я могу помешать?
– Мне жаль.
– Вот как...
Мод стояла с цветами и ждала. Она не хотела меня обижать, а я не
хотел прощаться. Неизвестно, сколько бы это продолжалось, но тут из–за
деревьев выскочил эдакий японский чертик в тренировочном костюме.
– Ай, – сказал Сумитомо. И побежал в обратном направлении.
Воспитанный самурай, что там говорить. Хоть и губернатор.
– Ай, вот это междометие чаще употребляют лица азиатского
происхождения, – глубокомысленно сообщил я. – Ой, ох и ах характерны для
потомков славян. Дети Европы в подобных ситуациях отделываются более
короткими восклицаниями: а! и о!
Мод рассмеялась. Смех у нее чудесный. Я почувствовал, что не
выдерживаю.
– Ох, – сказала она. – Да вы просто кипите. Сейчас пройдет.
И прошло. Еще как прошло. Будто из стиральной машины вынули. Только
вот ночь на Рождество провел я отвратительно. Под утро дошло до
постыдного, до галлюцинаций. Из коридора слышался стукоток, через
некоторое время начались стоны и причитания. Кто–то кого–то жалобно звал.
Я ворочался–ворочался, потом догадался выключить внешний микрофон.
Галлюцинации сразу же исчезли. Но меня разобрало любопытство. Я вышел.
За дверью обнаружился Круклис. В полной красе. В одних белых носках
то есть.
– Тоже не спишь? – с облегчением спросил он.
Я не ответил, потому что не знал, что ответить.
– Серж, к тебе забегали?
– Кто?
– Зяблики.
– Зяблики?
– Кто же еще. Галлюцинациями не страдаешь?
– Спасибо, нет.
– Точно?
– Слушай, ты почему именно в носках? – тактично спросил я.
– Чтоб не услыхали.
– Кто?
– Кто, кто. Зяблики, черт побери! Туповат же ты спросонок.
Что правда, то правда. Можно было догадаться с первых слов, хоть
зяблики и не крокодильчики. Не такие зеленые.
– Парамоша, давай я тебя провожу.
– Шутишь, брат. Я так давно их жду.
– Зябликов?
Круклис развеселился.
– О! Мысль забурлила.
Мысль–таки да, заметалась. Не имея возможности побриться и почистить
зубы, она принялась искать выход.
– К чему вся эта спешка, Парамон? Отыщутся твои зяблики. Куда они
могут деться, если они есть? Совершенно спокойно можно и поспать.
– Ты чудак или притворяешься? – недоуменно спросил Круклис.
– Нет, я инвалидизирован материализмом.
– Ты так думаешь? – заинтересовался Круклис.
– Нет, но ты так считаешь.
Круклис покивал.
– Да, похоже на меня раннего.
Зная Парамоново упрямство, я больше не надеялся его увести. Но и
роботов вызывать не хотелось. Неловко перед механизмами. Нечего им
наблюдать гримасы творцов. Ни к чему это. Оставалось одно: споить беднягу
окончательно. Да и сам я был не прочь в ту ночь.
– Заходи, Парамон.
– Зачем? – недоверчиво спросил неонудист.
– Чуток поболтаем.
– О чем?
– Ну... об искусстве.
– Серж, извини. Ты, конечно, мальчик начитанный, для своего возраста
– даже очень, но видишь ли...
– А мой возраст вас устраивает?
Мы обернулись. На нас смеющимися глазами смотрела Мод. Была она в
халатике, домашненьком таком, чуть ли не с заплатками.
– Вполне, – сказал Круклис и галантно прикрылся руками.
– Сергея пригласим?
– Отчего нет? Я же говорю – смышленый мальчонка.
Я почуял приближение еще одного контрастного душа, но отказаться не
смог. Близость Мод обволакивала.
И вот, пугая встречных, мы отправились. Мод – в простецком халатике,
я – в пижаме. И Круклис в носках, быстро ставших знаменитыми. Беда в том,
что на космической станции время суток весьма условно. Каждый сам себе
назначает утро, вечер или полночь. Поэтому в любой час и в любом месте вы
кого–нибудь, да найдете. Причем чем меньше для этого подходит место, тем
выше вероятность.
Народ по дороге попадался разный. Беатрис и бровью не повела, Кшиштоф
ограничился задумчивым кивком, а вот младотюрки разные... Где водится
юность, там исчезает благочестие. Слышалось прысканье, шепотки, долетали
отдельные определения вроде «светлого следа в науке» и «чистого разума в
голом виде». Часто упоминали великого Архимеда, а также платье некоего
короля. В общем, настроение экипажа Круклис поднимал успешнее Зары.
Тернистый путь несколько протрезвил героя, но он мастерски сохранял
невозмутимость, старательно поддерживал беседу о стохастических процессах
в квантовой механике, дружелюбно приветствовал прохожих и беззаботно
улыбался Мод. Лишь прибыв на место, попросил простыню, в кою завернулся
наподобие римского патриция в римских же банях.
– Да, пустовато у вас тут, – сказал он хозяйке.
И действительно, жилище Мод поражало аскетизмом. Стандартный куб
пространства с ребром в двадцать семь метров, полагающийся каждому
человеку на Гравитоне, тщились заполнить стол, диван да три кресла.
Большую часть пола занимало огромное окно, заполненное звездами. Где–то в
районе Крабовидной туманности над бездной парила то ли низкая кровать, то
ли высокий тюфяк с постельными принадлежностями. Поодаль висел одинокий
куст роз, к которому протянулась трубка для полива. Если не считать
гравистата, этим и ограничивалась обстановка. Нависшие над головой метры
пустого воздуха придавали каюте вид колодца, в ней гуляло эхо. А ведь в
компартменте можно устроить до девяти этажей... Надолго так не
устраиваются самые неприхотливые из мужчин. Для женщины подобная
нетребовательность к быту просто удивительна.
Но каждый человек интересен как раз странностями. А уж этого у Мод
хватало. Один фокус с ухомахом чего стоил. После Феликситура я долго к ней
не подходил. Не то, чтобы внял предостережению, оно как–то мало меня
задело, а главным образом потому, что чувствовал себя в ее присутствии не
менее обнаженным, чем Круклис в описываемом случае. Но и эта разновидность
стыдливости повернуть чувства вспять не могла. С чувствами бороться так же
бесполезно, как и с боа–констриктором. Монета уже висела в воздухе, и мне
оставалось только ждать, что выпадет – орел, решка. Ждать, что решит Мод.
Решит в очередной раз. Женщина ведь. У них окончательных приговоров не
бывает.
Мод решила сварить кофе. На столе появились сэндвичи, грейпфрут и
бутылка коллекционного «Георгия Великыя Армения». Мод не обременяла себя
избытком вещей, но каждая из ее вещей – это уж была вещь. Я даже боялся
спросить, сколько лет этому коньяку. Он не мог не сработать и сработал как
надо. Разговор завертелся. Сначала – ни о чем, потом – о том–о–сем, а
затем, повинуясь тяжкой силе, свернул к Кроносу. Мод проявила к этой теме
неподдельный интерес. Выяснилось, что их с Круклисом взгляды во многом
совпадают, а с моими – не очень, но меня это мало волновало. Утонув в
превосходном кресле, я любовался и помалкивал. Давно мне не было так
хорошо и уютно. Я старался не думать о том, что приглашен вынужденно, как
третье лицо в неловкой ситуации. Куда больше занимала причина, по которой
Мод оказалась у моих дверей столь запросто одетая, что–то же это должно
значить. Но к определенному выводу я так и не пришел. В случайность не
верилось, а надеяться было рановато.
Тем временем подло шло время. Как–то незаметно появилась Лаура.
Круклиса сообща одели в нечто среднее между буркой и купальным халатом.
– Поймал? – спросила Лаура.
– Шустрые они очень, – печально ответил птицелов.
При прощании Мод отвела взгляд.
А у моей двери лежал птичий помет. Я злобно вызвал уборщика. И по
причине особой безутешности никакой ответственности за собой не признаю.
