Николай
Леня пришел ко мне в конце апреля. Надо сказать, ему немного не
повезло: приди он хотя бы месяцем раньше, я взялся бы за это дело сразу, но
в мае надо было заканчивать две темы. и ничем посторонним я заниматься не
мог А потом, когда мы кончили, я попросту забыл. Не то чтобы я был таким уж
необязательным, просто, когда закрутишься вконец, забываешь обо всем. И
вспомнил я о Лене только в июне. Надо отдать ему должное – он ни разу не
напомнил мне о себе, ни разу не поторопил. Такая деликатность даже удивила
меня. Сперва я подумал, что ему все это попросту не так уж нужно; но потом,
когда вспомнил Леньку лучше, – ведь мы с ним не виделись несколько лет, –
сообразил, что для него такое поведение вполне естественно: он отдал все мне
и теперь ждал. Мне бы такой характер... Ждать я совсем не умею. И терпеть не
могу. Леня сразу как–то вырос в моих глазах.
Короче говоря, в нюне я вспомнил о Лениной просьбе. Я возился с
телевизором и неожиданно в развале на столе наткнулся на его папку. Сразу же
раскрыл, посмотрел. И ничего не увидел. Нет, там были графики, формулы –
все на месте. Но никакого физического смысла в них я не уловил В принципе
оно понятно: я ведь в биологии вообще мало смыслю, а в такой
специализированной области и подавно. Но у неведения есть и своя хорошая
сторона – вот она, пресловутая диалектическая двойственность! – свежий
взгляд. Не зная биологии, я мог надеяться увидеть то, чего нормальный биолог
в жизни бы не заметил. Однако могучая эта теория на практике не
подтвердилась. Во всяком случае сразу. Через несколько дней – я в это время
был в отпуске – у меня уже выработался условный рефлекс: как только я
брался за Ленины графики, на меня нападала безудержная зевота
Надо сказать, я вообще не доверяю способу «медленно и методично» и
всегда был приверженцем метода «тыка». Конечно научно обоснованного «тыка».
И ассоциативных связей
Я думал, с чем могут ассоциироваться эти кривые. Но в голову ничего не
приходило.
«Посчитай на своей технике», – сказал Леня. Но прежде чем считать,
нужно сформулировать задание. Как? Ни малейшего намека я не видел. И тогда я
стал безудержно экспериментировать. Это называется «алгоритм Мартышки». Той
самой, которая "...то их на хвост нанижет, то их понюхает, то их полижет».
Прежде всего наглядность. К счастью, Леня аккуратист – мне не пришлось
приводить его графики к единому масштабу. Я пробовал накладывать их.
пробовал...
Говорят, лень – двигатель прогресса. В самом деле: лень стало человеку
пешком ходить – автомобиль изобрел. И так далее. Меня тоже выручила лень.
Чтобы не разглядывать часами эти дурацкие кривые, я пересчитал их и
воспроизвел в звуковом диапазоне. Потом записал на магнитофон и начал
прокручивать в качестве звукового сопровождения. А сам вернулся к
телевизору.
Я живу в однокомнатной квартире на втором этаже девятиэтажного
кооперативного дома. Народ в доме по большей части свой, институтский, в
основном молодежь. Поэтому, когда я ставлю магнитофон на окно и запускаю его
на полную громкость, возражении обычно не бывает. Во всяком случае, никто не
приходит и не говорит: «Да заткните же вы свою проклятую машину!»
Но на этот раз, не успел я прогнать пленку каких–нибудь три–четыре
раза, как сосед сверху забарабанил чем–то об пол. Я высунулся в окно и
осведомился, не мешаю ли спать.
– Спать вы мне не мешаете, но работать – очень. Нельзя ли несколько
потише?
– Отчего же нельзя? – вежливо ответил я.
И убавил звук.
Чуть–чуть.
Соседа сверху я совсем не знал. Он не из нашего института. Иногда мы с
ним встречались на лестнице и раскланивались по всем правилам этикета.
Внешне он походил на заправилу какой–нибудь гангстерской шайки: массивный,
квадратный, с лицом боксера и короткой стрижкой.
Минут через пятнадцать раздался звонок. Как был, в одних трусах, я
пошел открывать – женщин вроде бы не ожидалось. На пороге стоял «гангстер»
с третьего этажа.
– Простите, пожалуйста, – сказал он, – мне очень не хочется
прерывать ваших занятий, но... Я, конечно, очень люблю музыку... Сам
некоторым образом музыкант... Но нельзя ли все–таки потише?
Я уже приготовится было ответить, но он продолжил:
– И потом, черт побери, можно ли так варварски обращаться с музыкой?
Это что у вас, пере–пере–перезапись?
– Какой музыкой? – обалдел я.
Он указал рукой на окно с магнитофоном. Я схватился за шевелюру.
– Проходите, пожалуйста, – попросил я. – Только извините, я
несколько не в форме...
– Ну зачем же, – вежливо возразил сосед. – Вы только сделайте
немножко потише. Я вовсе не хочу вам мешать.
– Что вы, что вы, – бурно запротестовал я. – Заходите! В порядке,
так сказать, установления добрососедских отношений. А то просто неудобно
получается – два года живем в одном доме и даже не знакомы.
Я усадил его на диван, а сам торопливо стал натягивать джинсы и рубашку
– все–таки неудобно принимать гостей в трусах.
– Так вы говорите, это музыка? – спросил я.
– А что же это еще может быть? – слегка раздраженно парировал он. –
Только музыка, испорченная варварскими руками радистов. Радиолюбителей,
виноват. И прекрасная была музыка...
Я поспешно сбавил громкость. Он прислушался.
– Прекрасная была музыка... – повторил он – Полигармониум?
– Не знаю, – сказал я и вдруг начал вдохновенно врать, мне пришла в
голову ослепительная идея. Недаром я верю во вдохновение и прозрение. – Это
сочинение одного моего приятеля. Он не был музыкантом...
– Композитором, – поправил меня сосед.
– Композитором, – согласился я. – Он был дилетант. Любитель. Он
подарил мне запись...
– Но почему она в таком состоянии?
– Видите ли, я тут... В общем это случайность... Запись повреждена.
– Так неужели не сохранилось партитуры?
– Она погибла. Сгорела при пожаре. А вы, кажется, сами музыкант?
–Да.
– Простите за навязчивость, а вы не взялись бы...
– Восстановить? – Он был на редкость догадлив.
Я молча кивнул и потупился, чтобы он не увидел, как загорелись у меня
глаза.
– Что ж, – сказал он. – пожалуй... Можно было бы попытаться. Хотя,
работа, конечно. грандиозная( – Он помолчал, пожевал губами. – Ладно, –
сказал он вдруг решительно и в этот момент показался мне самим
совершенством, этаким подарком судьбы. – Давайте.
