2347.
К невесомости я не привык – на всех космических аппаратах и на астероидах
создается нормальная сила тяжести, а на планетах, где мне доводилось
высаживаться, бывало, что я весил даже два–три центнера. Так что по дороге
к вольеру я испытал немало не очень приятных минут и с чувством жалости
подумал о космонавтах прошлого века, которые, будучи не преступниками, а
героями, вынуждены были проводить в невесомости недели и даже месяцы.
Вольер 2347 оказался надутым воздухом пластиковым шаром диаметром примерно
метров сорок. Биллизарец плавал внутри подобно эмбриону в чреве матери.
– Шекет! – воскликнул он. – Меньше всего я хотел бы видеть именно вас, но,
поскольку вы единственное живое существо, которое я лицезрею за три года
заключения, то позвольте вас обнять, заключить в объятия, расцеловать,
прижать к груди, выразить удовольствие...
Он направился в мою сторону с явным намерением осуществить все, о чем
говорил, и мне пришлось, прижавшись спиной к стенке вольера (что при столь
низкой силе тяжести сделать было исключительно трудно, я весь взмок от
напряжения), задать свои вопросы:
– Расследование по вашим делам, – сказал я, – показало, что Биллизария
использовала двух агентов в первом веке нашей эры. Есть информация, что
одним из этих агентов были вы. Нас интересует цель задания, географические
координаты выхода и результат.
– Ха! – сказал биллизарец. – Я раскалываюсь, а суд паяет мне еще один срок
за вмешательство в земную историю при отягчающих обстоятельствах! Держи
карман! Хотите, я расскажу вам, Шекет, о своем детстве на замечательой
планете Биллизар, а вы потом изложите это в книге, которую будут читать во
всей Галактике, потому что...
– Стоп! – прервал я. – Суд не может припаять вам новый срок по той же
статье, по которой вы уже сидите, так что в этом отношении можете не
беспокоиться.
– Я получу письменные гарантии? – деловито осведомился биллизарец.
– Вот они, – сказал я и бросил ему информ–пакет. Конечно, я не рассчитал,
у меня нет опыта бросаться предметами почти в полной невесомости. Пакет
пролетел гораздо выше головы биллизарца, врезался в противоположную стену
вольера, отразился от нее и начал рикошетить по самым немыслимым
траекториям. Минут пять биллизарец гонялся за своими гарантиями, будто
гончая за дичью. А я крепко держался за поручень и твердо знал, что не
отпущу его ни при каких обстоятельствах. Наконец биллизарец оставил
тщетные попытки, подплыл ко мне и сказал:
– Верю на слово, Шекет. Эта штука в конце концов упадет, но не раньше чем
часа через два. Давайте я пока расскажу о том, что вас интересует, а за
это время пакет сам опустится ко мне под ноги.
– Итак, – потребовал я, – цель, координаты и результат.
– Отвечаю, – биллизарец, судя по всему, приготовился рассказывать ровно
столько времени, сколько продолжалась сама операция – возможно, неделю,
возможно, две. – Цель экспедиции, как всегда, заключалась в изменении
земной истории таким образом, чтобы побольше досадить евреям.
– Дались вам евреи! – прервал я. – Вашему институту ксенофобии больше
нечем было заниматься?
– Шекет, о чем вы говорите? Если бы не мы, то и евреев не существовало бы!
– Не понял, – насторожился я.
– Послушайте, на суде меня об этом не спрашивали, судей интересовала
конкретная операция по созданию мусульманской религии. Но если бы вы взяли
на себя труд подумать... Например, посидели бы тут в вольере годика три...
Наверняка пришли бы к дельным мыслям и не задавали глупых вопросов...
– Не нужно переходить на личности, – предупредил я.
– Хорошо–хорошо. Так я о нашем институте. Мы занимаемся ксенофобией, если
вы не забыли.
– Занимались, – поправил я. – Теперь они занимаются этим без вас.
– Спасибо, что напомнили, – грустно сказал биллизарец. – Так вот, на
мелочи наши специалисты предпочитают не размениваться. Натравливать одно
племя на другое – фи, это тоже распространение ксенофобии, но это так
мелко...
– Погодите, – насторожился я. – Так вы там чем занимались в институте?
Изучали ксенофобию или создавали ее сами?
– Шекет, вы меня удивляете! Чтобы что–то изучать, нужно сначала это что–то
создать. Причем в таких масштабах, чтобы изучать было интересно. Так я о
чем говорил–то? Да! Ксенофобия в масштабе племен – это мелко. Мы всегда
стремились на тех планетах, куда удавалось внедрить агентов, насаждать
ксенофобию мирового масштаба. Все против всех! Это создает широкое поле
для исследований. Помню, на Эпсилоне Кормы, на третьей от звезды планете,
как ее еще называли... Да, Мирунарада...
– Меня не интересует ваша Мирунарада, – прервал я поток воспоминаний
биллизарца. – Вернитесь на Землю.
– Хорошо, на Землю, – согласился тот. – На Земле в древние времена еще не
было народа, на котором можно было бы изучать ксенофобию человеческих
организмов. Мелкие стычки и даже войны, как вы понимаете, не в счет.
– Понимаю, – мрачно сказал я, действительно уже поняв, куда он клонит.
– Ученые из креационной группы поставили перед нами, полевыми агентами,
задачу: создать народ, на примере которого они могли бы изучать признаки
ксенофобии. Мы... Впрочем, первая часть операции проходила без меня, я
работал на Эпсилоне Кормы, на этой... как ее... Мирунараде. Там, знаете
ли, была такая...
– Вернитесь на Землю! – проревел я, и от звука моего голоса биллизарец
отлетел чуть ли не на середину вольера.
– Да, да... – поспешно сказал он. – Мои коллеги на Земле стали искать и
обнаружили народ, который находился во власти египетского фараона. Сырой
еще материал и именно потому пригодный для обработки. Главное, что у них
был свой вождь по имени Моше. Вы ж понимаете, что на одного человека
воздействовать проще, чем на целый народ...
– Понимаю, – повторил я.
– Ну так что вы меня тогда спрашиваете? – неожиданно разозлился
биллизарец. – Значит, сами представляете ход событий. Пришлось убедить
Моше поднять народ. Пришлось наслать на Египет небольшой мор, чтобы
убедить фараона отпустить народ его. А в пустыне уж наши агенты взялись за
обработку этого Моше. Мол, его народ избран и все такое.
– Ваши ученые, значит, – сказал я, – работали над темой «Избранность и
ксенофобия»?
– Примерно так, – с сомнением отозвался биллизарец.
– А для чего, черт побери, вам еще и ислам создавать понадобилось? –
возмутился я.
– Для усиления воздействия, для чего еще? – удивился агент.
– Понятно, – еще раз сказал я, едва сдерживаясь, чтобы не двинуть
биллизарца в третье, нагрудное ухо. – На какой срок вас посадили в этот
вольер?
– На десять лет! – возмущенно отозвался биллизарец.
– Придется походатайствовать, чтобы дело пересмотрели и влепили вам
пожизненное заключение, – сказал я.
– Но Шекет, – запротестовал он, – вы же дали мне гарантию, что по одному
делу дважды...
– Ничего, – я направился к выходу, потому что мне даже одним воздухом с
этим типом дышать не хотелось, – ради такого случая не грех и кодекс
изменить!
– Шекет! – взывал биллизарец, но я не обращал внимания. Вообще–то я не
подвержен приступам ксенофобии, но тут меня прихватило...
Не знаю, пересмотрели ли дело этого агента, но за институт ксенофобии, что
на планете Биллизария, взялись с моей подачи не только Зман–патруль, но и
ШАБАК с Мосадом впридачу.
