Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | LAT


Павел Амнуэль
Тривселенная
 < Предыдущая  Следующая > 
Глава восьмая
Погрузившись в землю, расплывшись в ней не только веществом своего тела, но собственной сутью, перешедшей в суть планеты, я ощутил себя частью мироздания. Планета – я? – изменила орбиту и направилась к звездам. К каким звездам? Да ко всем сразу. Так я чувствовал, поскольку понятие о направлении движения перестало существовать.
Планета неслась не в черноте пространства, как я привык видеть с детства в репортажах с многочисленных космических станций, но в волнах света, будто мячик, брошенный в светлую быструю реку строптивой девочкой Таней из древней, как век, детской считалочки. Планета разрезала свет, он смыкался позади меня, и я понимал, что свет – это не только электромагнитные колебания, хотя и они тоже. Свет оказался куда более широким (а может, глубоким?) понятием. Свет – это способность видеть мир. Но свет – это еще возможность понимать. А возможность понять – это мысль, идея. Именно мыслью и был свет, баюкавший меня.
Была мысль: на Энтубаре вулкан Герего залил лавой полконтинента, и атиндам пришлось направить все силы на обуздание стихии, а сил у них не так уж много, поскольку это первопроходцы, и духовную суть Энтубара, как планеты–личности, они еще познать не успели.
И еще: Ученый Дарис с Оберона (спутника Нептуна? Или это случайное совпадение названий?) сумел доказать теорему Лурии о вторичном слиянии, и это – самое большое достижение прошедшей недели. Но я не знал ни Лурии, ни Дариса, и где находится Оберон я не знал тоже (даже если это действительно был спутник Нептуна, как мне помнилось из школьного курса астрономии).
Никакая мысль не может стать элементом сознания, если к ее восприятию нет подготовки, а я не был готов, и мысль, выраженная светом, разбивалась о меня, протекала сквозь пальцы и рассеивалась как рассыпается песок.
Что мне было с того, что на меня накатила мысль о необходимости вторых ролей в большом спектакле «Мона» – создании коллективного разума трех миллиардов жителей Соти? Я пробился сквозь эту мысль, как сквозь волну прибоя, упустил момент подлинного восприятия и лишь потом задумался. В этом мире есть театр? И что значит – коллективный разум трех миллиардов?
Да именно то и означает, – подумал я. Не всегда нужно искать глубину там, где мелко и смысл ясен уже из самого звучания слова. Пьеса создается – если речь идет о пьесе в привычном понимании – всеми жителями Соти (если Соти – планета в том же моем привычном понимании). И вероятно, все жители Соти наблюдают за ходом спектакля – или являются его участниками, выбрав роли в написанной ими же эпопее. Конечно, это было трудно представить – три миллиарда человек, играющие, кроме своих реальных жизней, еще и другие, ими же созданные...
Додумать мысль я не успел – разбилась новая волна, налетевшая на меня наискосок. Нет! – это был первый удар чьей–то идеи. – Нет! Не хочу!
Кто не хотел? Может, это было отражение моей собственной мысли, моего личного желания? Впрочем, себя я узнал бы. На меня рухнула из света чужая боль, и я впервые ощутил, что в этом, как мне до сих пор казалось, благополучном мире, есть такое страдание, какого лично я выдержать бы не смог.
Нет! Не хочу! И с меня содрало кожу – волна была не просто ледяной, это был холод гораздо ниже абсолютного нуля, и пусть мне не говорят, что такого не бывает в природе. В природе бывает все, и особенно – если это дается нам в ощущениях.
Не хочу!
Но и я не хотел жить в чужом страдании. С меня достаточно собственного. Чужое страдание прилипчиво, и я ощутил это на себе, потому что вопль этот – «Не хочу!" – мне пришлось отдирать от собственной кожи. Ужасное чувство, будто за тебя цепляются детские ручонки, и ты бьешь их наотмашь, а они цепляются опять, и нет этому конца...
Я все–таки выплыл, закачался на спокойной волне и неожиданно понял, что стал собой. Свет, окружавший меня, померк, я был там, где боялся оказаться с самого начала – в пустоте, черноте, невидимости, гулкости, глубине и бесконечной отрешенности пространства. Лишь одна звезда светилась в нем, и один луч тянулся ко мне от этой звезды.
– Поздравляю, – сказал голос Антарма. Следователь говорил так, будто находился рядом со мной, но я его не видел, а вытянув руки, не ощутил ничего – даже пустоты, если только такое возможно.
– Поздравляю, – повторил Антарм. – Вы неплохо справились с ускорением, Ариман. Теперь держите направление.
– Мое имя Аркадий, – сказал я. – Я действительно в космосе? Почему я не вижу себя? Почему не вижу вас? Почему только одна звезда? Один луч?
– Если вы сумели выйти на направление, – несколько раздраженно произнес следователь, – то знаете ответы на все заданные вами вопросы. Зачем вы спрашиваете? Вы же отдаляетесь от цели!
– Почему... – начал я и прикусил язык. Антарм был прав – задавая вопросы, я действительно отдалялся от своей цели, теперь я видел это – звезда, к которой я, должно быть, мчался со скоростью, неощутимой, как всякая скорость равномерного движения, стала слабеть, будто огонек маяка, теряющий яркость по мере того, как буря относит корабль все дальше в море.
Я запаниковал. Я заставил свои мысли (и вопросы, которые в них таились) свернуться в шарик, а шарик затолкал куда–то в пустое место под черепом, где–то на затылке – так мне, во всяком случае, казалось. Тонкая нить натянулась, звезда стала ярче, расстояния проявились в сознании и показались мне не такими уж большими, хотя я не мог бы ни назвать, ни представить ни единого числа.
Луч, по которому я скользил, свернулся жестким канатом, опутал мне ноги, затянулся петлей, лишив меня возможности двигаться и – вот странное ощущение! – даже думать. Мысли съежились до примитивных желаний и инстинктов, не поддававшихся сознательному управлению. Послышался испуганный возглас – не Антарма, чей–то другой, я мог бы узнать его, если бы хоть что–то соображал в тот момент.
В следующее мгновение – а может, сто лет спустя? – я обнаружил, что нахожусь в двух местах и веду как бы две жизни, прекрасно осознавая обе, хотя ни одной не способен управлять, поскольку воля моя оставалась связанной пленившим меня лучом, который, ясное дело, не имел к свету, как электромагнитной волне, ни малейшего отношения.
Одну жизнь вело мое физическое тело – оно стояло на вершине знакомого мне холма и с восторгом смотрело на женщину, медленно поднимавшуюся по склону. Другую жизнь вело мое сознание, оказавшееся в прозрачной клетке – нематериальной, конечно, это была идея клетки, созданная Ученым.
Ученый стоял передо мной, опершись на идею стола. Стол стоял в комнате, очертания которой колебались и дымкой поднимались к высокому потолку. Ученому не нужно было конкретизировать это представление, и оно оставалось как бы непродуманным и почти лишним, даже мешавшим нашему разговору. Несколько минут спустя это понял и сам Ученый, потому что идея комнаты в какой–то момент попросту исчезла, и я даже не сразу это обнаружил. Впрочем, это было уже потом, а сначала я поразился, узнав возникшего передо мной человека.
У Ученого были черты лица Генриха Натановича Подольского.
– Вот мы и встретились, Ариман, – сухо сказал Подольский.
– Здравствуйте, Генрих Натанович, – усмехнулся я. – Я был уверен, что мы встретимся.
– Мое имя Фай, – произнес Подольский. – Я Ученый Большого круга, и в мои обязанности входит, например, проблема безопасности.
– А я сыщик, – сказал я. – И в мои обязанности входит расследование вашего убийства в том мире, откуда мы с вами пришли в этот.
– Убийства? – помедлив, переспросил Подольский. Он не понял этого слова или искусно изобразил непонимание.
Мне странно было видеть Подольского живым и еще более странно – невредимым, без черной маски в форме ладони.
Почему–то новая его роль странной мне не показалась – ученым он был в Москве, им же остался, хотя, надо полагать, слово это обозначало здесь иные категории и возможности.
– Мой коллега Минозис, – сказал Фай–Подольский, – утверждает, что вы опасны для мира, поскольку ваша память обладает разрушительной энергией. Я вижу, что это действительно так.
– О чем вы говорите? – поразился я. – Если о том, что, помня о прошлой своей жизни, я способен кого–то убить здесь...
– Нет, – отрезал Подольский. – Речь идет о разрыве структуры Вселенной, и вы это прекрасно понимаете.
– О чем? – спросил я в недоумении. Мне не было никакого дела до какой–то структуры, тем более, если говорить о Вселенной: разве это не все равно, что обвинять московского бомжа в том, что он намерен уничтожить галактику Андромеды или потушить квазар?
– Послушайте, Генрих Натанович, – примирительно сказал я, думая о том, как закончить разговор и переместиться на холм, где моя телесная оболочка безуспешно пыталась сделать хотя бы шаг навстречу Ей – я падал, поднимался, падал опять, и полз вниз по склону с бездумием червя, безнадежно перелезающего через бесконечную для него стену, – я действительно не знаю, о какой опасности вы говорите.
– Вас зовут Ариман, – это был не вопрос, а утверждение, и я не стал спорить. Я сам назвал себя этим именем и лишь позднее понял, кем являюсь на самом деле. – Вас зовут Ариман, разве этого недостаточно для вывода?
– Какого вывода? – закричал я, все мое существо рвалось из клетки, в которую я был заключен: тело мое застыло, скрючившись в позе новорожденного младенца, а Она бежала вверх по склону изо всех сил, но не могла подняться даже на миллиметр, и ощущение безысходности наполняло ее ужасом.
– Вас зовут Ариман, – в третий раз повторил Фай–Подольский. – Это имя разрушителя.
Ученый сделал резкое движение – не руками, руки оставались в неподвижности, но мысленно, я ощутил этот жест, как ощущают кожей порыв ветра, – и прозрачная клетка сжалась подобно мешку, на который положили огромную тяжесть: мысли потекли медленно, вяло, краем еще не угасшего сознания я понимал, что собирался сделать Ученый, понимал даже, что если сейчас, немедленно не освобожу собственную мысль, то моя миссия закончится, не начавшись. А тело мое там, на холме, то ли умрет, как умер Ормузд, то ли останется существовать без признаков разума – на глазах у Нее.
– Нет! – воскликнул я и распрямился, будто поднял скалу.
– Да! – сказал Фай. – Судьба мира...
– Нет! – закричал я, сбрасывая скалу в черноту, начинавшуюся за пределами моей клетки. – Нет! – мысленно я оттолкнулся от прозрачной преграды, попытался разбить ее, броситься на своего врага...
Лицо Подольского начало чернеть, кожа на лбу и подбородке лопнула, рот раздвинулся в крике, но вместо вопля ужаса на мир упала тишина. Ладонь дьявола – моя ладонь – смяла лицо Ученого, а руки его, коснувшись сожженной кожи, упали плетьми. Фай не собирался умирать, он сопротивлялся, мысли мои, смятые и разорванные, разлетелись, пробив клетку, и упали в черноту, я ничего с этим не мог сделать, я терял себя, сознание превратилось в лоскуты, в пух из разодранной подушки. Только одна мысль оставалась невредимой, поскольку была моей сутью: «Я люблю тебя! Я люблю тебя, Алена!» Почему – Алена? Почему моя жена, которую я никогда не любил с такой стратью, какая пылала во мне сейчас? Неужели глубине сознания я не просто любил Алену, я боготворил ее, я жил для нее – и не потому ли ушел из той жизни, когда понял, что Алены нет? И убил я ее не потому ли, что страсть, ревность и ненависть сжигали меня самого, а сожгли ее?
«Я люблю тебя, Алена!» Женщина на холме. Моя любовь, истинный смысл моего существования в этом мире.
Единственная оставшаяся в живых мысль обладала, должно быть, энергией, достаточной не только для собственного сохранения, но и для продолжения борьбы. Она будто сетью опутала пространство, в котором падала, и ошметки моего сознания начали прилипать к ней, я вновь становился собой. Любовь собирала меня по атомам вещества и по квантам энергии, и по крупицам мысли, и по гранулам идей, и по частицам верований...
Собрала.
Я был сильным, я что–то умел, и я должен был вернуться туда, где меня ждала Она – на холм.
Но вернулся я в призрак комнаты, где напртив меня стоял Подольский – Фай? – с отпечатком моей ладони на лице.
– Со мной не так просто справиться, – сказали черные губы. – Материя замещаема, а я не Ормузд, учтите. Берегитесь, Ариман. Когда выбираешь между судьбой мира и судьбой личности, приходится выбрать мир, потому что таковы законы природы.
Я рванулся вперед, Ученый отклонился, и я пролетел сквозь него, будто сквозь облако, инерция мысли оказалась такой большой, что я вылетел не только из комнаты, где происходила наша беседа, но и из пространства, в котором недавно падала моя рассыпавшаяся личность.
Вероятно, я должен был сделать вовсе не то, что сделал на самом деле. Мне казалось, что, кроме мысли об Алене, во мне ничего не осталось. Но думал я все–таки не только о своей любви. А может, только о ней и думал, но причинно–следственные связи между этой мыслью и всем, что ее окружало, я улавливал не полностью. Я был заторможен, я еще не возродил себя полностью.
И получилось то, что получилось.

© Павел Амнуэль

Разрешение на книги получено у писателя
 
 < Предыдущая  Следующая > 

  The text2html v1.4.6 is executed at 5/2/2002 by KRM ©


 Новинки  |  Каталог  |  Рейтинг  |  Текстографии  |  Прием книг  |  Кто автор?  |  Писатели  |  Премии  |  Словарь
Русская фантастика
Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.
 
Stars Rambler's Top100 TopList