19. Тайное Тайных
Но не окончилось мое пребывание в полицейских чертогах. В почти
ресторанной столовой меня накормили отличным завтраком, подогнали в
цейхгаузе новенький золотогалунный мундир, одели в желтые канадские сапоги
с отворотами и подвели к контрольному зеркалу. Оттуда на меня взглянул
двухметровый зеркало увеличивало, обшитый золотом хлыщ, такой
напыщенный и нахальный, что мне самому стало противно.
Не морщитесь, предупредил оператор. Чтонибудь не в порядке?
Да нет, ничего, вздохнул я.
Меня прижали к стене в нелепой позе, разместив руки и ноги в прозрачных
пластмассовых зажимах, почти не отражавшихся в зеркале. Но постовая поза
эта меня отнюдь не украсила.
Зачем все это? спросил я недовольно.
Зеркальное отражение фиксируется особым аппаратом и передается в
Бицентр.
Для чего?
Если будете назначены туда на дежурство, пройдете лишь в том случае,
когда совпадет отражение. Мы сообщаем только контрольный номер.
Канитель, сказал я.
Зато верняк. Любой пропуск можно подделать, а отражение нет.
В словах седого оператора звучала гордость.
Сами придумали? спросил я.
Нет. Я пришел к контрольному зеркалу уже в первое утро Начала. Все
забыл, а как работать с зеркалом и фиксировать отражение, помнил.
И как устроено?
Этого никто не знает. Сзади герметически закрытый цилиндр без единого
отверстия или соединения. Не требует ни ремонта, ни смазки. Видите? Он
показал на табло, на котором проступили какието цифры. Это наш
контрольный номер. Если вас назначат в Бицентр, мы сообщим его по
телефону. Вот и все.
А отражение?
Никто не знает, как оно фиксируется. Я проделываю только
подготовительную работу, все остальное закрыто. Отражение какимто образом
оказывается в Бицентре и сверяется, если понадобится, тамошней
контрольной системой.
И ни одной ошибки за девять лет?
Ни одной.
Я подумал, что «облака» несомненно запрограммировали оптимальный
вариант снабжения этого мира продуктами. Но зачем такая строгость и
сложность контроля? Зеркалафотоскопы, беспроволочная дистанционная
передача изображения, последующие контрольные наложения... Для чего?
Неужели «облака» не доверяли людям и сами запрограммировали полицейскую
надстройку? Муравьисолдаты для безопасности муравейника. Безопасность от
кого? Тут я совсем запутался, да и нечто новое оборвало размышления.
Я получил назначение в патруль Шнелля.
Почему? Случайно или не случайно? И кто позаботился об этом? Корсон
Бойл или сам Шнелль? И с какой целью?
Рискнул спросить об этом у капитанаэкзаменатора.
А вам не все равно? поморщился тот.
К сожалению, нет.
Почему?
Я два раза обошел Шнелля. В первый на ипподроме, на скачках,
вторично здесь, на ковре.
Это не имеет значения. Да и подчиняетесь вы ему только во время
рейса. Если будут недоразумения, подайте рапорт. Все.
Капитан снова обращался ко мне на «вы», как и в первые минуты экзамена,
и был почемуто подчеркнуто сух и официален. Я понял, что дальнейший
разговор бесполезен. С подчинением Шнеллю придется временно смириться и не
зевать.
А Шнелль с Оливье уже поджидали меня у входа, оба верхом: Шнелль на
своей караковой Искре, Оливье на рыжей тонконогой кобылке; мне же
достался лениво переступавший с ноги на ногу лопоухий вороной жеребец,
дохлый на вид, лишь под кожей играли выпуклые стальные мускулы.
Опять повезло, завистливо сказал Шнелль, лошадку получил стоящую.
Хоть меняйся.
Лошадь звали смешно Уголек. Да и глаза у нее вспыхивали, как угли,
когда отражался в них свет ручных фонарей, с какими нас встречали дорожные
патрули в лесу. Лес начался прямо за городом и протянулся до Эйцентра,
как называли здесь по первой букве английской азбуки загадочный пищевой
завод, который к тому же был еще и невидим. Но до встречи с
заводомневидимкой мне еще предстояла трехчасовая скачка вдоль шоссе,
покрытого не камнем и не асфальтом, а незнакомым стекловидным пластиком;
потом обильный обед на последней полицейской заставе и, наконец, экскурсия
на площадку в лесу, где, как призраки, возникали ночные фургоны Эйцентра.
Поехали мы сюда еще засветло, чтобы я мог как следует все рассмотреть, и
Шнелль, собираясь поразить меня еще на последнем километре, где редела
окаймлявшая дорогу чащоба, предупредил:
Смотри внимательнее.
Сквозь деревья сверкнуло чтото огненноголубое не южное небо и не
морская даль, а словно синее пламя спиртовки, внезапно отрубившее лес. Но
чем больше я всматривался, чем ярче блистал этот густо замешанный лазурный
огонь, тем решительнее уходило удивление. Все это я уже видел когдато
за Уманаком на ледяном плато Гренландии.
Точно такая же стена голубых огненных языков тянулась на север, к
горам, и на юг, к пустыне, одинаково терявшаяся вдали между небом и лесом.
Языки, вытянувшиеся в километровый рост, загибались внутрь и почти
сливались с такой же лазурью неба. Как и в Гренландии, эти голубые
протуберанцы образовывали будто гигантский кристалл со множеством граней
неодинаковых и несимметричных, за которыми сверкал и струился, как в
миллионах газосветных трубок, немыслимой красоты ледяной огонь.
Нигде не было видно ни одного постового, и я знал почему. По всей линии
голубого свечения действовало знакомое силовое поле.
Можешь подойти и потрогать, сказал Шнелль, не слезая с коня. Не
обожжешься.
Подойди сам, а я посмотрю, отпарировал я его незатейливый розыгрыш.
Но он настаивал: ему очень хотелось посмотреть, как невыносимая тяжесть
пришлепнет меня к земле.
Да не бойся: огонь холодный.
Охотно верю.
Так подойди.
Зачем?
Неужели не интересно? Ну, верхом подъезжай.
Коня мучить?
Знал или догадался? не скрывая разочарования, протянул Шнелль,
поняв, что розыгрыш не получится.
Излучения подобного рода не могут не сопровождаться побочными
физическими явлениями, сказал я. Или магнитное поле, или чтонибудь в
этом духе. Фактически глухая стена. Даже охраны не нужно.
Силен, сказал Шнелль с завистью.
А откуда же грузовики выходят?
Никто не знает. Близко не подойдешь, а издалека не видно. Принимаем
здесь, на площадке. Ночь, видимости никакой, а они, как черные тени,
вырастают перед тобой неизвестно как и неизвестно откуда.
Я поискал глазами по верхнему краю голубых граней и наконец нашел то, о
чем вспомнил, темную, тоненькую, еле заметную снизу каемочку, край
«фиолетового пятна». Оттуда, скрытое в ночи, оно передвигалось книзу,
снимая силовую защиту в пределах свободного от перегрузок воздушного
тоннеля, по которому выезжали на площадку грузовики с продуктами. Эти
пятидесятитонные машины, как пояснил мне Шнелль, выезжали одна за другой с
десятиминутными промежутками, чтобы не столкнуться на уличных маршрутах,
около пятидесяти груженых автофургонов за ночь. Полицейские тройки
встречали их, оставляли лошадей конюхам и сопровождали дистанционно
управляемые машины до возвращения их на заставу. Помогать при разгрузке
запланированных на каждой стоянке контейнеров, получать деньги по
действующим оптовым расценкам и стрелять в каждого появляющегося в поле
зрения нежелательного свидетеля таковы были наши обязанности с минуты
посадки в бронированную стальную кабину с пуленепроницаемыми стеклами.
«Зачем это? опять встревожила мысль. Неужели угроза нападения была
заранее предусмотрена?" Оказалось, что я ошибся. Кабины были
реконструированы в недоступном людям Эйцентре на другой же день после
первого дорожного инцидента, когда беглецы из МайнСити, остановив
автофургон и перестреляв охрану, вывезли более половины продуктов в лес.
Так начался и мой первый рейс. Бриллиантовая россыпь звезд при всей
своей летней яркости все же не давала возможности хорошо разглядеть друг
друга в окружавшей нас черноте. На площадке было темно, как в июльские
безлунные ночи гденибудь у нас в Причерноморье. Черное небо и черный
цилиндр тьмы с сетчатой звездной крышкой гдето на головокружительной
высоте. А странно подвижные стенки цилиндра даже просматривались, то
отдаляясь, то суживаясь, как будто смещались, сдвигались, заслоняя и
вытесняя друг друга: гигантские плоские фигуры различных оттенков черноты.
Иногда они синели густо замешанным индиго, иногда поблескивали крышкой
рояля, скрывая за собой пугавшую тишину ночи. Вероятно, то была просто
игра ночных теней кустов и леса, стекловидной площадки и различно
нагретых слоев воздуха вблизи невидимого сейчас голубого свечения. Но
ощущение чужого мира было здесь еще сильнее, и сердце знакомо защемила
тоска по дому, оставшемуся гдето за недоступной нашему знанию мерой
пространства и времени. «А вернулся бы ты сейчас домой, если бы вдруг
представилась такая возможность?" строго спросила мысль. И я
заколебался: «Не знаю. Пожалуй, нет». Не закончена еще наша миссия в этом
мире, не сделано дело, завершения которого ждут друзья наши «облака»: даже
на побывку не отлучишься... И далекое воспоминание об Ирине отодвинулось
еще дальше, как солдатская тоска по дому перед ночной атакой.
А темнота впереди вдруг сгустилась огромной тенью доисторического
ящера, чиркнула спичка рядом, осветив открытую дверь темной стальной
кабины, и голос Шнелля сказал: «Оливье первым, ты за ним, я замыкаю». Мы
сели, дверь щелкнула, как в «Москвиче» или «Волге», и чтото под нами
двинулось, бесшумно увлекая нас по дороге. Кабина была просторна: в центре
ветрового стекла прямо передо мной отчетливо виднелась пристрельная щель,
открывавшаяся нажимом рычага сбоку. «По команде «Стреляй» открывай огонь,
предупредил Шнелль, даже если не видишь цели. Ясно?" «Ясно». Мы
ехали не слишком быстро, километров пятьдесят в час, не больше,
электричества в кабине не было, а спичка освещала лишь темную гладь стекла
и металла никаких указателей, приборов, часов, даже руля я не обнаружил.
«Вот так и сидим, как крысы в норе, сказал вдруг Шнелль. Понадобится
вылезем, а то и отсюда пощелкаем». Что он подразумевал, о чем беспокоился,
я так и не понял. Оливье молчал. Работенка, надо думать, была не из
приятных. Чтото тяжелое, непонятное, пугающее угнетало, как ночная
прогулка по кладбищу. В воскресших покойников не веришь, а почему жуть так
и подхлестывает не знаешь. «Трусоват был Ваня бедный..." Очевидно, в
каждом человеке это заложено.
И тишина... Сквозь броню кабины не доносилось ни звука ни хруста
брошенной на дорогу ветки, ни шелеста листьев на ветру, ни шума мотора
да и был ли мотор? даже шуршания шин. Но опытный Шнелль все же учуял
чтото неладное. «Приглядывайтесь, парни. Ничего не видите?" А мы видели
только черные тени леса, подступавшего к дороге, и россыпь звезд на небе.
«Чтото с машиной впереди, помоему», забеспокоился Шнелль. «Неужели
видишь?" «Догадываюсь». Машина почти без толчка остановилась, причем мы
тоже скорее догадались об этом, чем заметили. Шнелль открыл пристрельную
щель, и в тишину ворвались глухие голоса издали, а гдето впереди заржала
лошадь. «Кажется, фургон раздевают», шепнул Шнелль и шагнул в темноту:
дверь, должно быть, уже открылась, хотя я ничего, кроме клубящейся
темноты, не видел. «Оливье, со мной! скомандовал Шнелль откудато снизу.
Ано считает до пятнадцати, потом жмет на гашетку. Бей под углом вниз по
ногам, по ногам..." Тишина и темнота поглотили обоих. Я сразу сообразил:
под прикрытием моего огня из машины, когда они смогут подойти ближе, у них
все шансы на внезапность и сокрушительность нападения. Вероятно, они даже
смогут стрелять в упор. А в кого стрелять? В «диких» или в беглецов из
МайнСити? Не об этом ли говорил на экзамене Корсон Бойл? Но с кем я? И
зачем тогда считать до пятнадцати? Сразу, сейчас, немедленно! И
предупредить этим замысел Шнелля. Я не раздумывал. Открыл огонь, но не
вниз, а вверх, не по ногам, а по кронам деревьев, очередь за очередью,
истошно, бессмысленно. «Может, поторопятся, поспешат, с надеждой
подсказывала мысль. Есть же у них лошади, есть оружие. Только бы успеть
до подхода Шнелля». Я снял палец со спускового крючка и вслушался. Гдето
впереди ржали кони, ктото кричал. Потом хлопнул выстрел, другой,
застрекотал автомат. Затем все стихло. Кто кого? Каюсь, я ждал с холодным
потом на лбу. И не только на лбу даже ладони вспотели.
Чьито сапоги застучали рядом. Шнелль, уже не понижая голоса, сказал:
Идиот. Я же приказал считать до пятнадцати. Медленно, не торопясь. Ты
только спугнул их.
Где Оливье?
Ранен.
А они?
Шнелль сплюнул я даже услышал звук плевка на подножке.
Двоих мы сняли, остальные ушли. Разберем завал.
Минут пятнадцать мы разбирали завал на шоссе с помощью патрульных с
подошедшей машины. Охрана фургона, напоровшегося на засаду, была перебита.
Шнелль принял наиболее разумное в этом положении решение. Легко раненного
Оливье он положил рядом с собой, а меня посадил в машину, оставшуюся без
охраны, и отправил в город с напутствием:
У тебя будет только одна остановка с ближайшей заставы я передам в
Бицентр. Сгрузишь и обратно. Повтори.
Я повторил.
Дверца новой кабины захлопнулась, и повторилось все с самого начала:
ночь, беззвучное скольжение по стекловидному покрытию, бег черных теней за
стеклом, немигающие звезды на небе. «Больше ни одного выстрела, что бы ни
произошло», подумал я вслух и закрыл глаза. А когда открыл их, в
ветровом стекле отражалась цепочка уличных фонарей: фургон сворачивал на
широкую улицу, должно быть, американского сектора, потому что слепые окна
верхних этажей гдето высоковысоко таяли в ночи. Я узнал их по тоненьким
и тусклым линеечкам доходившего до них и умиравшего в них света тех же
газовых фонарей, которые позволяли мне видеть улицу. На всем ее протяжении
она как вымерла даже постовых полицейских не было видно. Какой страшный
удел жить все ночи под угрозой комендантского часа, как во вражеской
оккупации! Я вспомнил призрачную ночь в СенДизье во время парижского
конгресса три года назад. Неужели «облакам» так понравилась эта чернота
обезлюдевших улиц? Или же это создание такого же черного человеческого
разума? Я уже ничего не понимал.
Машина остановилась в конце улицы у здания, напоминавшего тюрьму или
форт. Трехметровый каменный или бетонный забор, наглухо пригнанные ворота
и часовые у пропускной будки только дополнили подсказанное памятью
сходство. Ворота открылись, однако, без моего предупреждения, и
пятидесятитонная махина, никем и ничем не управляемая, довольно ловко,
даже с какимто изяществом, проскользнула во двор. Фонарь осветил открытый
пролет в здании, плоскую тележку на рельсах и полицейских в таких же, как
и мой, золотогалунных мундирах.
Гони путевку, сказал один из них, подойдя к открытой двери кабины.
Почему один? Где остальные?
Я кратко объяснил ему, что произошло на дороге. Он свистнул:
Второй случай за месяц. Пора бы пришпорить, а то обнаглеют.
Кого пришпорить и кто обнаглеет, я, честно говоря, не понял, а спросить
не рискнул. Тем временем полицейские без моей помощи довольно быстро
разгрузили фургон. Задние двери его, как и кабины, открывались
автоматически на любой остановке, и мне сразу стала ясна механика ночного
набега. Нападавшие забаррикадировали дорогу, вызвали вынужденную остановку
машины, перебили охрану и до нашего прибытия успели перегрузить часть
ящиков и мешков на поджидавших у шоссе лошадей. Вероятно, не более тонны,
потому что полицейские, принимавшие груз, казались не слишком
встревоженными, а угроза пришпорить когото прозвучала, пожалуй, чисто
риторически, потому что путевка с печатью тут же вернулась ко мне обратно,
двери автоматически щелкнули, свет погас, и машина моя с такой же
ловкостью проскользнула в открытые ворота на улицу. А куда я привез
продукты, так и осталось нерешенной задачей очевидно, не в магазин, и не
в ресторан, и даже не в тюрьму, потому что явно не для заключенных
предназначались контейнеры с консервированной высокосортной рыбой,
полиэтиленовые мешки с жареными цыплятами и ящики с типично французским
коньяком и шампанским.