10. Самолет-Призрак
А что, собственно, было?
Наш реактивный лайнер летел с ледяного аэродрома Мирного к берегам
Южной Африки. Под нами клубилась облачная белесая муть, похожая на снежное
поле близ узловой железнодорожной станции: снег, заштрихованный паровозной
копотью. Иногда облака расходились, муть прорывалась окнами, и в окнах
глубокоглубоко внизу открывалась стальная доска океана.
В кабине собрались все привыкшие друг к другу за зиму геологи,
летчики, гляциологи, астрономы, аэрологи. Из гостей присутствовали только
несколько газетных корреспондентов, но о том, что они гости, скоро забыли,
да и сами гости постепенно растворились в однородней среде вчерашних
зимовщиков. Говорили, конечно, о розовых «облаках», но не серьезно,
подомашнему, с подкусом и шуточками, словом, шел привычный веселый
каюткомпанейский треп.
Розовые «бумеранги» появились неожиданно на облачной белесой дорожке,
подскакивая и зарываясь в ней, как всадники в ковыльной степи. Тогда и
родилось сравнение со всадниками, хотя сравнивать их, конечно, можно было
с чем угодно: форму свою, как я уже видел, они меняли мгновенно, часто и
по неведомым нам причинам. Так произошло и на этот раз. Шесть или семь из
них уже не помню точно поднялись нам навстречу, растеклись розовыми
блинами, потемнели и обвили самолет непроницаемым багровым коконом. К
чести нашего пилота, он не дрогнул, а продолжал вести самолет, как будто
бы ничего не случилось: в коконе так в коконе!
В кабине наступила зловещая тишина. Все ждали чегото, опасливо
переглядываясь и не решаясь заговорить. Красный туман уже просачивался
сквозь стены. Как это происходило, никто не понимал. Казалось, для него не
было материальных препятствий или он сам был нематериальным, иллюзорным,
существовавшим только в нашем воображении. Но вскоре он заполнил кабину, и
только странные багровые затемнения выдавали сидевших впереди и позади
меня пассажиров. «Вы чтонибудь понимаете?" спросил меня голос
Лисовского, сидевшего через проход от меня. «А вам не кажется, что ктото
заглядывает вам в мозг, просматривает вас насквозь?" ответил я вопросом
на вопрос. Он помолчал, должно быть соображая, не сошел ли я с ума от
страха, потом проговорил, запинаясь: «Ннет, не кажется, а что?" «Просто
туман, ничего не кажется», сказал ктото рядом. И мне не казалось. То,
что происходило в самолете, ничуть не напоминало по ощущениям случившееся
в снегоходе и в палатке. В первом случае ктото или чтото просматривало,
неощутимо прощупывало меня, словно подсчитывая и определяя порядок
расположения частиц, образующих мою биосущность, и таким образом создавая
мою будущую модель, во втором процесс остановился на полпути, словно
создатель модели понял, что по моему образцу модель была уже создана
раньше. А сейчас меня окружал просто разлитый в кабине туман, как
подкрашенный кармином воздух, непрозрачный, как мутная вода в банке, не
холодный и не теплый, не режущий глаза и не щекочущий ноздри неощутимый.
Он обтекал меня, казалось совсем не касаясь кожи, и понемногу таял или
выветривался. Скоро стали видны руки, одежда, обивка кресел и сидевшие
рядом. Я услышал позади чейто вопрос: «Сколько прошло? Вы не засекли
время?" «Нет, не засек, не знаю». Я тоже не знал, может быть, три, может
быть, десять минут.
И тут мы увидели нечто еще более странное. Попробуйте прищуриться,
сильно сжимая веки, и вам покажется, что предмет, на который вы смотрите,
начинает двоиться: от него как бы отделяется копия и уплывает кудато в
сторону. То же произошло и со всей обстановкой самолета, со всем тем, что
было в поле нашего зрения. Я не смутно, а вполне отчетливо видел а потом
узнал, что и каждый видел, как от нашей кабины со всем ее содержимым
начал отделяться ее дубликат с полом, окнами, креслами и пассажирами,
отделился, поднялся на полметра и поплыл в сторону. Я увидел себя самого,
Тольку с гитарой, Лисовского, увидел, как Лисовский попытался схватить
свое уплывающее повторение и схватил только воздух; увидел уже не
внутренность нашей кабины, а ее наружную стенку и то, как эта стенка
прошла сквозь действительную стенку, как последовало за ней крыло,
скользнувшее сквозь нас, как гигантская тень самолета, и как все это
исчезло, словно испарилось в воздухе. И всетаки не исчезло, не
испарилось. Мы бросились к окнам и увидели такой же самолет, летевший
рядом, абсолютно точную, словно серийную копию, и при этом совсем не
иллюзорную, потому что оказавшийся расторопнее всех Лисовский всетаки
успел сделать снимок, а на снимке этом, впоследствии повсюду
опубликованном, был четко зафиксирован дубликат нашего воздушного лайнера,
снятый с десятиметрового расстояния в воздухе.
К сожалению, то, что произошло позже, никто снять не успел. У
Лисовского кончилась пленка, а я вспомнил о камере слишком поздно, да к
тому же она была в футляре и подготовить ее к съемке я бы все равно не
успел, настолько быстро, почти молниеносно, завершилось это воздушное
чудо. Именно чудо: создателей его мы даже не видели. Просто в воздухе
вокруг самолетадвойника возник знакомый малиновый кокон, вытянулся,
побагровел, из багрового превратился в лиловый и растаял. Ничего не
осталось ни самолета, ни кокона. Только клубилась внизу попрежнему
облачная белая муть.
Помню, из пилотской кабины вышел наш шефпилот и робко спросил: «Может
быть, кто из товарищей объяснит нам, что случилось?" Никто не отозвался,
шеф подождал, потом сказал с обидной для нас усмешкой: «Что же получается,
товарищи ученые? Необъяснимый феномен? Чудо? Чудесто ведь не бывает».
«Значит, бывает», ответил ктото. Все засмеялись. Тогда спросил
Лисовский: «Может быть, товарищ Зернов объяснит?" «Я не Бог и не
дельфийский оракул, буркнул в ответ Зернов. «Облака» создали
самолетдвойник все видели. А как и зачем, я знаю не больше вас».
«Значит, так и написать?" съязвил Лисовский. «Так и напишите», отрезал
Зернов и замолчал.
Заговорил он со мной об этом после посадки в Карачи, когда нам обоим
удалось пробиться сквозь толпу встречавших самолет журналистов:
оказывается, наш радист еще в пути послал радиограмму о происшедшем. Пока
газетчики с фото и кинокамерами атаковали команду самолета, мы с Зерновым
незаметно проскользнули в ресторанный буфет и с наслаждением заказали
прохладительное. Помню, я о чемто спросил его, он не ответил. Потом,
словно отвечая не мне, а какимто тревожившим его думам, сказал:
Другой метод моделирования. Совершенно другой.
Вы о «всадниках»? спросил я.
Привилось словечко, усмехнулся он. Повсюду привьется. И у нас, и
на Западе вот увидите. А смоделировано было все подругому, прибавил
он.
Я не понял:
Самолет?
Не думаю. Самолет, наверное, смоделировали полностью. И тем же
способом. Сначала нематериально, иллюзорно, потом вещественно вся
атомная структура в точности. А людей подругому: только внешняя форма,
оболочка, функция пассажира. Что делает пассажир? Сидит в кресле, смотрит
в окно, пьет боржом, листает книгу. Едва ли воссоздавалась психическая
жизнь человека во всей ее сложности. Да это и не нужно. Требовалась живая,
действующая модель самолета с живыми, действующими пассажирами. Впрочем,
это только предположение.
Зачем же было уничтожать эту модель?
А зачем уничтожать двойников? спросил он в ответ. Помните
прощание моего близнеца? Я до сих пор этого забыть не могу.
Он замолчал и перестал отвечать на вопросы. Только по выходе из
ресторана, когда мы прошли мимо Лисовского, окруженного по меньшей мере
десятком иностранных корреспондентов, Зернов засмеялся и сказал:
Обязательно подкинет им «всадников». А те подхватят. И Апокалипсис
приплетут. Будет и конь бледный, и конь вороной, и всадники, смерть
несущие, все будет. Читали Библию? Нет? Тогда прочтите и сравните, когда
время придет.
Все предсказанное Зерновым сбылось в точности. Я чуть не подскочил на
постели, когда вместе с телеграммами о появлении розовых «облаков» на
Аляске и в Гималаях Дьячук прочел мне перевод статьи адмирала Томпсона из
ньюйоркской газеты. Даже высмеянная Зерновым терминология полностью
совпадала с адмиральской.
«Ктото метко назвал их всадниками, писал адмирал, и все же не
попал в яблочко. Это не просто всадники. Это всадники из Апокалипсиса к
такому сравнению я прихожу не случайно. Вспомним слова пророка: "...и вот
конь бледный, и на нем всадник, которому имя смерть; и ад следовал за ним,
и дана ему власть над землей умерщвлять мечом, и голодом, и мором». Да
простят мне американцы, что я прибегаю к терминологии, более
приличествующей кардиналу католической церкви, чем отставному военному
моряку. Но я вынужден сделать это: слишком уж беззаботно встречает
человечество своих незваных гостей». Адмирала не интересовало, откуда
явились они с Сириуса или с альфы Центавра. Не волновала его и
переотправка в космос земного льда. Пугали его двойники. Еще в Мирном он
выразил сомнение в том, что уничтожаются именно двойники, а не люди.
Теперь эта же мысль получала уверенное и агрессивное выражение:
«...двойники и люди как будто во всем идентичны. У них та же внешность, та
же память, то же мышление. Но кто мне докажет, что идентичность мышления
не имеет границы, за которой начинается покорность воле создателей?" Чем
дольше я слушал, тем больше удивлялся фанатической предубежденности
автора: он возражал даже против нейтрального изучения и наблюдения, а
требовал решительного изгнания пришельцев всеми доступными средствами.
Статья заканчивалась совсем уже фантастическим предположением: «Если я
вдруг изменю себе и откажусь от вышесказанного, значит, я двойник и меня
подменили. Тогда повесьте меня на первом уличном фонаре».
Примечателен был не только смысл, но и самый тон этой статьи
панический и крикливый. Именно это и настораживало. Привыкших принимать на
веру всяческую рекламную трескотню могла напугать всерьез статья этого,
видимо, неглупого, но явно предубежденного человека. К тому же ее могли
использовать в своих целях недобросовестные люди и в политике и в науке. К
чести адмирала, он не искал их поддержки и в арсенале антикоммунизма
оружия не заимствовал.
Когда я изложил все эти соображения Тольке, он сказал:
Статья адмирала частность. Возникает совсем новая проблема. До сих
пор, когда ученые или фантасты писали о вероятности встреч с иным разумом
в космосе, их интересовал вопрос о дружеском или враждебном отношении
этого разума к людям. А вот о возможности враждебного отношения людей к
этому разуму никто и не думал. А ведь в этом проблема. Включи ночью
транзистор с ума сойти! Весь мир гудит, на всех диапазонах. И попы, и
министры, и сенаторы, и гадалки все в эфир лезут. Что там «летающие
тарелки» пшик! Здесь до запросов в парламентах дело доходит.
Что ж, об этом стоило задуматься. Толька иногда высказывался очень
разумно.