Чугунный Всадник - Михаил Успенский - Книжная Полка

17. На Общем Собрании

Вечером после работы никто из обитателей тихоновского и двух соседних этажей не разбежался, не предался разгадыванию кроссвордов и употреблению успокоительного с последствиями, но все собрались в большом холле вокруг скульптурной группы «Мужчина, употребляющий в процессе руководства крепкие выражения». Расселись по табуреткам. Мероприятие было новое, интересное, к тому же – попробуй не явиться!

Собравшимся предстояло выработать и утвердить автобиографию Тихона Гренадерова, поскольку дело это очень ответственное и его нельзя доверить молодому незрелому человеку. Мало ли какая автобиография может прийти ему в голову по неопытности! Иной такое про себя напишет, что впору вывести его на чистую воду да там и утопить.

Ожидалось, что председательствовать будет сам Кузьма Никитич, но руководитель чувствовал себя неважно, и поэтому объявили, что он отбыл с дружественным визитом к императору Бокассе. Собравшиеся стали преступно перемигиваться, поскольку слухи о свержении царствующего людоеда просочились по недосмотру и в Заведение. Пришедший на собрание ветеран органов Пантелей Рюрикович Понькин от старости разгласил товарищам сведения, содержащие элемент государственной тайны.

Оказывается, Бокасса в тысяча девятьсот семьдесят восьмом году ездил отдыхать с гаремом на озеро Байкал, и Пантелей Рюрикович был приставлен к нему для порядка. Чернокожий император со своими женами целыми днями загорал в бухте Песчаной, а потом сделался скучен без обычного своего блюда. Врут все враги, что, мол, у начальства нашего только птичьего молока нет. Даже в самом главном спецраспределителе страны человечины не нашлось! Местные власти подумали–подумали да и решили скормить венценосцу простого бича из морга. Да только взяли–то они вовсе не бича, а известного ученого, который вышел вечером побегать от инфаркта и его скрутило на улице. Одет был ученый в простое трико, поэтому его и приняли за алкаша, помершего с перепою. Произошел великий, совершенно секретный скандал. Бокасса же, напротив, был очень доволен: по ихней вере выходило, что к нему должны перейти все знания, умения и ученые звания съеденного.

Председательское место занял пушкинист Рогозулин. Павел же Янович вместе с санитарами расселись кто где – прямо на табуретки, как простые обитатели. Тем стало тепло от близости передового авангарда, который эдак вот запросто, по–приятельски обходится с рядовыми массами. Обитатели вдруг и все сразу почувствовали, что составляют с членами санитарной службы единый нерушимый блок. Возникло у многих при этом подозрение, что никакому врагу не удастся вбить клин между массами и руководством.

Санитары братски похлопывали подопечных по плечам и спинам, непринужденно подшучивали над ними, величая сукиными детьми и мещанами; то тут, то там раздавался звук приятельской оплеухи или добродушного пенделя. Весело запрыгал по полу ненароком вылетевший из кого–то зуб.

Рогозулин крепко ударил в колокол, что висел над столом президиума. Колокол этот был в свое время сослан в Заведение за неурочный звон. Безответственные лица бухнули в него, не заглянув предварительно в святцы. В это время ответственный руководитель безответственных лиц вовсю наслаждался обществом одной очень хорошей знакомой. От заполошного звона произошли трагикомические последствия, закончившиеся пленумом и строгим выговором. Колокол–предатель наказали под предлогом борьбы с религией. Кстати сказать, и телефонные аппараты, бесполезно украшавшие каждую палату, тоже были из числа сосланных по разным причинам. В старину так поступали с гонцами, принесшими дурные вести.

– Друзья мои! – сказал Рогозулин, и некоторые даже заплакали. – Много, много лет человечество бесплодно мечтало о вечной жизни, не понимая трех законов диалектики. За этот период были созданы сомнительные пантеоны якобы бессмертных богов. Складывались порочные легенды, фабриковались многочисленные мифы. И только здесь, на этой земле, впервые возникли подлинные предпосылки к бессмертию. Я имею в виду светлый поэтический образ Кащея, этого своеобразного Икара кузьмизма–никитизма, первого хомо имморталис на земле. Это потом, под влиянием враждебной агитации хазарского каганата и печенежских спецслужб, облик народного героя был искажен и замутнен. Кащею приписали не свойственные ему жадность, худобу, склонность к похищению женщин. Какой абсурд! Да женщины сами гуртом бегали за статным, широкоплечим, русоволосым красавцем, подлинно былинным богатырем! Именно за первый прорыв к бессмертию силы зла наказали Кащея, заковав его в двенадцать цепей. В данном случае они символизируют четырнадцать держав Антанты. Вот настоящие истоки мифа о Прометее! Недаром в пушкинской поэме сразу после строки о Кащее сказано: «Там русский дух, там Русью пахнет!" А чем же еще пахнуть Кащею, верному сыну породившей его богатырской земли?

Павел Янович Залубко, как и положено главе санитарной службы, первым почуял крамолу, громко засопел и засморкался в платок, заскрипел табуретом. Беспечный же Рогозулин продолжал свою арию и не чуял в ней ни уклона, ни намерения ревизовать основополагающее учение.

– Именно Кащей впервые предпринял героическую попытку отчуждения смерти от организма, поместив ее в тщательно законспирированное яйцо! Именно Кащей, выпив двенадцать ведер вина, сумел разорвать свои цепи и тем символизировал освобожденный труд! Именно Кащею принадлежит плодотворная идея прижизненной мумификации...

Павел Янович показно зевнул.

– Ну что это – все Кащей да Кащей! – прогудел он. – Пора бы к подлинному историзму переходить!

Он ловко выхватил из–под себя табуретку и очень метко и сильно бросил ее в докладчика. Табуретка настигла разболтавшегося уклониста раньше, чем Павел Янович успел шлепнуться на пол. Но глава санитарной службы не убился, а рассмеялся: верный Друбецкой–заде ухитрился, как и положено интеллигентской прослойке, смягчить удар собственным телом. Удара же табуретки никто смягчить не посмел и критика подействовала на пушкиниста самым чудесным образом: в течении трех с небольшим часов он в который раз рассказал присутствующим об основах кузьмизма–никитизма, о теории достаточной необходимости и о современном международном положении, при этом особенно крепко досталось покойному Анвару Садату.

После доклада начались прения, в ходе которых чуть не забыли о цели собрания – выработать Тихону автобиографию.

Некоторое время ушло на расспросы самого Тихона о родителях и трудовой деятельности до семнадцатого года; в ответ слышались только частушки и стихи, которым Гренадеров научился от дяди Сани и наркома Потрошилова, поскольку больше он ничего не знал, заявить же, что он – крутой кент, было опасно.

Друбецкой–заде вовремя напомнил собравшимся о девственной чистоте юношеского сознания.

По поводу происхождения мнения разошлись – из бедной семьи Тихон или из беднейшей? Наконец пришли к соглашению, что отец был из беднейших, а мать, так уж и быть, из бедных.

У добрых людей бывает генеалогическое дерево; у Тихона же Гренадерова в охотку и с легкой руки обитателей и санитаров зашумела, загудела целая роща. Поначалу шли бедняки, голота и незаможники. Сентиментальный Васичкин рассказал даже страшную историю о том, как Тихонов папаша пропил сыновние валенки, отчего маленький Тихон поморозился и потерял ноги. Тихон возмутился, стал совать Васичкину под нос совершенно целые ноги, да так неаккуратно, что разбил этот нос.

Пушкинист Рогозулин заикнулся, что в родню парню для разнообразия не худо подкинуть несколько дворянства, особенно служилого – теперь можно. «Военных! Военных!" – кричал нарком Потрошилов. Обильно потекла голубая кровь, зазвучали выстрелы и полонез, кто–то, забывшись, заговорил по–французски. Павел Янович еще пару раз метнул в кого следует табуретки и заявил, что происхождение Тихона должно быть не только беднейшим, но и многонациональным, и уходить корнями во все республики, даже автономные. Этим широко воспользовался Семен Агрессор и под шумок протолкнул в родословную Тихона бабушку Эсфирь Наумовну, бедней которой сроду не было. Терентий Тетерин не успел перехватить маланскую бабушку и для компенсации ввел с отцовской стороны иеромонаха Илиодора. Атеист Фулюганов матерно возразил и сложил пальцы кукишем.

Шум усилился, по рядам забегали дружинники с ковшами успокоительного. Павел Янович своей властью кооптировал в родню для верности Прудона и Антидюринга. Возразить никто не посмел, да и не всякий знал эти дорогие имена.

Собрание затянулось глубоко за полночь. В конце концов пришли к окончательному варианту и тут же его засекретили, да так, что никто и сообразить больше не мог, кто такой Тихон Гренадеров и откуда он взялся на нашу голову. Впрочем, такова была участь всех официальных документов в Заведении.

На большом экране возник спросонья Кузьма Никитич. Все испуганно затихли и услышали:

– ...являясь верным помощником и неустанным резервом... молодость и кронштадтский лед... семь органов на знамени... лучшие сыновья и дочери... стройки Сибири... и его возводить молодым... тлетворному влиянию... активная жизненная позиция... эту песню не задушишь, не убьешь... По волнам, волнам, волнам! Женский труп несется!! А на палубе матрос!!! Весело смеется!!!!

Друбецкой–заде сильно ахнул и побежал в палаты начальства, включившегося не вовремя.

Но скандалы на этом не закончились: со страшным звоном прибежал со своего персонального этажа маршал Пирогов (глава о маршале Пирогове изъята по многочисленным просьбам виднейших военачальников) и громко закричал, что у него украли любимую медаль «За отличие в мазурке». Медалью этой он особенно дорожил, получив ее в нежном офицерском возрасте. Тихон страшно перепугался: эту самую медаль он только вчера выиграл у маршала в чику.

Изо рта маршала выделялись натуральные кощунства: он утверждал, например, что медаль похищена головорезами из санитарной службы по приказу Кузьмы Никитича, без конца ревнующего к маршальской славе. Самое время было подвергнуть героя прижизненной мумификации, да у начальства, видно, были другие планы: маршала тут же, не выходя из холла, утешили, вручив ему в торжественной обстановке медаль «За утерю медали «За отличие в мазурке». Тихону Гренадерову новая награда крепко понравилась, и он положил себе выиграть ее тоже как можно скорее в чику.