Эльфийский клинок - Ник Перумов. - Книжная Полка

4. Пригорянские Уроки

Проехав по темной улице мимо крепких домов, окруженных высокими заборами, сопровождаемые непрерывным собачьим лаем, они остановились возле старинного, намертво вросшего в землю здания знаменитого пригорянского трактира с почерневшей от времени вывеской «Гарцующий Пони». Его стены были сложены из толстенных дубовых бревен в два обхвата толщиной; венцы опирались на дикие мшистые камни. Окна первого этажа были ярко освещены, из полуоткрытой двери доносился гул голосов.

– Подержи, а я схожу договорюсь с хозяином. – Торин сунул в руку хоббита поводья. – Устал как собака, эх, и завалимся же мы сейчас!

Спустя некоторое время Торин вернулся.

– Ну как, все в порядке? Заводи пони во двор. Я договорился с Барлиманом, он запрет карлика в самый глубокий и надежный погреб, какой только сможет найти. Ты есть хочешь?

Только сейчас, оказавшись в безопасности, Фолко понял, насколько он выбился из сил и хочет одновременно и спать, и есть, но сначала, пожалуй, все–таки есть!

– Конечно, хочу!

Фолко спешился и повел в поводу обеих лошадок в глубь темного двора, к коновязи. Гном тем временем снял со своего пони мешок с пленником и вновь скрылся в какой–то боковой двери. Фолко привязал пони, задал им овса из седельных сумок и замялся в нерешительности – куда идти дальше?

– А господина моего хоббита покорнейше прошу сюда, – произнес над самым ухом чей–то почтительный голос.

Фолко обернулся. Перед ним стоял человек, низенький, коренастый, но не толстый; шириной плеч он лишь немногим уступал Торину.

– Хозяин я здешний. Барлиман меня кличут. И трактир наш еще во время Великой Войны принимал у себя самого короля Элессара. – Он заговорщически подмигнул Фолко. – Тогда все знали его в лучшем случае, как Арагорна, а обычно называли просто Бродяжником! Ох, заговорился я, простите меня великодушно! Торин вам ужин заказал в отдельную комнату. Ноб уже готовит. Что пожелаете на ночь – мясного или чего–нибудь полегче, овощей каких?

– И того, и другого, – решительно заявил Фолко. – И пива не забудьте, пожалуйста! И сыра головку можно. Хорошо бы и пирога яблочного, варенья клубничного, меду... И поскорее, а не то мы с Торином сами кого–нибудь съедим? Так куда идти?

– Все понял, все мигом будет! – заверил хозяин. – А идти вам, сударь мой... Как величать–то вас прикажете?

– Зовите просто Фолко.

Хоббит толкнул тяжелую, окованную железом дверь. Хозяин, неимоверным способом извернувшись, ухитрился оказаться впереди и повел хоббита в глубь дома, время от времени подхватывая его под руку и бормоча что–нибудь вроде: «Осторожно, ступеньки здесь... А тут погреб раскрыт. Ноб, ротозей этакий... Вы уж извините меня, я–то привык к темноте, сударь мой, а гном–то велел вас боковым ходом вести...»

Фолко послушно следовал за хозяином по темному, полному вкусных запахов коридору. Время от времени где–то за стеной раздавались чьи–то голоса, слышался смех, стук кружек и веселое пение. Старый дом был полон народу и не вспоминал о своем возрасте.

Барлиман остановился возле неприметной двери в дальнем конце коридора и вежливо постучал. Из–за прочных створок откликнулся низкий голос Торина:

– Войдите!

Дверь распахнулась, и Фолко очутился на пороге небольшой, очень уютной комнаты с низким потолком и округлым окном, закрытым тяжелыми ставнями. По бревенчатым стенам бегали алые отблески пылавшего в камине огня, в кованых шандалах горели свечи. В дальнем углу помещалось широкое ложе, у камина стояли два деревянных стула и небольшой стол, покрытый темным сукном. В углу подле камина были сложены их вещи, а на стуле перед огнем сидел гном, сбросивший плащ. По комнате уже плавал знакомый аромат его крепкого табака.

– Привел, господин мой Торин, – наклонил голову трактирщик. – Все устроено в лучшем виде. Вот ключ от погреба. – Он выложил из кармана тяжелый ключ с затейливой бородкой. – Ужин будет с минуты на минуту. Все ли в порядке? Может, еще чего–нибудь подать?

– Нет, благодарю, господин Барлиман, – ответил Торин. – Все замечательно. Мы вот сейчас закусим да на боковую.

– А, ну хорошо, хорошо, – закивал трактирщик. – А ежели пожелаете, то выходите в общую залу, там народу много, шумно, весело... А не захотите, то отдыхайте, спите спокойно, нужно что будет – звоните. – Он указал на привешенный возле двери шнурок, уходящий в отверстие над косяком. – Ну, приятного отдыха. – Барлиман поклонился и повернулся, столкнувшись в дверях с молодым хоббитом, принесшим поднос, уставленный горшками и плошками. – А вот и ужин ваш! Ну, спокойной вам ночи!

Тем временем вошедший юный хоббит–слуга ловко расставлял на столе кушанья. Из–под крышек потянуло разнообразными, но в равной мере соблазнительными запахами; Фолко непроизвольно облизнулся.

– Как дорога, легка ли? – осведомился слуга, окончив свой труд и подойдя к двери. – Меня зовут Ноб, сын Брега, но называйте меня просто Ноб. Если что понадобится – звоните, я мигом появлюсь.

– Дорога ничего, – рассеянно ответил Торин, поднося ко рту первую ложку тушеных грибов со сложной приправой. – А как у вас дела? Все ли спокойно?

– Да как вам сказать, – задумался вдруг Ноб, осторожно присаживаясь на высокий порог. – В трактире–то дела лучше не придумаешь, и поля пригорянские хорошо родят... Да вот только на дорогах неспокойно стало...

Видно было, что Ноб весьма расположен поговорить. Фолко приглашающе помахал рукой.

– Друг, что ты на пороге–то сидишь? Заходи, дверь прикрой и давай побеседуем! Мы–то редко куда выбираемся, ничего почти и не знаем.

Он налил пива в свою кружку и протянул ее Нобу.

– Благодарствую, – степенно поклонился тот и, сделав изрядный глоток, продолжал, утерев губы: – Слухи разные ползут, нехорошие... Будто завелись у нас такие люди, что одним разбоем живут, грабят, жгут и убивают... Не знаю, а вот деревеньку Аддорн в сорока милях к северу – дотла сожгли! Месяц назад... На рассвете, я слышал, напали, стали дома поджигать, тех, кто выскакивал, – кого зарубили, кого из арбалетов постреляли, а кого в плен увели – а куда, кто знает? – Он глубоко вздохнул. – Только трое оттуда и уцелели. Отсиделись в кустах, чудом их не нашли.

Ложка так и застыла в руке Торина, он слушал Ноба, раскрыв рот от удивления. Фолко тотчас же вспомнил мертвого хоббита у дороги и, когда Ноб приумолк, негромко сказал:

– Знаешь, а ведь я тоже кое–что по дороге видел. Хоббита кто–то убил и в канаве придорожной бросил...

Ноб ойкнул, непроизвольно схватившись за голову, Фолко продолжал:

– Это милях в семи к западу по Тракту. Может, соберешь наших, кто здесь живет?.. Я там на обочине треугольник сложил...

– Да, да, – торопливо закивал Ноб. – Ах ты, горе–то какое... Да когда ж это кончится?! И что мы им сделали?..

Он горестно покачал головой. Фолко отвернулся. Ноб шмыгнул носом, провел по глазам ладонью и продолжал заметно дрогнувшим голосом:

– Конечно, сударь мой, соберу поутру кого смогу. Похороним по–честному, поминки справим... И вы, конечно же, поедете?

– Не знаю, – кинув быстрый взгляд на незаметно покачавшего головой Торина, ответил хоббит. – Видишь ли, мы очень спешим в Аннуминас, у нас там крайне важное дело. Но завтра мы пойдем к вашему шерифу и расскажем ему все – пусть он тоже подумает! И часто у вас здесь такое случается?

– Да нет, не очень, – слабым голосом ответил Ноб. – Не часто, но бывает. Года три назад на Тракте кто–то шуровал, мы тогда вместе с хоббитами Белых Холмов в Аннуминас отписали. Оттуда пришла дружина, ловили кого–то, били... Спокойней стало...

– А ваши, что ж, не ходили?

– Не... Куда нам! Люди здесь мирные, рассудительные. Кто тут воевать–то умеет? Да и зачем? На то дружина есть.

– А как же с деревней этой, как ее, Аддорн? – встрял гном. – Тех–то разбойников поймали?

– Слышал, гнали их до самой границы, до Ангмарских Гор, – ответил Ноб. – Кого–то поймали, судили... Я слышал, даже повесили.

– Кто гнал–то? И что за люди напали? – не унимался Торин.

– Гнали кто? Из столицы отряд пришел, перехватил их. Глемлесская дружина сразу за ними пошла. А что за люди были – толком не знаю. Говорили, с Ангмара. Там народу немало поселилось, живут вольно, власть ничью не признают.

– Ну хорошо, а вы–то как же? У вас под боком деревню сожгли, а вам хоть бы что? – недоумевал Торин. – Да случись такое у нас, у гномов, так все Лунные Горы бы поднялись! Знаешь, на столичную дружину надейся...

– А что мы? – чуть обиженно сказал Ноб. – Наше дело сторона. Люди пусть уж сами разбираются... Деревня та, кстати, на отшибе, она ведь даже огорожи не имела! И народу там – сотни полторы... А до нас так просто не доберешься – всюду живут. Частокол вокруг Пригорья крепкий, народу много – попробуй возьми нас! И дружина у нас теперь стоит – две сотни конных! Не, у нас–то все спокойно...

– Ладно, чего так голову ломать, – сказал Торин. Он уже успел набить себе рот тушеными грибами, и слова звучали невнятно. – Интересно ты говорил, спасибо тебе. Но если мы так же продолжать будем, то до зари просидим. Так что спасибо, любезный, ты уж иди, а мы тут спать укладываться станем.

И гном протянул Нобу серебряную монетку.

– Спасибо, спасибо, доброй вам ночи, – почтительно поклонился Ноб, пряча монетку в карман широких и коротких – до колен – штанов? Извиняйте, если заговорил я вас. Доброй ночи, доброй ночи!

И он исчез за дверью.

Хоббит и гном молча ели. Еда оказалась необычайно вкусной, пиво превосходным, так что некоторое время слышалось только сосредоточенное сопение ни в чем не уступавших друг другу едоков. Наконец горшки и тарелки опустели, и друзья разожгли трубочки.

– Нда–а, дела, – неопределенно протянул Торин. – Только не вздумай сейчас что–нибудь обсуждать! Спать надо, я себе на этом пони весь зад отбил... Ночь пройдет, утро присоветует – так ведь говорилось в старину? Давай–ка последуем этому мудрому правилу! А завтра ты прежде всего расскажешь мне, как тебе удалось вырваться самому и вырвать себя из вашей замечательно уютной и сонной страны. Все прочие новости обсудим после. У меня глаза слипаются.

Гном широко зевнул.

Они застелили постели свежайшим льняным бельем, лежавшим в головах аккуратной стопкой. Фолко почувствовал, что ему словно кто–то насыпал песка под веки – так вдруг сильно захотелось спать.

– А все же здорово, что ты таки со мной, друг хоббит! – пробормотал Торин, укладываясь. – Одному мне было бы очень тоскливо.

– Только тоскливо? – усмехнулся Фолко. – Я могу оказаться полезным и еще кое в чем. – Он направился к сложенным в углу мешкам, порылся в своем и извлек укрытый на самом дне толстый, обмотанный мешковиной сверток. – Мне помнится, ты обещал не пожалеть золота за некую услугу? – Он протянул сверток гному. – Когда я... уезжал, скажем так, я подумал, что неплохо будет захватить с собой Красную Книгу.

– О, благороднейший из когда–либо живших хоббитов! Хвала Дьюрину, не иначе как он сам вложил в тебя эту прекраснейшую мысль! – завопил Торин, подскакивая на постели и отбрасывая одеяло. – Скорее давай ее сюда! Сон отменяется! То есть ты, конечно, спи, а я лучше почитаю!

Торин торопливо стал одеваться.

– Так темно же! – попытался возразить Фолко. – Свечи догорают...

– Ерунда, лучину засветим. – Гном уже отщипывал от сложенных перед камином дров узкие и длинные щепочки. – А вот и поставец есть!

– Ну как знаешь.

И Фолко улегся, с головой укутавшись в одеяло.

Слышно было легкое потрескивание лучины, изредка шелест переворачиваемых страниц, мерное дыхание гнома. Усталость быстро взяла свое, и Фолко вскоре погрузился в мягкий, спокойный сон.

Наутро, пока гном еще спал, к ним в комнату постучал трактирщик, принесший завтрак. Поев, Фолко решил прогуляться.

Коридор вывел его в обширную залу, в главное помещение трактира. В широко распахнутые окна лился яркий солнечный свет. Прямо напротив окна находилась двустворчатая входная дверь, по левую руку – стойка, за ней – темно–коричневые тела древних исполинских бочек; там же помещался небольшой камин. Вдоль длинной стойки выстроились высокие деревянные табуреты, сейчас занятые народом, неторопливо попивавшим пиво, что–то жующим или просто покуривавшим трубки. Справа в стене имелся второй камин, намного больше первого; каминов такой величины Фолко раньше никогда не видел – он имел в поперечнике не менее полутора саженей. Перед этим камином стояли длинные столы, занимавшие середину помещения; вдоль стен и между окнами были расставлены столики поменьше, на два–три места. За стойкой и в зале ловко управлялись двое слуг – один наливал пиво, другой разносил кушанья.

Никто не обращал внимания на замершего в проеме хоббита, и Фолко мог спокойно рассматривать заполнявших залу посетителей. Здесь собралось на удивление пестрое общество – забежавшие в короткий час полдневного отдыха пригоряне в рабочих одеждах соседствовали с важными купцами, с королевскими чиновниками – последних легко было узнать по вышитому на рукавах их камзолов гербу Соединенного Королевства Арнора и Гондора – Семь Звезд и Белое Древо на фоне крепостных стен; а в ночном небе над стенами – яркая Восьмая Звезда, Звезда Эарендила. Потягивали пиво и озабоченные компании гномов в коричневых одеяниях; из брошенных возле их столов мешков торчали кирки – их хозяева направлялись в какие–то дальние копи...

У стойки сидело несколько дружинников Наместника из размещенных недавно в Пригорье конных сотен – под гербом Королевства у них были изображены лошадиная голова и две скрещенные сабли. Все эти когда–то вычитанные или услышанные от иноземцев сведения тотчас же всплыли в голове Фолко, и он, к своему удивлению, понимал, что не так уж плохо разбирается в этом новом для него мире. Однако в дальнем углу он заметил довольно многочисленную компанию крепких, здоровых мужчин зрелого возраста в темно–зеленой одежде, отличавшейся по покрою от надетого на прочих гостях, – их куртки не украшало никаких эмблем; под столом и на лавках вокруг них было небрежно разложено разнообразное Оружие – мечи, копья, луки – луков было особенно много; Фолко заметил и несколько круглых щитов, повернутых лицевой стороной к стене.

Он вскарабкался на высокий табурет неподалеку от хлопотавшего по другую сторону стойки слуги и спросил пива.

Не успел он отпить и трети своей кружки, как из темного нутра трактира вынырнул Барлиман. Он казался каким–то успокоенным и словно бы просветленным; в руках он держал стеклянный бокал, полный темно–багровой жидкости.

«Наверное, вино», – подумалось хоббиту.

Барлиман вышел на середину залы и высоко поднял правую руку. Все умолкли. Хозяин трактира заговорил необычно серьезным и даже несколько торжественным тоном:

– Оставьте на время вашу беседу, дорогие гости. Настал тот час, когда мы каждый день поминаем Великого короля Элессара!

Раздалось слитное скрипение отодвигаемых стульев и лавок. Все поднялись, лица людей и гномов были серьезны и задумчивы. Каждый держал в руке бокал вина или кружку пива.

Трактирщик продолжал:

– Он не раз бывал здесь, оказывая нам высокую честь своим присутствием. В те годы, когда немногие герои вели неравный бой с Завесой Тьмы, трактир моих предков не раз предоставлял ему и кров, и пищу.

Рука хозяина указала куда–то в угол. Фолко скосил глаза, но за плотно стоящими людьми не смог ничего рассмотреть.

– Он был велик и светел, – продолжал хозяин, – его мудрость была глубока и всепроникающа. Пусть же помнят о нем люди и рассказывают о нем добрые сказки своим детям! Пусть будет легок каждый его шаг там, в иной жизни, за Гремящими Морями!

Трактирщик прослезился. Фолко оглядел залу и, к своему удивлению, заметил, что многие отводят взгляды и тяжко вздыхают. Однако хоббита озадачили старательно прикрытые насмешливые полуулыбки, которыми обменялись вставшие вместе со всеми люди в зеленом.

– Выпьем, друзья! – поднял бокал Барлиман. – Пусть вечно зеленеет трава на его могиле, на могиле Великого Короля Элессара!

Все дружно повторили его последнюю фразу и поднесли к губам бокалы и кружки, осушая их до дна. Фолко поймал себя на том, что и у него запершило в горле, и он поспешил сделать хороший глоток в память Великого Короля.

Трактирщик постоял немного посреди залы, затем вздохнул и вышел через ведущую в глубь дома дверь. Гости неспешно расселись, и вскоре вновь потекла неторопливая, добропорядочная беседа...

Только теперь Фолко смог увидеть то место, на которое в продолжение своей верноподданнической речи указывал трактирщик. Возле камина, у стены, примостился небольшой стол, покрытый белой скатертью и огороженный невысокой чугунной решеткой тонкой работы. Возле стола стоял чуть отодвинутый в сторону стул с небрежно брошенным на спинку поношенным серо–зеленым плащом. К столу был прислонен резной деревянный посох с костяной ручкой; а на белой скатерти подле высокой кружки лежали потертый кожаный кисет и небольшая кривая трубочка. Казалось, что хозяин этих вещей на минуту отошел в сторонку и вот–вот покажется. Заинтересованный хоббит подошел поближе.

Над столом в пышной раме, под стеклом, висел старинный пергамент, написанный, как и многие другие документы времени Великого Короля, на Всеобщем и Староэльфийском языках.

Текст пергамента гласил:

«За услуги, за честь и мужество дарую владельцу трактира «Гарцующий Пони» Барлиману и всем потомкам его право торговать и жить безданно, беспошлинно, и да будет так, пока стоит Белое Древо. Настоящим также подтверждаю, что подарил хозяину трактира свои плащ, кисет, трубку и посох, дабы никто не усомнился в их подлинности. Дано в год восьмой Четвертой Эпохи. Пригорье, собственноручно – Элессар Эльфийский, Король Арнора и Гондора».

Фолко ошарашенно почесал в затылке и, благоговейно посмотрев на разложенные драгоценные реликвии, вернулся к наблюдению за группой воинов, одетых в зеленое.

Среди них, как вскоре увидел хоббит, были не только зрелые, сильные мужчины, но и юноши, и даже несколько мальчишек. Один из них, тощий и длинный юнец, все время вертелся и скакал перед сидящими мужчинами, время от времени изображая и передразнивая кого–нибудь из них. Парень моментально схватывал малейшие неправильности лица или фигуры и тотчас представлял их в таком нелепо–преувеличенном виде, что каждая его гримаса вызывала дружный хохот. Приплясывая, он выпаливал какой–нибудь смешной куплет, героем которого становился кто–нибудь из присутствующих, потом оглядывал зал и, под хохот старших товарищей, передразнивал кого–нибудь из гостей. Сначала это показалось забавным любившему посмеяться хоббиту, однако вскоре он понял, что этот юнец не просто веселит своих, но зло, презрительно высмеивает тех, кто не принадлежал к их компании; Фолко это очень не понравилось. Он нагнулся, чтобы почесать укушенное комаром колено, поднял голову – и увидел, что юнец передразнивает на сей раз его, причем нимало не скрываясь, глядя хоббиту прямо в глаза, злорадно и нагло. У парня получилось очень похоже – он мастерски изобразил удивленно–испуганного маленького хоббита, страшно озабоченного тем, чтобы кто–нибудь не поднял его на смех; насмешник в точности показал, как тянется и украдкой чешет себе колено хоббит, как оглядывается, с важным видом поправляет меч у пояса... Получилось донельзя похоже и оттого особенно обидно. Фолко почувствовал, что краснеет, тем более что «зеленые» глядели на него с неприкрытой насмешкой – что теперь, мол, сделаешь, воитель?

Хоббит судорожно сглотнул. Ему казалось, что на него смотрит сейчас весь трактир, что смолчать нельзя, надо что–то делать – но что? Фолко никогда не отличался хорошо подвешенным языком... Что делать?!

Он затравленно огляделся – и, к своему ужасу, увидел, что передразнивавший его парень идет через залу прямо к нему. Его длинное лицо было изрыто оспинами, редкие волосы не могли скрыть оттопыренные уши, зеленоватые кошачьи глаза были презрительно сощурены... Он шел прямо на Фолко, и внутри у хоббита все упало.

– Эй, ты, мохнолапый! Чего это ты на моем месте расселся? – Парень стоял подбоченясь и презрительно цедил слова сквозь зубы. – Уматывай давай, дважды повторять не люблю. Ты че, оглох, что ли?

Фолко не двигался, и только его правая рука судорожно стискивала рукоять бесполезного сейчас меча.

– Место было свободно, – с трудом выдавил из себя хоббит. – Мне никто ничего не сказал...

– Чего? Че это ты там пищишь? – Юнец пренебрежительно скривился. – Не слышу! Раз с людьми говоришь, мелочь мохнатая, так уж чтобы тебя слышно было!

– Место было свободно, – упрямо повторил Фолко. – Я занял его, и теперь оно мое. Поищи себе другое.

Он отвернулся, делая вид, что считает разговор законченным. В то же мгновение его схватили за нос и повернули лицом в прежнюю сторону.

– Кто это тебе нос–то воротить разрешил? Сюда смотри, уродина! Ты сперва шерсть на лапах выведи, а уж потом в приличное общество лезь! Понял? Повтори?

– Убирайся! – тихо и с ненавистью сказал Фолко. – Убирайся, не то...

Он до половины выдвинул клинок из ножен. Однако его мучитель и бровью не повел.

– Ой, как страшно! Ой, сейчас под стол спрячусь! А сам туда прогуляться не желаешь?!

Парень с неожиданной силой ударил по табурету, на котором сидел хоббит. Фолко покатился по полу, пребольно стукнувшись коленками и локтями, не успев даже понять, что произошло. Парень действовал так быстро и ловко, что никто ничего не заметил; люди с удивлением взглянули на ни с того ни с сего грохнувшегося на пол хоббита и вернулись к прерванным занятиям.

Острый и твердый носок сапога врезался в бок упавшему хоббиту. Его отбросило к стойке, левая сторона тела вспыхнула от острой боли. Фолко скорчился, прикрывая голову руками. А его обидчик, гордо усевшись на отвоеванный табурет, вдруг запел издевательскую песенку–частушку:

– Глупый хоббит у дороги деловито бреет ноги. Зря старается – от века не похож на человека!

Несколько человек в зале засмеялись, а уж компания у стены – та и вовсе зашлась от хохота.

И тут в голове Фолко все внезапно улеглось и успокоилось. Теперь он твердо знал, что ему надо делать. Он с трудом поднялся и заковылял прочь; к тому концу стойки, где слуга наливал пиво. Никчемный меч волочился по доскам – один из ремешков оборвался... Затылком хоббит безошибочно чувствовал устремленные на него насмешливые взгляды – среди них был и торжествующий взгляд его обидчика. Фолко дошел до края стойки и резко повернулся.

– Эй, ты, недоносок в зеленом! – выкрикнул он. – Получай!

Дубовая пивная кружка с глухим ударом врезалась в голову не успевшего даже дернуться юнца. Фолко всегда был одним из первых среди своих сверстников, когда дело доходило до метания камней или стрельбы из лука; в этом искусстве хоббиты, как известно, лишь незначительно уступают эльфам и намного превосходят все прочие народы Средиземья.

Враз обмякшее тело парня тупо стукнулось об пол; он рухнул, точно подрубленное дерево, и лежал неподвижно, лицом вниз; вокруг его головы медленно растекалось кровавое пятно.

Фолко потерянно стоял и смотрел на поверженного врага. В сознание ворвался взволнованный гул голосов – он не слушал, не воспринимал их, завороженно глядя на наконец заворочавшегося и застонавшего юнца. К нему подскочили двое в зеленом, помогли сесть. Он с трудом повернул разбитое лицо к стоящему шагах в десяти от него хоббиту. Кровь моментально смыла с него и презрение, и браваду; теперь Фолко с непонятным, но сладким чувством видел в его лице недоумение и животный страх – тем более что рука хоббита помимо его воли вновь ухватилась за стоявшую рядом с ним пивную кружку.

Кто–то тормошил хоббита, кто–то о чем–то спрашивал его – он молчал, глядя, как стеной стали надвигаться на него люди в зеленом. И тогда он обнажил меч.

Одетые в зеленое глядели на него с ненавистью; они стояли тесной группой в полутора десятках шагов от хоббита и молчали. Из–за их плотно сдвинутых спин время от времени доносились слабые стоны и всхлипывания.

– Погодите, погодите! – вихрем вылетел откуда–то трактирщик. – Что случилось? Что произошло? Сейчас во всем разберемся...

– Нечего тут разбираться, – прервал его чей–то холодный, скрипучий голос.

Фолко вздрогнул – впервые заговорил кто–то из «зеленых».

– Дерзость нуждается в наказании, – продолжал тот же голос.

Ряды чужаков в зеленом раздвинулись, и на пустое пространство неспешно вышел человек.

Перед хоббитом стоял невысокий, лишь немногим выше его самого, горбун с длинными, едва не достигавшими колен узловатыми руками. На треугольном лице выделялись хищный тонкий нос и блекло–стальные глаза. Встретив его взгляд, Фолко затрепетал, словно кролик перед удавом. Однако в этом взгляде не было ни злобы, ни даже ненависти, лишь сила – он казался спокойным, чуть усталым, и даже, как показалось хоббиту, в нем промелькнуло нечто похожее на сочувствие. Горбун смотрел на хоббита без гнева и злости – так смотрят на ничего не подозревающую муху, когда собираются прихлопнуть ее ладонью. Казалось, горбун вышел не столько для того, чтобы проучить именно этого хоббита, именно за этот поступок, а потому, что представился удобный случай дать волю своей силе.

Все это в одно мгновение промелькнуло в голове прижавшегося к стойке хоббита. В эти секунды его ум обрел необычайную ясность, схватывая малейшие, даже самые незначительные детали и превращая их в бесспорные выводы.

Взлетел и тотчас угас встревоженный говор в рядах зрителей при виде обнаженного клинка в руках хоббита. Угас, потому что горбун, холодно усмехаясь уголками рта, вытащил из складок одежды коричневатую палку длиной в полтора локтя и спокойно повернулся к людям:

– Крови не будет, не беспокойтесь, почтенные! Вы видите, – он бросил на пол тяжелый кожаный пояс с висевшим на них кинжалом в черных ножнах, – я сталь не обнажаю. Ты, – он впервые обратился прямо к Фолко, у которого моментально язык присох к небу, – ты первым пролил кровь. Защищайся или нападай – мне все равно. Но для начала...

Он внезапно сделал движение и сразу же оказался рядом с опешившим хоббитом. Холодные крючковатые пальцы рванули его снизу вверх под подбородок, зубы Фолко клацнули, и вдобавок он больно прикусил себе язык. В следующее мгновение он получил удар по ногам и вторично покатился по полу. Окружающие рассмеялись, раздались выкрики:

– А ну, малыш, покажи ему! Кружку, кружку не забудь!

– Эй, ставлю двадцать монет на хоббита!

– Пятьдесят на горбуна!

– Врежь ему, врежь, давай, смелее!

В центре кривляющегося и насмехающегося мира стоял равнодушно–спокойный горбун, держа в опущенной руке свою нелепую палку. И все отчаяние Фолко, вся его обида и злость заставили его оторваться от стойки и двинуться вперед. В мирном, редко когда дравшемся даже в детстве хоббите проснулась какая–то дремучая, неистовая ненависть, обращенная на незнакомого горбуна с короткой и тонкой – в полтора пальца – палкой вместо оружия.

Зрители приветствовали движение хоббита дружным ревом. Откуда–то из–за спин до Фолко донеслись возмущенные возгласы Барлимана. Тот, похоже, все еще пытался развести ссорящихся и не допустить схватки. Его никто не слушал.

Фолко шел прямо на горбуна, с губ которого по–прежнему не сходила холодная усмешка. В странном ослеплении, словно в полусне, хоббит преодолел разделявшие их полтора десятка шагов и, когда до противника оставалось не больше двух саженей, резко бросился вперед, выставив перед собой меч, нацеленный в грудь горбуну.

Горбун вновь сделал какое–то неуловимое движение, его палка с шипением рассекла воздух, и Фолко едва не выронил отбитый со страшной силой меч. А горбун уже оказался где–то сбоку, и хоббит получил обжигающий удар чуть пониже спины, заставивший его тонко взвизгнуть от острой боли. Вокруг вновь раздался хохот.

Ослепленный болью и яростью, но все же не утративший свою природную ловкость, хоббит быстро развернулся лицом к противнику. Ненавистное лицо горбуна маячило совсем рядом, он явно не ожидал такой прыти от Фолко, и хоббит изо всех сил, как будто рубил дрова, нанес удар сверху, целясь в высокий бледный лоб, покрытый рыжеватыми завитками редких волос.

Ни один мускул не дрогнул на лице горбуна. Рука с палочкой взметнулась вверх, описывая круг в воздухе, и Фолко почувствовал, как его отбрасывает в сторону и его клинок бессильно рассекает пустоту. Горбун вновь оказался позади хоббита, и уже ничто не могло помешать ему – он сбил Фолко с ног, тот повалился на пол, а его противник, оседлав его, принялся методично наносить удары – по плечам, по ногам, по заду. Никто никогда так не бил хоббита, его сознание начало гаснуть от боли, он уже ничего не слышал и не видел...

Над ним раздался какой–то особенно сильный шум, и град обжигающих ударов внезапно прекратился. Последним усилием воли Фолко судорожно рванулся в сторону, пытаясь отползти, и глянул вверх. Он увидел искаженное лицо горбуна, отчаянно пытавшегося вырвать свою руку с палкой из чьей–то другой, судя по всему, перехватившей кисть горбуна в воздухе. Хоббит напрягся, пытаясь разглядеть лицо своего спасителя, однако все его сомнения разрешил знакомый низкий голос.

– Убийца! – зарычал Торин. – А ну, попробуй–ка со мной!

Пальцы гнома крепче стального зажима сдавливали руку горбуна; лицо противника Фолко утратило все свое спокойствие; на полуобнаженной руке Торина вздулись толстые, точно веревки, жилы, однако все старания горбуна были тщетны. Он попытался перехватить палку свободной рукой; тогда Торин, отбросив тянущуюся кисть горбуна, сам схватился за противоположный конец палки и резко рванул ее вниз; раздался треск, обломки выскользнули из обмякшей руки горбуна.

– Я тебе покажу, как маленьких лупцевать, падаль! – рявкнул гном в лицо горбуну. – Клянусь бородой Дьюрина!

Тот зашипел, точно кошка, которой наступили на хвост, ловко извернулся, подпрыгнул и ударил гнома ногой в бедро; Торин покачнулся, и его противнику удалось вырваться. В следующее мгновение топор уже был в руках разъяренного гнома.

– Меч! – отпрыгнув назад, резко крикнул горбун.

Откуда–то из–за его спины ему сунули длинный меч в черных ножнах. На лице горбуна появилась злорадная усмешка, словно говорившая всем: «Ну вот, наконец–то мы добрались и до сути».

И тут на них навалились. Зрители поняли, что шутки и забавы кончились и сейчас начнется настоящая схватка; человек пять повисли на плечах горбуна, к Торину подскочили четыре гнома.

С непостижимой ловкостью горбун моментально освободился от вцепившихся в него рук; державшие его люди разлетелись по полу, не успев даже сообразить, что же с ними происходит; горбун стремительно двинулся вперед, его меч был уже обнажен.

Фолко в ужасе зажмурился. И тут из–за спин раздался чей–то спокойный, сдержанный голос, сразу же заставивший всех умолкнуть. В нем чувствовалась скрытая сила и властность, право приказывать и карать. Все замерли, застыл и горбун, не успев опустить ногу.

– Прекрати, Санделло! Это недостойно тебя. К тому же нам пора. Заплати хозяину за беспокойство и помирись с почтенным гномом.

Горбуну по имени Санделло кто–то из его товарищей сунул в руку позвякивающий кожаный мешочек.

Фолко и Торин, да и все собравшиеся с удивлением наблюдали, как при первых же словах разом изменилось лицо Санделло: исчезли злоба и ненависть, не было видно даже тени недовольства. На тонких губах появилось подобие улыбки, он повернулся лицом в ту сторону, откуда шел голос, и низко, почтительно поклонился.

– Повинуюсь! – истово выдохнул он и огляделся, по всей вероятности, отыскивая трактирщика.

Из–за спин вылез спавший с лица Барлиман, недоверчиво и с неприязнью глядевший на Санделло. Тот протянул ему деньги.

– Просим прощения, почтеннейший хозяин, за причиненные вам неудобства. Клянусь Великой Лестницей, все вышло как–то само по себе и не так, как мы бы хотели. Прими же это в качестве возмещения!

Барлиман хотел что–то сказать, но потом только махнул рукой и принял мешочек.

– Вот и отлично, – продолжал горбун. – Теперь я хочу помириться с почтенным гномом.

Он направился к Торину, которого по–прежнему удерживали четверо молодых дюжих гномов. Сам Торин только бешено вращал налитыми кровью глазами и изрыгал неразборчивые проклятия на своем языке. Санделло протянул ему руку.

– Я предлагаю расстаться с миром, почтенный гном, не знаю твоего имени. Я понимаю тебя, ты защищал друга, но и я делал то же самое! Полагаю, мы квиты?

– Никогда мы с тобою не будем квиты! – хрипло ответил Торин. – Настанет день, мы еще встретимся, и я отплачу тебе за сегодняшнее. Посмотрим, что еще ты умеешь, кроме избиения слабых! Убирайся, не о чем мне с тобой разговаривать!

Санделло с показным разочарованием развел руками и повернулся к двери, в которую уже выходили его товарищи.

Вскоре со двора раздался стук копыт – от трактира отъезжало с десяток всадников. Гномы со вздохом отпустили Торина, и он сразу же бросился к по–прежнему распростертому на полу хоббиту.

– Фолко! Как же это тебя угораздило? Где болит, скажи? – беспорядочно забормотал гном, торопливо ощупывая плечи и спину хоббита; почти каждое его движение сопровождалось жалобными стонами хоббита. – Хозяин, горячей воды нам в комнату, – бросил гном Барлиману, бережно подхватывая Фолко на руки и направляясь к выходу.

За их спинами вновь раздался гул возбужденных голосов, оживленно обсуждавших происшедшее. Гном осторожно нес хоббита к их комнате. В сильных и жестких руках Торина было необыкновенно удобно, боль слегка отступила – и Фолко только и смог заскрипеть зубами от жгучего, нестерпимого стыда. Он чувствовал, как запылали его щеки и уши. Какой позор! Так получить на виду у всех, будучи с мечом против какой–то палки! Хорош он был, доблестно рассекающий пустоту воитель, когда его противник заходил ему за спину и делал что хотел! В настоящей схватке Фолко был бы убит через несколько секунд. А он–то развоображался! Опытный, бывалый мечник! Тебе только дядюшке грозить... При думах о дядюшке мысли Фолко приняли иное направление. И зачем только он увязался за этим гномом, так некстати подвернувшимся на дороге? Понесся – куда, зачем? За два дня пути он уже получил колотушек больше, чем за всю предшествующую жизнь, и никакие дядюшки не сравнились бы по силе с этим проклятым горбуном... Фолко застонал – боль снова подступала, но тут гном пинком распахнул дверь в их комнату и осторожно уложил хоббита на постель. Торин принялся снимать одежду с поминутно охающего и ахающего Фолко; осмотрев его спину, гном присвистнул.

– Вот это да... Крепко он тебя отделал. Скажи все же, как дело было?

Превозмогая боль и нестерпимый стыд, Фолко пересказал гному суть происшедшего. Торин помрачнел:

– Жаль, не убил ты этого гада... И жаль, мне не дали как следует разобраться с ним, как его, Санделло? Ну ничего, я его на всю жизнь запомнил.

Раздался осторожный стук в дверь. Торин толкнул створку, и в комнату вступил Барлиман, держа в руках деревянный ушат, полный горячей воды.

– Спасибо, хозяин, – кивнул ему гном.

– Может, еще чего–нибудь нужно? – как–то робко осведомился трактирщик.

– Нет, благодарю, у нас все есть, – отказался Торин.

На спину страдающего хоббита осторожно легла горячая тряпка, пропитанная каким–то гномьим снадобьем. Фолко с трудом подавил крик – рубцы вспыхнули, точно посыпанные солью, но боль быстро утихла, по телу стало расползаться приятное тепло...

– Да, лежать тебе сегодня весь день, – подытожил Торин, озабоченно качая головой.

Фолко блаженствовал, дав отдых всему своему избитому телу. Нет, ни за какие коврижки не пойдет он дальше! Завтра он скажет гному последнее «прости» и отправится назад, в родную Хоббитанию. Дядюшка, конечно, посердится, но в конце концов простит, и все снова будет хорошо... Хоббит совсем размяк, но тут в дверь кто–то сильно постучал.