9
Сон был кошмаром – но Кей забыл о нем, когда скрипнула дверь и
пришлось проснуться. Прежде чем вошедший Томми включил свет, прицельный
луч уже коснулся его груди нежным оранжевым пятнышком.
Секунду они смотрели друг на другу – Дач с кровати, Томми с порога.
Потом Кей спрятал бластер под подушку. Не «Шершень», на котором не уснул
бы и толстокожий булрати, а обычный «Шмель», излюбленную модель
профессионалов.
– Решил стать лунатиком, или увидел во сне псилонца? – закипая,
спросил Дач. – Я два раза по одному человеку не промахиваюсь...
– Ты кричал.
– Что?
– Кричал. Это тебе что–то приснилось, – Томми пожал плечами, выходя.
– Подожди, – Кей сел. Адреналин еще буйствовал в крови, но теперь он
вспоминал. – Что именно я кричал?
Томми заколебался. Потом, словно передразнивая голос Кея, произнес:
– Не смотри на меня... Не смотри!
Кей вспомнил.
– Я пойду.
Дач посмотрел на часы. Четыре по стандартному циклу. На Джиенахе
короткие дни и ночи... за плотными шторами уже вовсю рассвело.
– Сядь, Томми.
Юноша присел на кровать. Спальня была маленькой – как все в этой
дешевой квартире. Дач рылся в тумбочке. Достал бутылку бренди и отхлебнул.
Спросил:
– Будешь?
– Я же еще маленький, – с очаровательной улыбкой ответил Томми.
– Не паясничай.
– Нет. Не хочу.
Кей поставил бутылку на пол, но пробку закрывать не стал.
– Ты еще собираешься спать?
– А что?
– Я хочу тебе кое–что рассказать. После этого ты не уснешь.
– Говори. – Томми зевнул. – После твоего вопля я бодр и крепок.
Дач сделал еще глоток. Он казался скорее возбужденным, чем
подавленным.
– На самом деле я этого не кричал.
– Неужели?
– Тогда не кричал. На Хааране.
– Где тебя прозвали «Корь»?
– Вот именно. Понял, почему?
– Я глянул в медицинском справочнике, – в голосе Томми появилось
любопытство. – Ничего особенного... но тридцать шесть лет назад была
пандемия. Погибали в основном дети.
Их глаза встретились, и Дач кивнул.
– Молодец. У нас тогда была неделя... от силы две. И негласный приказ
– не оставлять живых. Колония должна была погибнуть вся, чтобы ни один мир
Империи больше не посмел переметнуться к чужим. Вся, понимаешь? Неделя
сроку, и никакого тяжелого вооружения.
Он потянулся к бутылке, но остановил руку.
– Десяток бомбардировщиков справился бы за день. А так... двадцать
тысяч добровольцев на планету с полумиллионным населением. Правда, у нас
были тяжелые танки... они и проутюжили всю их армию. Такую же скороспелую,
как наша. Все взрослые мужчины Хаарана... с дрянным оружием в руках.
Осталось четыреста тысяч. Женщины и дети.
Томми передернул голыми плечами.
– Эта сука... прославленный подручный самого Лемака... полковник
Штаф... – голос Дача неожиданно дрогнул. – Он согнал гражданских в
концлагеря... импровизированные. Стадион, полный женщин с малышами,
пустырь, обнесенный колючкой под током и полный детей... Они шли как овцы.
Ожидали сортировки и ссылки. Он собрал их вместе, Томми! Понимаешь? Было
бы легче по домам... поодиночке. Но часть бы ушла, сообразила. Заселен был
лишь один материк, голимая степь, не спрячешься... но часть бы ушла.
– Выпей, – тихо сказал юноша.
– Мы тянули три дня. Ждали военных кораблей... террор–группы с их
газами и вирусами, просто бомбардировщики. Потом Штаф собрал офицеров... у
меня было временное лейтенантское звание. И сказал, что придется работать
самим.
– Выпей, Дач.
Кей глотнул.
– Многие отказались. Очень многие. Наотрез. Их посадили в транспорты,
и отправили обратно. Все долетели. Потом им дали ордена... этот сраный
«Клинок огня» второй степени. Все честно. Осталась половина, даже меньше.
Те, кто понимал – надо. Девять тысяч. Мы прикинули – по сорок четыре на
каждого. И по четыре десятых.
Он засмеялся – нелепым, чуть пьяным смехом.
– Подростков твоего возраста были готовы убивать все. Женщин, как ни
странно, тоже. Труднее оказалось с детьми. Я первый сказал, что смогу. И
добавил, что корь в прошлом году убила в десять раз больше детей, чем мы,
при всем желании, сумеем. Вот и заслужил... прозвище. Имен в газетах не
было, цензура бдела. Но слова лейтенанта, «который стал корью», гуляли по
страницам долго. Как алкарис узнал имя, почему запомнил – не знаю.
– Это было нужно, Кей? Убивать всех?
– Со стратегической точки зрения – уже нет. Инфраструктуру планеты мы
развалили, трудоспособных мужчин перемололи броней. Эти ошалевшие женщины
и ревущие детишки алкарисам подмогой бы не стали. А вот с политической...
не знаю. Ты хочешь слушать дальше?
Томми едва уловимо заколебался:
– Да... пожалуй.
– В моей группе было девять солдат. Нам досталась гимназия, где
держали полтысячи учеников. От шести до шестнадцати. Они трое суток
провели в спортзале, спали вповалку, ели какую–то дрянь... постоянная
очередь в единственный туалет, от которого несло на весь зал. В первый
день, как сказали охранники, они еще пели песни, школьные гимны... потом
перестали. Мы зашли, и я сказал, что всех отпускают по домам. Чтобы
выходили поодиночке, расписывались в журнале, и запомнили гнев Императора
на всю жизнь. Они сразу ожили и загалдели. Я стоял во дворе, с лазерником
«Старый Боб»... с тех пор ненавижу эту модель. Вечер, полутьма. Дети
выходили, я стрелял со спины. Ни шума, ни крови... лишь волосы на затылке
дымились. Двое наших оттаскивали трупы за угол, на пустырь. Через
полминуты – следующий. Так – трое... Потом я попросил смену... и ребята,
эти вчерашние фермеры, которые верили в Долг, но шли как на собственную
казнь, вдруг легко согласились. Минут пять я блевал в учительской, потом
умылся и пошел таскать тела. Знаешь, что я увидел? Эти два недоумка,
которые первого пацана несли, как спящего сына, сейчас выкладывали на
бетоне телами слово «ГРЕЙ». Я надавал им по морде, решил, что с перепугу
нажрались наркотика. Вроде бы помогло. Потом пошел в зал, где было еще
шесть рядовых. Мне стало совсем не по себе. Нет, они не били детей, не
запугивали, не насиловали девчонок постарше. Просто над ними,
мучениками–добровольцами, вдруг стал витать веселый энтузиазм. «Мальчик,
пропусти девочку вперед! Будь вежлив!", «Малыш, ты сам домой доберешься?
Правда? Ну, иди..." Все были как обколотые, все. Рыжий толстяк, который
рыдал по дороге, и говорил, что у него самого двое детей, и зря он
согласился, студентик, что с утра не вылезал из сортира – нервный понос
его прохватил. Все – пьяные. От крови, смерти, власти. А то, что власть
над детьми, их сводило с ума еще больше. Тогда я понял – чем беззащитней
жертва, тем слаще это чувство. На их примере понял. Я–то начал убивать,
еще когда сам был ходячей соплей...
– Кей, не надо, – Томми вдруг коснулся его плеча. – Перестань, не
рассказывай. Тебе плохо от этого.
Дач смотрел на его руку долго и с удивлением. Потом покачал головой.
– Я закончу. Я снова пошел на выход... взял винтовку, стал ждать.
Вышел мальчик лет восьми – и обернулся. Словно почувствовал что–то.
Посмотрел на меня и сказал: «Не надо!»
– Так ты ему крикнул «не смотри»?
– Хотел крикнуть... Парень, студентик, который вел мальчика по
коридору, схватил его за плечи и закричал: «Стреляй щенка!»
– И ты...
– Выстрелил, – сухо сказал Кей.
– Все–таки ты дерьмо.
– Что–то подобное мне сказали в штабе. Правда по другому поводу –
когда я доложил, что после выполнения задания вся группа погибла в засаде.
На проверки не было времени. Мне не поверили, но ничего выяснять не стали.
– И что, засада была?
– Из одного человека. А теперь иди, и дай мне спокойно разобраться с
бутылкой.
Пожав плечами Томми вышел.
