Черная Кровь - Святослав Логинов - Книжная Полка

Глава 2

Никто не знал, сколько лет безрукому Ромару. Даже сам Ромар не знал – сбился давно. Что их считать, годы – дела считать надо. А дел за долгую жизнь переделано было множество. Именно – переделано, хотя это трудно представить, глядя на безрукого.

Когда–то, в бездонном прошлом Ромар был молод, сил„н и удачлив на охоте. Кто знает, возможно, когда–нибудь могла ему достаться нефритовая дубинка вождя, и Ромар держал бы е„ с честью, но этого не позволил белобородый Рута – шаман, обучавшийся тайному искусству у самого Сварга. Он открыл в Ромаре редкий дар, не всякому кудеснику доступный: делать обереги и амулеты, гадальные кости и иные чудесные вещицы. Кое–что из сотвор„нных Ромаром сокровищ до сих пор хранится в роду, хотя сила у них уже не та, что прежде. Но в те времена дивным мастером был Ромар, и если бы умереть ему в ту пору, то в песнях имя его осталось бы среди искусников. Но рок судил иначе: не довелось дряхлому Руте передать звонкий бубен Ромару. Случилась большая война с трупоедами.

Трупоеды были жалким народом. Даже согнутые рядом с ними выглядели достойно. Инструмент у трупоедов был самый никудышный, язык невнятный, огня они не знали и, вообще, мало отличались от обычного зверья. Кормились трупоеды вдоль реки на отмелях, промышляя улитками, червями, ракушками–беззубками и прочей малосъедобной дрянью. Порой им удавалось выловить снулую белугу или тушу утонувшего зверя – тогда они устраивали пиршество, не брезгая даже самой вонючей тухлятиной. Бойцами трупоеды были никудышными и давно уже исчезли бы с лица земли, если бы не владели могучей и опасной магией, позволявшей им уцелеть. Ни один хищный зверь никогда не нападал на трупоедов. Ни пятнистый леопард, ни собаки, ни ж„лтый степной волк, ни тигр, тропивший следы в камышах, ни даже гиены, что набегали порой с юга, оспаривая у трупоедов их смрадную добычу. Как достигали этого жалкие полулюди – не знал никто. Трупоеды не читали заклинаний, не имели амулетов, но могли не только отогнать всякого хищника, но и заставить его сражаться за себя. Война с трупоедами превратилась в ряд непрерывных стычек со стаями волков и шакалов, битвы с тиграми и иными клыкастыми защитниками полулюдей. И вс„ же, трупоеды не сумели удержаться на берегах Великой реки, откатились в леса, а люди погнались за ними. С одним из отрядов преследователей ш„л и мудрый Рута со своим учеником.

Уничтожить трупоедов полностью не удалось. Лес встретил незваных гостей угрюмыми ельниками, зыбкими трясинами в окружении непролазного ивняка,сырыми распадками, заросшими серой ольхой, полузасохшей и липкой, словно кто–то старательно плевал на изъеденные тл„й листья. Лес молчал, вернее, говорил непонятно, слитно шумел, перекликался чужими голосами, взрывался скрежетом сороки, выдавая охотника и незаметно подпускал к чужаку врагов. Кажется, лес, помнивший рогатого Лара несмышл„ным сосунком, тв„рдо решил сохранить всех и не дать усилиться никому. Значит, слишком возомнивших о себе людей надо проучить.

Ночами вокруг стоянок поднимался шум: трещали ветки, кто–то визжал и хохотал. Охотники стреляли наугад во тьму, но никого подбить не удавалось. И почти каждое утро кого–нибудь из воинов находили м„ртвым, с разорванной шеей и изумл„нно вытаращенными глазами. Тогда дети зубра ещ„ не знали о большеглазых карликах – не людях, но и не зверях, злобных порождениях ночи, пьющих чужую кровь. Как обошлись карлики с трупоедами, кто из них победил в неизбежных столкновениях, так и осталось тайной. Во всяком случае, когда люди бежали из северных чащоб, трупоеды были ещ„ живы и давали о себе знать прежними колдовскими способами.

Трудно сказать, как им удалось захомутать рузарха – самого редкого и страшного обитателя лесов, но однажды, когда охотники разжигали костры на выбранной для ноч„вки поляне, а Рута обводил лагерь кругом, который должен был уберечь спящих от кровожадных карликов и бесприютных духов, в мирный час отдыха из чащи выломился никем прежде не виданный хищник. Был он ростом с доброго мамонта и также волосат, повадками напоминал чудовищную гиену и кабана разом. Ноги его, уродливо несоразмерные: передние вдвое больше задних, оканчивались тупыми раздвоенными копытами. Тяж„лая морда со скошенным черепом состояла, кажется, из одной пасти. Для такого зверя в мире не могло быть противника. Единственными его врагами были бездушные стихии и голод. Необъятную тушу было невозможно прокормить, и потому ужас лесов встречался людям вс„ реже и реже. Зимой рузарх шастал по тайге громил медвежьи берлоги, летом откоч„вывал в тундростепь, преследуя рыжих мамонтов. Жрал вс„ – живое мясо, падаль, тухлятину. Не брезговал отнимать у волков их добычу, а если серые не желали уступать, то рузарх жрал и волков тоже. На людей рузарх специально не охотился, мелковаты казались ему люди и, к тому же, редко встречались в чащобах. Но сейчас, ведомый древним чародейством, рузарх п„р напролом, словно вовек ничего слаще человечины не пробовал.

Сопротивляться рузарху оказалось делом бессмысленным. Стрелы повисали, запутавшись в неимоверно густой шерсти, копья не могли причинить зверю вреда, а удары топоров рузарх как бы и вовсе не чувствовал. Спасение оставалось только в бегстве, но люди уже знали, чем оборачивается бегство в сгущающиеся сумерки та„жного леса. Ночные убийцы зорко следили за отрядом и немедленно довершили бы разгром.

И тогда против рузарха вышел Ромар. Один. Безоружный.

– На, подавись! – крикнул он и швырнул в саженную пасть зел„ный кулич – плотный ком, хитро сплет„нный из мягкой болотной травки.

Отскочить Ромар не успел. Одним мгновенным движением рузарх скусил ему руку, легко, словно это была не рука из мышц и костей, а нежный весенний проросток рогоза. В следующую секунду талисман подействовал, но спасти Ромара он уже не мог.

Рузарх тупо переминался с ноги на ногу, топча лежащее на земле тело. Он уже не хотел никого убивать, он просто ничего не замечал. Впервые в жизни рузарх был сыт. Даже когда ему доводилось задрать отбившегося от стада мамонт„нка, рузарху не удавалось обожраться так. Бездонное брюхо раздулось, его пучило, рузарх тряс башкой, икал, отрыгивал кровью и зеленью. Ему хотелось лишь одного – забиться в чащу и долго–долго переваривать до невозможности сытный ужин. Покачиваясь, бурча брюхом и оглашая воздух довольными стонами, чудовище убралось в заросли. Лишь тогда уцелевшие осмелились подойти к телу Ромара.

Ромар был жив, но искалечен до неузнаваемости. Правой руки не было вовсе, левая – разможж„нная тяж„лыми копытами в кашу, болталась на обрывке кожи. Ещ„ один удар копыта вспорол бок, переломив р„бра. Ромар был без сознания, жизнь стремительно утекала из него.

Зачем Рута взялся врачевать умирающего, никто не понимал. Обычно людям, столь страшно покалеченным, позволяли тихо умереть. Так было легче и для них, и для рода, которому не приходилось кормить калеку. Но на этот раз шаман нарушил обычай. Лыковой вер„вкой он перетянул раны, не позволив Ромару истечь кровью, осколком кремня ампутировал изувеченный остаток левой руки, уложил в лубок сломанную ногу, вправил торчащие наружу осколки р„бер и присыпал кровоточащие места жгучим порошком. А потом двое суток сидел рядом, меняя повязки и припарки и отгоняя звоном бубна горячку и лихорадку.

Через несколько дней люди ушли из леса и унесли беспомощного Ромара. Очутившись на родном берегу, Ромар быстро пош„л на поправку. Вскоре он уже ковылял по селению и горестно размышлял, как ему существовать дальше. Как правило, увечные, если у них были хоть какие–то способности, становились мастерами–оружейниками или тянулись за бубном шамана. Способности у Ромара были величайшие, но у него не было рук. И значит, он был никто.

– Зачем ты оставил меня жить? – однажды спросил он у Руты. Старец долго молчал, размышляя, потом ответил:

– Ты сильный человек, Ромар. Ты самый сильный из всех, кого я встречал. Даже отец шаманов Сварг слаб перед тобой. Не перечь, я знаю, что говорю. Нельзя было дать тебе умереть и впустую расточить такую силу.

– И на что теперь эта сила, коли ей выхода нет? – мутно произн„с Ромар.

– Это один Лар знает, – отрезал старик. – Может, вся сила впустую перегорит, а может и прорв„тся куда. Это не мне решать, я сво„ дело сделал.

Ромар остался жить и искать выхода силе. Его голос звучал на совете охотников, хотя Ромар не приносил добычи. Его слушали рыбаки, пастухи и земледельцы. Ромар знал вс„, но не мог ничего. Состарившись, Ромар старался больше времени проводить среди подростков. Учил их всяким хитростям и премудростям, хотя, что это за уч„ба, если не можешь ничего показать? Особенно это касалось дел тайных, волшебных, исполненных магии. Старые обереги Ромара ветшали и теряли мощь, а новых не было. Не под силу справить такую работу пальцами ног.

Когда–то, уходя из лесу и унося с собой бесчувственного Ромара, охотники зарыли его оторванную руку в общей могиле с погибшими в тот вечер людьми. И, должно быть, смерть запамятовала про уже похороненного человека, видать, хватило ей одних рук. Годы утекали, а Ромар жил. Два поколения родились и ушли к предкам на его глазах, а Ромар оставался прежним. Иногда он пытался подсчитать свои годы, но не мог – путался, сбивался со сч„та. Для всех он навеки останется безруким старцем, и лишь во сне он видел себя молодым, и ловкие пальцы сами делали любую работу.

Особенно тяжко оказалось Ромару разговаривать с колдунами. Покуда жил Рута, можно было стоять за его спиной, как и положено ученику. Но Рута недолго зажился на свете, и на его место приш„л новый шаман, молодой и неловкий. Ему тоже приходилось несладко – знать, что не по праву носишь шапку с погремушками, что другой куда достойнее тебя, и если бы не злая случайность, не гулять тебе по верхнему миру, не тревожить духов, не проникать мыслью к самым корням гор. Оттого и не любили колдуны увечного Ромара, а бывало, что и боялись. Сам Ромар в верхний мир не хаживал, но, случалось, пророчествовал и без бубна. Не было равных Ромару во всяком гадании: об охоте, о здоровье, о будущем урожае и приплоде скота. Говорили, что помогают ему фигурки, выточенные им в незапамятные времена. Может и так – помогают. Но ведь и другим куколки не заказаны – делай, если руки на месте. Не желая вражды, Ромар сторонился хозяев круглого дома, старался больше времени проводить с мальцами и старухами, но от этого приязнь с шаманами вовсе сходила на нет. Колдовские дела сильно между собой разнятся. Есть великая магия бездушных стихий, есть нечеловеческое колдовство странных существ и бесплотных духов, есть невнятная волшба чужинцев, и есть тайное знание людей. Всякий человек хоть немножко, но умеет колдовать. Это людское волшебство, оно черпает силу в предках. Настоящий колдун способен не только действовать своей силой, но и повелевать мелкими божками. Как обходятся чужие люди – того никто не ведает. Во всяком случае, к стихиям они тоже не обращаются, сила стихий неприкасаема, управлять ею нельзя, а вот доставить бед она может с избытком.

Но и человеческая магия тоже неоднородна. Мужское волхвание и женские чары несходны промеж себя, а зачастую и просто враждебны. Недаром отец шаманов, всемогущий Сварг изгнал мудрых баб из селения, отведя им место на выселках, в глубинах и пропастях земных. Старухи йоги не могли простить мужской победы и не раз пытались вернуть былое положение. Поэтому шаманы не без оснований побаивались Ромара, подозревая в н„м бабского приспешника.

Скрытая вражда изныла двадцать лет назад, когда изгнанные бабы–йоги откочевали на север, почти потеряв связь с родом, а очередным шаманом стал Матхи.

Как и Ромар Матхи был калекой. На охоте, когда загоняли к обрыву табун лошадей, могучий жеребец вдруг развернулся и пош„л на загонщиков. Ни копья, ни брошенные боло не сумели остановить его; вожак прорвался, уведя с собой чуть не весь табун. А Матхи остался лежать, сбитый ударом тв„рдого как кремень копыта. Товарищи привели Матхи в чувство, но свет его глазам так и не вернулся. Матхи ослеп. Хотя, слепота шаману не помеха – многие великие чародеи были слепцами.

Из Матхи получился сильный колдун, но главное даже не в том. Матхи был ум„н и умел не ревновать, когда дело касалось пользы рода.

Два колдуна сидели рядом у мирно тлеющего костра. Утром сюда придут хозяйки, брать новый огонь. Прежде за т„ртым огн„м посылали к бабе–йоге, а теперь идут на сжатое поле. Вс„ в мире потихоньку меняется. Ромар видел много перемен и относился к ним спокойно. Но сейчас в мире что–то ощутимо сдвинулось, и это вызывало тревогу.

Вроде бы хлеб собрали, и охота удалась, и в стаде приплод, а рыбы ловится столько, что не переесть. Праздник творится шумный, радостный – роща ходуном ходит. Нет ни голода, ни мора; много молодых парней в этом году станет мужчинами, а там и свадьбы пойдут... О ч„м тревожиться? Что древяницы замолкли и не отзываются на приветственные заклинания и жертвы? Так от них вс„ равно пользы никакой. Или что за рекой объявились новые чужинцы? Зато старых не стало. И потом, это же за рекой, а река хоть и обмелела, но для страшных птиц оста„тся неодолимой. И вс„ таки, нет в мире покоя. А Матхи молчит и лишь мрачнеет день ото дня.

Матхи уже не кружил окрест тускло светящего огневища. Он застыл, опустившись на колени, лицо отреш„нное, неживые глаза закачены. Лишь руки продолжают жить напряж„нной жизнью, ударяют по тугой коже бубна, встряхивают, чтобы звонко разливались костяные брекотушки, указывая волхву дорогу. Бубен – это жизнь чародея. Пройти без него в верхний мир, может, и удастся, а вот вернуться обратно – нет. Заплутаешь, закружишь и останешься навек не пойми кем:не духом, не человеком, а досужим воспоминанием. Внизу ты можешь быть грозным магом, но без бубна наверх пути нет. В том и заключена разница между шаманом и просто волшебником. Шаман, порой, меньше может, но всегда лучше понимает. Ему открыты пути к первоосновам. Вот только всегда ли помогает бессильное знание?

И вс„ же Ромар хотел знать, чем бы это ни обернулось для него.

Медленно, очень медленно уплывал Ромар из родного мира, робкими шажками двигаясь по звуку чужого бубна. Его не оставлял страх, что сейчас Матхи глубоко вздохн„т, очнувшись, прощально провед„т костяшками пальцев по гулкой коже и отложит потрудившийся бубен до следующего раза. А непрошенный гость останется в смутном мире, и брошенное у костра тело быстро зачахнет без души.

Никто не знает, каков в действительности верхний мир. Разным людям видится он по–разному, да и с течением времени может меняться. Когда–то Рута приводил сюда молодого и неопытного Ромара, и тот запомнил нечто безвидное, медленно и слабо шевелящееся. Где–то тлел огонь и, кажется, росли деревья. Однако, стоило прикоснуться к тр„хохватному стволу, и он бесшумно разламывался, рассыпаясь хрупкими обломками. Рута не велел ничего трогать, а просто водил Ромара, взявши за руку и ничего не объясняя. Потом, когда Ромар лишился рук, Рута уже не позволял ходить за ним в верхний мир, брал с собой другого ученика, которому предстояло держать бубен после его ухода. И лишь перед самой смертью, когда Рута уже не вставал с постели, а порой и попросту заговаривался, он вдруг сказал Ромару, безотрывно сидящему рядом:

– Слушай тайну, которую вовек не скажет ни один мудрец. Эту тайну не передают по наследству, е„ каждый находит или не находит сам. Но тебе я скажу, потому что ты не можешь ходить туда. Так вот, никакого верхнего мира нет! Не веришь? И вс„–таки, это так. Есть лишь один мир, и вс„ сущее пребывает в н„м. Верхний мир лишь кажется нам другим миром. Мир подобен реке. Можно смотреть на не„ с обрыва, можно наблюдать, забившись в камыши, а можно нырнуть в омут и таращить глаза под водой. Каждый раз увидишь разное, но ведь на самом деле река оста„тся неизменной, меняется лишь твой взгляд. Поэтому, старайся обходиться без верхнего мира. Быть может, в том и скрыто тво„ предназначение...

Теперь, вспоминая тот разговор, Ромар мысленно сказал учителю:

– Не знаю, возможно ты прав, но иногда, чтобы увидеть верный путь, надо поглядеть на мир сверху. И тогда охотник лезет на сосну, а шаман бер„т бубен. Трудно идти, не зная дороги, и вовсе невозможно, не зная дороги, вести других. Оставшись без рук, я оказался слепым, потому что иду ощупью.

Бесплотный мир сил и духов поглотил Ромара, беззвучно хлестнув в лицо холодным вихрем, несущим мокрую пыль. Неспокойно было вокруг: что–то двигалось, вздыхало, лопалось с сочным звуком. И ничего не было видно. Может быть, нижний мир навеки стал для него таким, а может быть, ему просто не повезло, и он поднялся на свой обрыв ночью. Интересно, бывает ли ночь там, где нет солнца? И как без света высматривать верный путь?

Ромар шагнул наугад, ударился обо что–то, и оно рухнуло, на миг наполнив молчаливую вселенную звоном и скрежетом. Потом Ромар, кажется, увидел кострище: смутно краснеющие угли и голубые языки угарного пламени, которое никто не поддерживал. Ромар протянул впер„д руку, стараясь ладонью ощутить идущее от огня тепло. «Ладонью? – удивился он и сам себя успокоил: – Да, ладонью». Была рука, была ладонь, а тепла не было, и, значит, не было костра. Мучительно, до истомы хотелось погрузить пальцы в угли, проверить, что там скрыто, но Ромар не стал этого делать. Если Рута сказал истину, то кто знает, что переменится в нижнем мире от этого прикосновения?

Ромар сделал ещ„ один слепой шаг, прислушался. Слух тоже не помогал, вс„ кругом было обманным, но вс„ же врожд„нным чуть„м Ромар почувствовал опасность. Так в тишине и спокойствии ид„т степной пал, или страшная волна, прорвавшая в верховьях реки ледяной затор, нес„тся по узкому руслу, перемешивая грязь, землю, пену, задирая в небеса изгибистый гребень, готовясь смять и растереть в слизь всякого встречного. Но пока бедствие не рухнуло, вокруг царят удивительная тишина и редкостное спокойствие, лишь дал„кий бубен продолжает звать, ударяя вс„ резче и тревожнее. Покорный этому звуку, Ромар шагнул назад и смаху врезался во что–то неподатливо тв„рдое, палящее невыносимым огн„м и холодом. Оно опрокинуло Ромара, ударило в грудь размазав по земле, расплескав кровь и разум, ударило, не глядя, не думая и, кажется, даже не заметив. А потом так же безразлично отхлынуло, позволив тому, что осталось, уползать в свой нижний мир.

Ромар открыл глаза.

Малый кост„р продолжал тлеть. Липовая колода, в которой вытирали огонь, рассыпалась горой угля, но тяж„лые лесины, уложенные по сторонам костра, не давали углю прогореть слишком быстро, подпитывая кучу жара своей воглой древесиной. Матхи сидел напротив, мерно постукивая в бубен. Редкие сполохи озаряли его лицо и незрячие глаза. Лицо казалось неживым и отреш„нным, но Ромар понял, что Матхи уже здесь, что он давно вернулся из верхнего мира и не бросает бубен лишь ради самовольника Ромара.

– Спасибо, – хрипло выдавил Ромар.

– Ты видел? – спросил Матхи, оставив бубен.

– Нет. Там было темно.

– Там было светло, – возразил слепец. – Надо лишь уметь видеть. Но если ты не видел это, то как же ты сумел уйти живым?

– Не знаю. Меня ударило очень сильно. Я уцелел только потому, что ему не было до меня дела.

– Ты знаешь, что это? Или – кто? Прежде я не видал ничего подобного, а теперь уже месяц, как оно бушует там.

– На моей памяти подобного тоже не бывало. Но я вс„ равно знаю. Это магия м„ртвой стихии. Только у м„ртвых стихий может быть такая огромная и тупая мощь.

– Ты хочешь сказать...

– Да. Это проснулся кто–то из предвечных властелинов. Их осталось всего двое: Хоров и Кюлькас. Я не знаю, который из них открыл глаза, не знаю, что его разбудило, не знаю, как усыпить его вновь. Но теперь я понимаю, откуда идут тревога и неустройство в мире.

– Ромар, – прошептал Матхи. – Мне страшно. Я часто поминал в молитвах и заклинаниях древних владык, но надеялся, что в жизни их нет, а есть лишь косная сила, которую невозможно побороть, как нельзя запрудить великую реку, но которая пугает не больше чем река, когда стоишь на берегу. А теперь вс„ это стало правдой, и я не вижу силы, способной остановить этот поток.

Ромар вспомнил старого шамана маленьким белоголовым мальчишкой и не удивился последним словам.

– Ничего, – сказал он. – Мы что–нибудь придумаем.