Глава 1
Утро и вечер – лучшее время для тихого безвредного волшебства, что
творится для себя самого. В ночи наступает время хищного чародейства,
час кровавой жертвы и заклятия добычи. Ночью выползают из–под корней
ничьи предки и бледными упырями шастают вокруг жилищ, ища
незаговор„нного входа. Ночь – время большеглазых карликов и
предсмертных криков, время тревожного сна и непокоя. Полдень,
напротив, озаряет мир беспощадной ясностью; палящий глаз Дзара
проникает до самого дна речных омутов, высвечивает всякую тайну. Дзар
ревнив и не допустит, чтобы в его час творилась иная волшба кроме его
собственной. Недаром нежить пуще грома боится полуденных лучей, и ни
один шаман не начн„т камлать в полдень, особенно если день ясный, а
охотник не станет заклинать силки и приваживать зверя. Раньше надо
было этим заниматься; сейчас время чистой, незамутн„нной силы.
Зато когда солнце низко, и не найти в н„м полной мощи, а свет не
да„т проявиться злобе, вершатся на земле большие и малые чудеса.
Вдоль самой реки, склонясь вислыми ветвями к зел„ным струям,
омывая узловатые корни проточной водой, стоят старые изогнутые ивы.
Небесная стрела расщепила одну из них, и надломленная ветвь, достойная
целого дерева, полощется в воде. Гладкая речная поверхность здесь ид„т
морщинами, недовольная помехой.
Ветер ещ„ не проснулся, миром правит тишина.
Не шелохнув листвы, не потревожив тумана, с расщепленного ствола
соскользнула на землю обнаж„нная женская фигура. Прекрасное тело
светится немыслимой чистой белизной, какая у настоящих женщин
появляется лишь к концу зимы. Красавица нагнулась над водой, подставив
сложенные пригоршнями ладони. Слышен всплеск, словно крупная рыба
ударила хвостом, – из воды появляется вторая пара рук: больших,
зел„ных, четыр„хпалых. Вода переливается с пальцев придонного жителя в
девичьи ладошки. Дева распрямляется и с силой плещет дареной водой на
искривл„нный ствол ивы. Капли серебром полыхают в лучах незлого
утреннего солнца.
Что происходит?.. Зачем?.. Каков смысл этого обряда? – знать не
дано.
Мелькнув спугнутой птицей, красавица кинулась к своей иве,
приникла к морщинистой коре и исчезла в ту же секунду. Опустел берег,
лишь одинокий круг разбегается по глади реки, будто и впрямь
оголодавшая щука шуганула беспечную плотвиную мелочь.
На приречном холме показались три человека. Они, не торопясь,
спустились к урезу воды и остановились возле расщепленной ивы. Один из
путников оказался молодой девушкой, почти девочкой. Она наклонилась
над рекой, прошептала что–то, осторожно зачерпнула полные пригоршни и
тоже плеснула воду на древесный ствол. Капли бесследно скатились с
сухой коры.
– Ну пожалуйста, Салла, не сердись, – тихо попросила девушка.
Новая пригоршня влаги была отвергнута древним растением.
– Вот видите! – девушка повернулась к спутникам. Было видно, что
она готова заплакать.
– Погоди, Уника, не горюй. Разбер„мся с твоей бедой, – прогудел
старший из мужчин. Он подош„л к дереву, прислонился к нему лбом, замер
неподвижно.
Вс„ во внешности этого человека возмущало взгляд. Когда–то он был
высок и, должно быть, сил„н, но годы согнули его в дугу и перекосили
на правый бок, где не хватало двух р„бер. Меховой балахон висел на его
плечах бесформенным мешком, потому что рук у старика не было. Не
удивительно, что вся ноша досталась третьему спутнику – молодому
парню, стоявшему шага на два позади. На плече у него висел изогнутый
роговой лук, колчан „жился л„гкими тростниковыми стрелами, какими бьют
мелкую птицу, на спине пристроена котомка, за поясом торчал рабочий
топор, хорошо заостр„нный и добротно отполированный, выточенный из
местного желтовато–прозрачного кремня с частыми матовыми крапинами,
напоминающими шкуру леопарда.
Насупив густые т„мные брови, парень следил за стариком. Молчание
длилось долго, наконец, старик оторвался от ствола, досадливо д„рнул
плечом, пытаясь погладить остатком руки намятый ж„сткой корой лоб, и
сказал негромко:
– Она не сердится на тебя, Уника, она тебя просто не узна„т. И
меня – тоже. Я мог бы заставить е„ выйти, но кому это принес„т пользу?
Пусть уж жив„т как хочет, и ты живи, как прежде жила. Ведь рыба
ловиться не перестала?
– Не перестала. Стерляди вчера взяли – всех родичей можно
накормить.
– Вот и славно. А что с древяницами приключилось – я подумаю.
Авось измыслю, как вас заново сдружить, – старик вскинул голову, зорко
вгляделся вдаль, где река плавно закладывала излучину, и произн„с как
бы между прочим: – Глаза что–то старыми стали, не пойму, что там в
камышах копошится... Никак, выдра? Таши, сынок, а сможешь е„ отсюда
достать? Только тихо, не вспугни.
Таши плавно потянул с плеча лук, струнно дзенькнула тетива,
д„рнулись закачавшись камыши, указывая, что стрела отыскала цель.
– Ну–ка глянем, что там за выдра объявилась! – быстро скомандовал
безрукий. – Только осторожней, а то кабы она не кусачая оказалась...
Троица поспешила к камышам, остановилась, глядя вниз. В первую
минуту могло показаться, что пущенная Таши стрела пронзила реб„нка,
вздумавшего в утренний час половить на отмели раков, но когда старик
толчком ноги перевернул лежащее ниц тело, стало видно лицо, заросшее
клочковатой бородой. Убитый был так мал, что даже невысокой Унике
достигал едва до плеча. Никакой одежды на н„м не было, но рядом,
полупогрузившись в воду, лежала тонкая пика, вырезанная из цельной
кости.
– Это ночной карлик? – спросил Таши.
– Нет, конечно. У ночных карликов глаза в пол–лица, и волосом они
зарастают подобно зверям. А этот гладкий. Это человек. Но чужой, это
сразу видно. С такими – война насмерть.
Таши глянул на собственную руку, которую густо покрывали т„мные
волоски, и недовольно д„рнул губами. Уника потянула из воды костяную
пику, осторожно понюхала остри„.
– Вроде, не отравлено.
Старик тоже наклонился, принюхался раздувая ноздри.
– Тем хуже. Значит, силу чувствуют, не боятся нас. Не нравится мне
это. Смотрите – кость–то птичья. Что же это за птица такая? Не хотел
бы я с ней в чистом поле встретиться. Человек для не„, что червяк для
вороны.
Уника испуганно съ„жилась, поглядывая на противоположный берег,
откуда приплыл лазутчик. Всходившее солнце как–то вдруг нырнуло в
растянутые у горизонта облака. Потянуло холодным ветром, река
неприветливо зарябила.
Что же случилось? Ведь здесь самые родные, знакомые места...
сколько себя помнит, она бегала здесь ничего не опасаясь, а теперь
древяницы не узнают е„, и враг затаился в камышах, где так богато
ловилась рыба.
Таши тем временем вытащил на берег убитого, подивился, как удачно
попала стрела – под левую лопатку. Ведь стрела не боевая, на утку
изготовлена, и ударь она в любое другое место, соглядатай остался бы
жив, и неведомо, удалось бы взять его в густых зарослях. Хотя
возможно, выстрел его тут ни при ч„м, а вс„ дело в чародействе.
Говорят, старик, – Таши не осмелился назвать своего спутника по имени,
чтобы тот не подслушал мысль, – умеет стрелы взглядом метать. Потому и
ходит с ним вдво„м в самые дальние походы, не боится, что Таши сбежит,
пока рядом нет взрослых воинов. Другие мужчины на такое не
осмеливаются: караулят его, смотрят подозрительно, боятся. Неумные
они: головы дубовые, рыбьи глаза – не видят, что никуда Таши не
побежит, нет ему отсюда дороги. А коли судьба велит стать не
человеком, а мангасом, то здесь он и умр„т; вс„ равно иначе жить не
стоит.
– Ид„м, – сказал старик, прервав мысли молодых спутников. – Надо
родичей предупредить, пусть караулы высылают. А дротик с собой
захватите, вождю показать.
