3
Он выключил акустические приемники, и приглушенное бормотание
двигателя умолкло, стало совсем тихо. Только в кабине изредка кто–нибудь
шелестел одеждой да поскрипывали ремни кресел.
Дороги, как таковой, не было. Танк шел по кромке свежего разлома,
потом ухнул куда–то в ущелье и минут двадцать шлепал гусеницами по мелкой
речке со светящейся изумрудной жидкостью.
Затем пошла сравнительно ровная поверхность – столообразное плато, в
середине которого машина с ходу влетела в облако сизого дыма. В этом дыму
не помогало даже локаторное зрение – очередное чудо природы! – и Грехов
руководствовался только стрелкой ориентаста, чтобы машина шла точно по
прямой. Такие дымные подушки они уже проезжали, размеры их не превышали
нескольких километров. Означали они спуски в мелкие, но широкие воронки,
ровные до удивления. Объяснить их назначение не мог и единственный
«старожил» Тартара – Молчанов.
При выезде из дыма танк тряхнуло. Грехов поднял глава и увидел над
собой гигантскую белую «сеть», медленно уплывающую в дым. И тотчас же
громко зашелестели динамики приемника, люди ощутили странное давление на
мозг, внутри них заговорили, зашептали сотни голосов, разобрать которые
они так и не смогли. Колышущийся край паутины еще некоторое время светился
сквозь дым, потом растворился в сизой пелене. Умолк и шепот.
Обеспокоенный Грехов придержал штурвал рукой и оглянулся. Диего Вирт
спал. Молчанов позевывал, деликатно прикрываясь ладошкой. Минуту спустя
задремал и он. В кабине царил уютный полумрак, создаваемый рассеянным
отсветом прожекторов.
«Странно, никто не слышал?.. Или у меня слуховые галлюцинации?..»
– Отдохни, – посоветовал Сташевский, внимательно посмотрев на
водителя. – Дорога здесь одна – на северо–восток. Надо будет – разбужу.
«Он тоже же слышал?" – расстроенный Грехов уступил место командиру и
откинул соседнее кресло. Спать захотелось непреодолимо, и уснул он почти
мгновенно, забыв о своих галлюцинациях. Приснилось ему, что стоит он с
Полиной в каком–то жутком черном ущелье, отделенный от нее невидимой, но
прочной стеной. Полина отдаляется, лицо ее тревожно, но она упрямо молчит,
а он бьется в стену, тоже молча... Полина становится все меньше, исчезает
во мгле... Потом был сумасшедший бег по гулкому металлическому настилу,
впереди мелькало белое пятнышко, и нужно было его не упустить из виду... И
снова ущелье, а в нем глубокая черная река, вода бурлит и шипит у стен, он
плывет из последних сил, сопротивляясь, но его несет с головокружительной
быстротой к пропасти. Почему–то он знает – впереди пропасть, но ничего не
может сделать...
Сделав усилие, он проснулся.
Танк стоял. В кабине все спали, кроме Сташевского. Прожекторы были
выключены, тем не менее какой–то сероватый отсвет лежал на пульте и
футлярах приборов. Танк застыл носом вниз на покатой вершине гладкого
вала, уходившего в иззубренную пиками скальной гряды темноту. Впереди шел
еще один вал, тускло отсвечивающий золотом. Вал был сложен из трех слоев
лавы и казался отвесным. Сташевский выключил освещение кабины, и тогда над
этим складчатым валом встало серебристое облако вкрадчивого рассеянного
сияния...
– Город? – шепотом спросил Грехов.
Сташевский оглянулся, привычным жестом пригладил жесткий ежик волос
и уступил кресло водителю. Тепло его рук согрело полукольцо штурвала, и
Грехов почувствовал себя уверенней.
Танк нырнул в выбоину, перевалил бугор и устремился вверх по
базальтовому вздутию. Подъем тянулся долго, почти равномерный и не слишком
крутой, как показалось вначале. Еще не добравшись до вершины вала, они
увидели отдельные «строения» Города. Машина выехала на широкую рыхлую
полосу, окаймляющую Город по периметру, и замерла.
За полосой шел прозрачно–стеклянный лес... нет, не лес – стена льда,
рассеченная частыми трещинами и широкими проходами; стена бугристого,
сочащегося тяжелым, серо–серебристым свечением льда. Наиболее сильное
свечение шло от подножия стены, выше оно постепенно слабело, и верх стены
уже еле светился, словно подернутый сизо–черным пеплом. Проходы в стене,
похожие на ущелья, были уже улиц земных городов и казались покрытыми
влажной, посверкивающей чернотой. Издали их можно было принять за
бездонные каналы с черной стоячей водой.
Гулкая, настороженная тишина царила в этом странном Городе.
Грехов невольно замер, поглощенный созерцанием дива... Из
задумчивости его вывел Молчанов, протиснувшийся между креслом и пультом
походного вычислителя.
– Ну что, поехали? – сказал Сташевский.
Танк пересек открытое пространство и оказался у голубоватой стены
Города. Тотчас же несколько паутин нырнули к ним с неба, словно возникли
из пустоты.
Сначала у Грехова появилось странное и противное ощущение, будто на
руках у него по пяти мизинцев. Потом он почувствовал взгляд. В спину или,
скорее, отовсюду, со всех сторон, на него глядел некто, обладающий
миллионом невидимых глаз; некто, владеющий безмерной мощью; наконец некто
невыразимо, до жути чужой, чье равнодушие, грозное и выразительное,
затопило все пространство вокруг... И еще он почувствовал, что их
присутствие здесь не нужно и нежелательно этому невидимому хозяину Города.
– Застегните ремни, – решительно сказал Грехов.
На корме и на носу танка выдвинулись ажурные башенки эффекторов. На
миг весь купол башенного экрана заволокло радужной пленкой. И вот уже
пятисоттонная машина едва касается гусеницами почвы – основной вес машины
приняла на себя поддерживающая силовая подушка. Штурвал послушно ушел в
паз, «Мастифф» мягко нарастил скорость и вошел в Город.
На первом повороте по непонятной причине вышел из строя автомат
магнитных ритмов. Грехов ругнулся сквозь зубы, но танк уже несся по
гладкой черноте «улицы», и реактор работал на форсажном пределе, и
приходилось манипулировать эффекторами, заменяя автомат, чтобы танк имел
достаточную защиту и в то же время достаточное поддерживающее поле; и
жутко выл гамма–радиометр, уловивший невесть откуда взявшийся очаг
радиации; и еще какие–то посторонние звуки дробились в общей звуковой
каше, и все это перебивал липкий, обволакивающий взгляд Города, и поэтому
временами казалось, что танк плывет в страшной невесомой тишине, а впереди
разверзается адская пропасть – и тогда уж вовсе приходилось полагаться
только на чутье да инстинкты...
Свечение серебристо–прозрачных фигур по бокам дороги слилось в
туманную полосу, над которой узкой извилистой лентой текла лиловатая река
посветлевшего небосвода...
Двадцать километров, больше трех четвертей диаметра Города, танк
прошел за четырнадцать минут. Грехов уже начал считать себя героем, но тут
из–за очередного поворота вывернулся вдруг одинокий любопытник,
подгоняемый изогнувшейся конусом паутиной – несветящийся, черный, похожий
на летящий гроб. Сворачивать было некуда, тормозить – поздно, и Грехов
успел только до предела увеличить напряжение защитного поля. Он ожидал
тяжелого удара и фейерверка обломков, однако ничего подобного не
произошло. При соприкосновении защитного поля с любопытником на его месте
вдруг вздулось искристое желтое пламя. Танк кинуло вниз, потом вверх, и
обвальный грохот взрыва догнал их уже на повороте.
– Быстрее!.. – внятно сказал сзади Молчанов. А потом Грехову
показалось, что он оглох.
Паутина над ними вспыхнула ослепительным белым накалом, поле
поддержки танка тут же село, переброшенное на защиту, и «Мастифф» на
полной скорости ткнулся в черную массу дороги, зарылся в нее чуть ли не по
лобовую броню...
Грехов ощутил себя состоящим из острых углов, мешающих друг другу.
Кто–то лез в него, раздвигая углы, и они скрипели и визжали, будто
металлические. Это настолько поразило его, что он не особенно удивился,
обнаружив у себя способность ощущать цветовую гамму. Зеленые огни пульта,
например, казались шелковистыми и мягкими, красный аварийный сигнал был
шершавым и упругим, как шкура акулы, а серебристое свечение Города стало
рыхлым, сырым и отдавало гнилью...
А потом Город вдруг зашевелился. Огромные «ледяные» фигуры его
«зданий» задрожали, неуловимо медленно искажая свои очертания, и стали как
бы приближаться, увеличиваться в размерах. Чье–то гулкое сердце отдавалось
в ушах канонадой, и сквозь этот бешеный гул Грехов услышал раскатистый
шепот... Все исчезло, все звуки и все мысли, остался шепот, один только
шепот...
Он медленно всплывал со дна океана забытья. Наконец вернулась
способность слышать, видеть и осязать. Осязать себя почему–то было больно,
особенно нос и левую руку. Опасаясь худшего, Грехов скосил глаза вниз.
Правая рука была цела, а через ладонь левой проходил рваный неглубокий
порез. Нос распух, по–видимому, в этой экспедиции все удары он принимал на
себя. Грехов покачал головой и усмехнулся. Ну, а остальные?
Сташевский приводил в чувство Молчанова. Диего Вирт лежал в кресле
бледный, но спокойный.
– Вот и представь, что ты пролетал бы здесь на быстролете, –
пробурчал Сташевский, покосившись на Диего.
Тот пожал плечами и промолчал.
– Каким же образом мы уцелели? – спросил Грехов, пока Сташевский
лечил ему нос и руку – на сей раз без обычного ворчания и поучений.
Сташевский будто не расслышал вопроса. Заклеил руку, окинул купол
башенного экрана быстрым взглядом и включил систему видения. Купол
«растаял», и все увидели совсем светлое лиловое небо с мутными разводами
облаков, гладкие вздутия базальтовых потоков, хаос теней в гигантской дуге
горного хребта.
А рядом, над вертикальной стеной столбовых скал, ворочался жирный
бурый дым, по которому время от времени пробегали багровые вспышки. Над
этой стеной кое–где проглядывало что–то черное, видимое, как сквозь
неплотный серый туман, и Грехов, заметив в этом направлении группу
зависших паутин, понял, что черное – Город. Оказывается, они прошли через
него...
Дым над скалами вдруг взлетел вверх султанами и выпал пепловым
снегопадом. До людей долетели сильный треск и шипение.
– Как мы оказались здесь? – угрюмо спросил Молчанов.
Молчание разлилось, как талая вода, – долгое, холодное и мелкое.
Ждать ответа было бессмысленно, никто не знал, как они оказались за
пределами Города, но они все стояли и смотрели на бурый дым, растекающийся
скользкими тяжелыми струями между шпилями и сосульками скал. Потом Грехов
потихоньку врубил двигатели и тронул машину с места. Сташевский,
пытавшийся связаться со Станцией, с досадой махнул рукой и нахохлился в
своем кресле. Наступило утро, и в атмосферу Тартара вторгалось обширное
возмущающее электромагнитное поле звезды, мощность которого превышала
скромные возможности станции связи их «Мастиффа». Только то
обстоятельство, что за их движением следят глаза друзей, готовых прийти на
помощь, и улучшало настроение. Правда, по всей видимости, у них объявились
еще какие–то друзья, невидимые, но от этого предположения, наоборот,
становилось тревожнее.
Танк наконец оставил позади циклопический гребень Кинжального хребта
и выбрался на обширное плато Рубиновых жил, иссеченное многочисленными
трещинами. Трещины походили на борозды, нанесенные исполинскими граблями,
они тянулись параллельно между собой по девять–десять трещин подряд,
неглубокие и довольно правильные. Танк швыряло и раскачивало, кабине
управления передавалась лишь малая доля толчков, но и от них не
становилось приятно. Хуже всех эти толчки переносил Молчанов, но терпел.
Порода плато отсвечивала голубым, иногда встречались целые поля
искрящегося «хрусталя», при появлении которого начинал верещать счетчик
радиации. Временами танк шел будто по дну огромной железной бочки –
скрежет и визг камня сменялся гулким дробным грохотом. В таких местах тела
людей наливались тяжестью, и Молчанов, заметив их недоумение, пояснил:
– Масконы.
Это были загадочные концентрации масс – масконы на жаргоне
планетологов. Обнаруживали их по увеличению гравитационного поля.
Проехали голую пустынную местность, окруженную только близким
размытым горизонтом. Край неба на востоке стал чисто оранжевым и светлел
теперь на глазах, раскаляясь до желтого свечения. А на западе, куда ушла
ночь, все еще стояла дымная фиолетовая темень.
Голубое плато с пятнами вкраплений, с редкими скалами в виде торчащих
пальцев опускалось уступами в большую котловину, дальний край которой
терялся в дымке атмосферы. Где–то там, километрах в сорока, располагались
две странные по форме впадины: След Ботинка и Второй След. В первой из них
располагался один из крупнейших Городов планеты, а рядом с ним – корабль с
коммуникаторами, конечная цель их пути... Можно было попробовать поймать
волну маяка, ту самую, с "...Внимание! Выбрасываю...", но маяк был
остронаправленный, для спецвызова, а мощности его боковых лепестков
излучения едва ли хватало на пробивание здешней атмосферы на сорок
километров.
Сташевский чуть оживился, почесал подбородок и сказал:
– Знаете, в тот момент... когда взорвался любопытник... а вы были
белые и тепленькие... правда, и я на грани беспамятства держался... – он
помолчал, хмыкнул.
– Не тяни, Святослав, – укоризненно произнес Диего Вирт.
– Да... мне показалось, что сверху на нас упал серый призрак...
– Серое облако, просвечивающее по краям? – быстро спросил Молчанов.
– Да. Раньше я его, конечно, не видел, но по описаниям...
– Это он. Странно, не первый раз серые призраки... – Молчанов оборвал
себя и отвернулся.
Поскольку коммуникатор продолжать не собирался, Грехов сам задал
вопрос, скорее риторический, чем в действительности его интересующий:
– А что такое, вообще, Город, по мнению ученых?
– Заколдованное королевство, – предположил Диего. – Злых волшебников
здесь хоть отбавляй.
– По Гилковскому это коллективный организм, обладающий интеллектом, –
заметил Молчанов. – Впрочем, так считают почти все ученые. И я в том
числе, – подумав, добавил он.
– Вот тебе и королевство, – усмехнулся Сташевский. – Это называется
«умерщвление прекрасной гипотезы мерзким фактом» [Гексли].
Усмехнулся и Молчанов.
– Ну, до фактов еще далеко.
Грехов передал управление командиру, бодро осведомился об общем
аппетите и пошел в отсек питания. Там соорудил четыре двухэтажных
бутерброда с тииксом, горячим, только изготовленным, с румяной коричневой
корочкой, достал из холодильника тубы с виноградным и гранатовым соком и
принес все это в кабину.
За время его отсутствия танк вошел в полосу «леса». Растения странных
форм, то в виде огромной шапки пушистых голубых нитей, то в виде множества
шаров из спутанной «шерсти» синего или фиолетового цвета, росли не густо,
но благодаря размерам создавали впечатление непроходимой чащи.
Сташевский вел машину напролом, и внешние динамики доносили частый
треск и хруст, словно давили стекло.
– Кристаллы кварца, – пробормотал Молчанов, глядя на «деревья». –
Необычная кристаллизация, не правда ли?
– Красиво... – отозвался равнодушно Сташевский, пошевеливая
штурвалом.
Через несколько минут «лес» кончился и пошла полоса рыжей,
чрезвычайно рыхлой почвы. Скорость сразу упала, пришлось увеличить тяговую
мощность.
Небо потускнело, стало желтым и напоминало теперь пелену размытых
дождем облаков, опустившуюся почти на голову. Зыбкое и пухлое светило
тихонько всплывало из–за нечеткой линии горизонта, наводя своим видом
меланхолию.
Сташевский включил ориентаст, автоматически направляющий антенну
приемопередатчика в сторону Станции, попробовал разные режимы, но канал
приема полностью перекрывался помехами, а слышат ли их на Станции, они не
знали.
Танк скатился в узкую долину между грядами стометровых
кристаллических останцев и нырнул в облако кисейно–желтого тумана,
видимость в котором сильно ухудшилась. Вокруг предметов засияли светлые
ореолы, затрудняющие ориентирование. Грехов перевел систему видения на
радарное зрение.
На карте вычислителя вспыхнули координаты танка. До цели оставалось
немногим более тридцати километров по прямой. Они уже спустились в
странную долину, имеющую форму ботинка, нормального человеческого ботинка,
только ненормальных размеров. Будто огромный, пятисоткилометрового роста
детина спрыгнул на планету, оставил два следа глубиной в несколько сот
метров и исчез, заранее посмеявшись над безуспешными попытками людей
объяснить форму впадин от его исполинских ног. Со Станции они
просматривались довольно четко, и в коридорах Грехов видел рисунки
шутников, изображающие предполагаемый облик великана. Один из них сильно
смахивал на Леваду, и, но его мнению, это было не очень остроумно.
– Стоп! – рявкнул вдруг Сташевский.
Грехов еще ничего не заметил, но руки уже рванули аварийный тормоз,
танк клюнул носом, а под ними внезапно загрохотало, тяжелый гул всколыхнул
воздух, и в метре от гусениц раскололась земля, образовав быстро растущую
трещину. За минуту под непрерывный гул и сотрясения почвы трещина
превратилась в пропасть, противоположный край которой скрылся в пелене
багровых испарений. В последний раз дрогнула земля, и гул оборвался.
Только из пропасти доносились клокотание и шипение, будто в огромной бочке
кипела и испарялась вода.
Онемевшие, они смотрели на неожиданную преграду и молчали. И
продолжение не заставило себя ждать. В глубине образовавшейся бездны
что–то рвануло с оглушительным треском, и мимо танка проскользнули в
низкое небо огромные радужные «пузыри». Автоматически сработали фильтры,
погасившие сияние «пузырей», заревели внутренние (пробило поле!) счетчики
радиации, танк закачало и поволокло от пропасти.
Треск повторился. Новая серия «пузырей» пронеслась мимо, и Грехов
успел заметить, что за каждым из них тенью мчится паутина. «Снова паутины,
вездесущие паутины, почему–то появляющиеся там, где происходят события!
Или события происходят там, где они появляются?..»
Грехов выдвинул из верхней башни перископ, заглянул в пропасть и
увидел только яркое свечение, шедшее из неведомых глубин. Свечение было
ровным и сильным, и ему показалось, что там еще полным–полно паутин.
Внезапно раздался тот же самый адский треск, из пропасти блеснуло
остро и сильно, и радужные шары с бульканьем рванулись ввысь. Экранчик
перископа погас. В общем экране они увидели искореженный, почерневший
конец его трубы, похожий на обрубленную руку.
– Дьявол! – выругался помрачневший Сташевский. – Это–то зачем?
– Может быть, это обращение к нам? – предположил осторожно Диего
Вирт. – Предупреждение или предостережение...
– Нет, – невесело сказал Молчанов. – Шары – это закапсулированные
каким–то мощным полем ядерные взрывы. Паутины вышвыривают их в космос.
– Зачем? – удивился Диего.
– Зачем – мы можем только догадываться. По теории того же Гилковского
шары – продукты жизнедеятельности Городов, отходы, от которых паутины
освобождают планету. Вообще, это очень редкое явление, в известном смысле
нам повезло...
– Еще бы, – буркнул Сташевский. – Расколись земля на три метра ближе
и...
Грехов пристально наблюдал за пропастью. Оттуда все так же поднимался
гул, мелко тряслась почва. На всякий случай решили отвести танк от обрыва
метров на пятьдесят. Но не успел Грехов еще остановить машину, как глубоко
в теле планеты раздался тяжкий грохот, над пропастью взлетел густой рой
длинных алых искр, и стены только что образовавшегося ущелья стали
сближаться. Сотрясение почвы было не столь велико, как раньше, и они
заметили, как в миг соприкосновения стен из узкой щели вымахнул вал
оранжевого огня. Затем с громким чавканьем стены сомкнулись, резкий толчок
покачнул танк и путь стал свободен.
