Раздел 1.
...Невыносимая тяжесть густой черной жижи. Невыносимая тяжесть,
пласты и пласты мутной воды, паутина гнилых корней – древних корней, не
успевших стать слизью... Покосившиеся камни, неразличимые в плотной вязкой
массе. Мертвая тишина, мертвая темнота, и давит, давит, давит...
...Встать.
Прямо посреди второй четверти в их пятом классе объявился новичок.
Звали его обыкновенно – не то Витя, не то Саша, только никто почему–то не
мог запомнить, как именно.
А вот фамилия у новичка была яркая. Ордынец. Человек орды.
Так и стали звать.
Юльке Фетисовой он не понравился сразу; про себя она сравнила его с
желтобрюхим вараном – неприятной тварью, виденной однажды в зоопарке в
городе Наеве. У варана был отрешенный, ничего не выражающий холодный
взгляд; Ордынец же всегда казался повернутым к собеседнику спиной – даже
когда смотрел ему прямо в глаза.
Держался он тихо и замкнуто; учился неплохо, изредка прогуливая
уроки, за что и получил в конце четверти вместо поведения «прим» поведение
«уд». Невыразительная внешность и вечное ко всему равнодушие сделали бы
Ордынца полностью незаметным в толпе пятого «А», если бы в преддверии
каникул не произошла неожиданная и неприятная история.
Накануне Нового года шефы с Плотины одарили школу пригласительными
билетами на елку в Наев; каждый глянцевый билетик снабжен был корешком
«Подарок». К событию готовились загодя, предвкушая и веселый хохот в
электричке, и праздничную толчею большого города, и елку, и полых изнутри
шоколадных дедморозов – когда выяснилось вдруг, что пригласительных не
хватает на всех.
Степка Васенцов был баламут и заводила; Степка первым закричал, что
если не ехать всем классом – то не поедет никто. Степку поддержали – кто
из солидарности, кто из желания угодить, а кто из страха, потому что у
Степки были не только громкий голос и большие кулаки, но и многочисленные
друзья из шестого и даже седьмого класса. Сильнее же всего было главное
опасение – выломиться из коллектива, оказаться не как все.
Юлька Фетисова огорчилась ужасно. В глубине души она признавала
Степкину правоту – но убирать в шкаф уже готовое к употреблению
праздничное платье оказалось тяжело до слез.
Пятый класс гордо бойкотировал Наевскую елку – а на следующий день
стало известно, что Ордынец–то бойкот проигнорировал, посетил зрелище и
положенный подарок съел.
Пятиклассники, со скрежетом зубовным отказавшиеся от поездки, ощутили
себя обманутыми и глубоко оскорбленными; потому Степка Васенцов начал
разговор, имея за спиной обширную и возмущенную толпу.
– Ты что же это?! – спросил Степка, нехорошо сузив глаза. – Ты был,
что ли, на елке?
– Да, – ответил Ордынец без тени страха. Юльке Фетисовой показалось,
что он удивлен.
Степка Васенцов знал, что такое «чувство локтя»; он читал передовую
детскую литературу и знал, что предать подобное чувство есть самое ни на
есть преступление. Он вообще был начитанный мальчик, хоть и баламут.
– Ты что же... против всех?!
Ничего ужаснее предположить было невозможно, и толпа за Степкиной
спиной выжидающе притихла.
Ордынец пожал плечами. Степка шагнул вперед и протянул почти по
слогам:
– А зна–аешь, что за это быва–ает?
В следующую секунду Ордынец ударил.
Это вовсе не похоже было на школьную драку с плевками, толчками и
градом оскорблений. Ордынец молчал – он даже не счел нужным сделать
подходящее к случаю яростное лицо. Он просто ударил, и Степка с ревом
покатился по земле.
Толпа отшатнулась. Стоявшие сзади не сразу поняли, что, собственно,
произошло; Васенцов прижимал руки к лицу и ревел как младенец, потому что
Ордынец разбил ему нос, а это очень больно. Под этот рев пятиклассники
смотрели на Ордынца, а он – на сгрудившихся перед ним испуганных детей.
В тот момент он как никогда был похож на желтобрюхого варана – Юльке
Фетисовой померещился удовлетворенный блеск на дне его стылых равнодушных
глаз. Почему–то сразу и всем стало ясно, что следует отступить на шаг... А
лучше на два.
Степка сел, по–прежнему закрывая окровавленное лицо; ему давно уже
было не до гордости не до мужества, не говоря уж о «чувстве локтя».
Ордынец некоторое время разглядывал его, будто решая, ударить еще раз или
хватит; решив, очевидно, что довольно, снова обернулся к потерявшим дар
речи ребятам:
– Я не в вашем классе... Считайте, что не в вашем. Считайте, что меня
вообще нет.
Он снова пожал плечами и ушел, оставляя позади молчащих
пятиклассников и хлюпающего кровью Степку – живое доказательство тому, что
Ордынец все–таки есть.
История не имела продолжения – всем сразу расхотелось проводить с
Ордынцем какие–либо разбирательства.
За каникулы Степкин нос почти зажил, а кровоподтек вокруг глаза из
черно–лилового сделался желтым. Школьная медсестра предположила, что
Васенцов поцеловался с грузовиком; посвященные в историю старшеклассники
недоуменно спрашивали друг у друга, как это ТАКОЕ можно сделать с одного
удара.
Находились охотники, особенно среди старших девчонок, заглянуть в
спортзал во время физкультуры пятого «А»; любопытствующий взгляд находил
Ордынца в самой середине строя. Спортивный костюм его был на два размера
больше, чем следовало, и в нем Ордынец походил не на героя–супердрачуна, а
скорее на спущенный воздушный шарик. Все положенные нормы ГТО он сдавал
обязательно на четыре.
Ордынец продолжал держаться тихо и незаметно, однако между ним и
прочими стояла теперь почти осязаемая ледяная стена. Всеобщее отторжение
было столь явным, что классная руководительница дождалась очередного
Ордынцевого прогула, чтобы устроить воспитательный час. Темой его было –
Что Такое Настоящий Коллектив или Почему Нельзя Отталкивать Товарища.
Классную слушали, опустив унылые лица; Танька Сафонова ерзала,
опаздывая на музыку, а хулиган Саенко, с которым у Юльки Фетисовой тянулся
вялотекущий конфликт, исподтишка постреливал жеванной бумагой.
Заключительным аккордом стал оптимистический вывод классной, что ребята,
конечно, все поняли и Коля... нет... Саша... короче Ордынец займет в
коллективе полагающееся место.
Уходящую Юльку классная поймала уже в дверях:
– Фетисова... В концерт к Восьмому марта требуют два номера.
Юлька уныло кивнула. Она была культмасс–сектором, и на все случаи
жизни у нее имелся Влад Печанов с гитарой и стих про упавшего в пропасть
коня.
– Обязательно займи Ордынца.
Юлька опешила – но классная уже отступала к своему столу, давая тем
самым понять, что разговор окончен.
Два дня Юлька маялась, не зная, как подступиться к внезапно возникшей
проблеме; потом разозлилась и решила, что Ордынцу ничего не сделается,
если обличенная властью культмасс–сектора Юлька скажет ему коротко и
внятно: «Подготовь то–то и то–то к такому–то числу». Ничего он, конечно,
не подготовит, но вот совесть у Юльки будет чиста.
На гребне куража Юлька дождалась большой перемены и подошла к
последней парте, где в вечном одиночестве обретался Ордынец.
– Эй, Ордынец!
Он поднял на нее глаза.
Слова застыли у Юльки на губах. Ей показалось, что ее с размаху
зашвырнули в ледяную воду и теперь внимательно наблюдают, как она там
барахтается.
– Что? – спросил Ордынец после паузы. Будто желтобрюхий варан
облизнулся раздвоенным язычком и тихо спросил: что?
– Ничего, – сказала Юлька и поспешила прочь.
Дорога к двери показалась ей долгой, как кишка; она уходила, чувствуя
прилипший к спине холодный вязкий взгляд. Ну уж нет, ей, Юльке, ничего от
Ордынца не требуется, ну его, пусть его, черт с ним...
Степка Васенцов, видевший все от начала до конца, сочувственно ей
улыбнулся.
А еще через несколько дней вялотекущий конфликт с хулиганом Саенко
обострился.
На последнем уроке Саенко ткнул Юльку циркулем – прямо под лопатку.
Юлька зашипела сквозь зубы и, развернувшись, залепила обидчику по носу
тридцатисантиметровой пластмассовой линейкой. Географичка обоим записала в
дневники, но этим дело не кончилось.
Саенко дорос как раз до Юлькиных подмышек – однако нрав имел подлый и
непредсказуемый. На выходе из класса Юлька получила тяжелой сумкой по
руке, охнула и выронила портфель.
– Очколупка, – сказал довольный Саенко.
– Лысая какашка, – ни с того ни с сего выдала Фетисова.
Круглое лицо Саенко сделалось длинным, как огурец. Такое сочетание
оскорбительных слов лишило его остатков разума.
Первым делом он выпотрошил Юлькин портфель; растерявшись, она не
успела выхватить из–под его грязного ботинка пластмассовый футляр для
очков.
– Очколупка! Сука обезьянная!
Жалобно хрустнула любимая Юлькина ручка – на четыре разноцветных
стержня. Разъярившись, Юлька бросилась врукопашную – но хулиган Саенко
вывернулся, смачно плюнул на оборку передника и поддал носком ботинка
Юльке под колено.
Сквозь слезы, застилавшие ей глаза, Юлька увидела двух парней из
десятого класса – заинтересовавшись, они внимательно наблюдали за
схваткой. Таня Сафонова испуганно жалась к стене; что–то крикнул издалека
Влад Печанов – «эй, придурки, хватит» или «эй, вы чего».
Саенко футбольнул опустевший Юлькин портфель в сторону мужского
туалета; кто–то загоготал противным голосом. Обливаясь слезами, Юлька
снова кинулась вперед, кулак ее угодил в мягкое, Саенко взвыл и схватил
Юльку за волосы.
Было ужасно больно. Она вырывалась, бессильно выкрикивая свою
бесполезную теперь «лысую какашку», а Саенко методично драл и драл, не
забывая походя пройтись по Юлькиным тетрадкам; в какой–то момент она не
выдержала и заревела в голос – и в ту же секунду волосы ее оказались на
свободе, а хулиган Саенко заорал так, что Юлькин плач утонул в его оре.
Ордынец стоял рядом, чуть наклонив голову вперед; Саенко катался с
расквашенным носом, заливая кровью надраенный мастикой пол. Вопли его были
совершенно нечленораздельны.
Из учительской выскочила химичка – в пятом классе нету химии, однако
все, конечно, знали, что это именно химичка, причем очень свирепая. Сейчас
лицо ее было краснее красной повязки на рукаве:
– Что здесь происходит?!
Десятиклассники давно слиняли. Из Саенковских воплей вычленилось
смазанное:
– Орды...ы...ы...не–ец...
Химичка шагнула к Ордынцу, и ноздри ее раздувались, как алые паруса:
– Ты Ордынец? Ты это сделал?!
И тут всхлипывающая Юлька увидела невозможное. Ордынец чуть шагнул
навстречу химичке и нежно, тихо, так, что слышала одна Юлька, прошептал:
– Вы дежурный педагог?
Химичка непроизвольно дернула рукой с красной повязкой.
– Почему же вы не видите, что происходит?
Химичка моргнула, и Юлька впервые увидела со стороны, как другой
человек – взрослый человек! – подпадает Ордынцу под взгляд.
Саенко все хлюпал и жаловался; химичка икнула, поднеся ладонь ко рту.
Вздрогнула, скривила губы; растерянно оглянулась, пробормотала невнятную
угрозу и скрылась в учительской. Ордынец проводил ее взглядом, оглядел
окровавленного Саенко – и потом обернулся к Юльке.
Она вдруг увидела себя его глазами – зареванная дылда в съехавших
очках, растрепанная, красная, в оплеванном переднике. Ей захотелось
провалиться сквозь землю – и не потому, что смотрит пятый «А» и набежавшие
со всех сторон старшеклассники. Ордынец смотрел иначе. Юлька не могла
понять, как – и сгорала от стыда.
Он оказался совсем рядом – невзрачный мальчонка со свинцовым взглядом
старика.
– Ничего, – сказал он примиряюще. – Ничего.
Скандал замяли – Ордынцу пообещали «уд» в четверти, а Саенко так и
так светил «неуд». Юльке удалось простудиться и пропустить неделю школы –
а когда она вернулась, все уже забыли о происшествии.
Или сделали вид, что забыли.
На один из классных часов явились шефы с Плотины – поговорить с
ребятишками о чуде науки и техники, давшем название городу – Плотинск.
Ради такого случая классная принесла из дому кипятильник и чай в
стеклянной баночке; гости колотили ложечками в кружках и рассказывали
пятиклассникам, как трудно было решиться на возведение такого исполинского
сооружения – как–никак, а несколько деревень затопили!
– Двенадцать деревень, – сказали с задней парты.
Все обернулись – кроме шефов и учительницы, они сидели к классу лицом
и без того видели Ордынца, положившего подбородок на ладони:
– Двенадцать деревень. Пять кладбищ. Десять церквей и две часовни.
Языческое капище десятого века...
Никогда и ни при каких обстоятельствах Ордынец не заговаривал в
классе первым. Только, если спросят.
Учительница нахмурилась:
– А причем тут, Коля...
Она тут же запнулась – кажется, Ордынца зовут Слава. Как на зло, не
было под рукой классного журнала.
– А при чем тут, Ордынец... Откуда такие сведения?
Шефы, добродушно щурясь, вовсю хлестали чай.
– А вы возьмите карту пятидесятилетней давности... Правда, там капища
нету, – это снова подал голос Ордынец.
Классная обрадовалась:
– А почему бы тебе, Ордынец, не подготовить сообщение на тему...
что–нибудь про науку и экологию?
Но Ордынец уже равнодушно смотрел в окно – происходящее потеряло для
него всякий интерес.
Плотина была центром города и смыслом города. Плотина содержала три
санатория на берегу моря и четыре пансионата в прочих живописных местах, у
плотины были два пионерлагеря, пароход и лодочная база. Плотина отправляла
детей своих сотрудников «за границу» – поэтому хулиган Саенко дважды был в
Альпах, а отличница Таня Сафонова – ни разу, ибо Танина мама работала не
на Плотине, а в городской поликлинике.
Географически Плотина рассекала город пополам, по хребту ее ползали
машины, а в шлюзах кипела вода с катерами и «Кометами». Каждый год
школьников водили на экскурсию к Плотине, и дамочки–экскурсоводши
рассказывали с небольшими вариациями одно и то же – про чудо, его историю
и что «если даже взять два миллиона лошадей и впрячь в одну повозку, они
окажутся слабее, чем мощь нашей Плотины». Юлька никогда не могла
представить себе такую тьму лошадей сразу.
После рассказа экскурсоводши просили задавать вопросы, и никто ничего
не задавал, только Фетисова, непонятным образом жалея дамочек, со вздохом
интересовалась: а если взять три миллиона лошадей?..
После памятного чаепития с шефами Юльке приснился сон. Очень
страшный, между прочим.
Ей снилось, что она лежит среди склизких камней, а сверху на нее
давит масса черной гнилой воды, да так, что глаза вжимаются вовнутрь
черепа, а ребра втыкаются в легкие; она проснулась с криком – причиной
кошмара послужил, оказывается, шестикилограммовый кот Паркет, с урчанием
угнездившийся у Юльки на груди...
На другой день ей почему–то захотелось сделать Ордынцу приятное.
Вроде как поблагодарить за оборону от хулигана Саенко.
Случай не заставил себя ждать – Ордынца вызвали к доске на первой же
математике, тема была муторная, и Ордынец чего–то там не помнил. Юлька, по
близорукости сидевшая на первой парте, имела возможность наблюдать, как
холодное безразличие на лице Ордынца сменяется раздражением и
замешательством.
В этот самый момент покровительствующая школьникам судьба прислала
деловитую завучиху с неотложным делом; математичка отвлеклась, и тогда
Юлька молниеносным движением развернула свой учебник и подтолкнула его
Ордынцу чуть не под нос.
Тот удивился – по понятной причине никто и никогда ему не
подсказывал. В какую–то секунду Юльке показалось, что он не снизойдет –
однако Ордынец снизошел–таки. Скользнув глазами по столбику формул, он
обернулся к доске и застрочил, как пулемет.
– Ты чего?!
Степка Васенцов воззрился на Юльку со второй парты. Глаза его были
круглыми от обиды и возмущения:
– Ты чего? Ты это ему зачем?!
Юлька смутилась и пожалела о сделанном; она еще больше о нем
пожалела, когда на перемене Васенцов подкатился к ней с видом черной тучи:
– Ему же бойкот! Ты что, штер... штрек...брехер?
Степка читал передовую детскую литературу и знал длинные сложные
слова. Юлька смутилась окончательно; рядышком крутился Саенко, помышляющий
о реванше.
– Оставь ее в покое.
Степка не сразу понял, откуда голос, и потому возмущенно вскинулся:
– А ты чего...
И осекся, потому что Ордынец стоял уже совсем рядом и запросто мог
дотянуться до Васенцовского носа. Саенко куда–то исчез.
– Я тебя трогал, да–а? – протянул Степка уже не так воинственно. – Я
к тебе лез?
– Пошел вон.
Ордынец глядел прямо Степке в глаза – ни дать ни взять желтобрюхий
варан, вставший на задние лапы. Юлька увидела, как в круглых Васенцовских
зрачках страх сменяется ужасом.
– Я же тебя не трогал, – прошептал Васенцов чуть не плача.
В следующую секунду место, где он только что стоял, опустело.
Ордынец закинул за спину свою видавшую виды сумку; все, кто был в тот
момент поблизости, поспешно расступились перед ним широким коридором.
Ордынец прошествовал по нему, как лайнер по взлетной полосе; у самой
лестницы вдруг обернулся к Юльке:
– Ну, ты идешь?
И она пошла.
Она ходила за ним везде, как собачка. Книжные истории о первой любви
выглядели совсем иначе, о пионерской дружбе – тем более, а потому Юлька не
могла найти слова для обозначения их с Ордынцем отношений.
Он был ниже ее на голову, белобрысый, веснушчатый, щуплый; Юлька
прекрасно сознавала, как смешно выглядит рядом с ним здоровенная дылда в
круглых очках. Впрочем, в школе над ними не смеялись.
Уже в конце апреля Степка Васенцов подловил ее как–то возле
раздевалки:
– Ты... Фетисова... Не водись с ним!
– Очень я тебя испугалась, – ответствовала уверенная в себе Юлька.
Степка поморщился, как от боли:
– Да не испугалась... Ты что, не видишь... Не видишь, КАКОЙ он?
В Степкиных глазах стояла самая настоящая, не в книжках вычитанная
мольба. Юльке сделалось не по себе.
– Фетисова... Он... Ненормальный какой–то. На фиг он тебе нужен?
Юлька не знала.
Он был жестокий; он забывал о ней на три–четыре дня, смотрел сквозь
нее, как сквозь пустое место – и тогда она маялась в одиночестве под
злорадными взглядами одноклассников, которые и обидеть ее боялись, и
водиться особенно не желали.
Смилостивившись, он таскал ее за собой везде и всюду – в особенности
на Плотину, которая тянула его, будто магнитом.
Он мог говорить как угодно и о чем угодно; он высмеивал любимые
Юлькины фильмы и потешался над ее литературными пристрастиями; она
обижалась до слез – но не умела противоречить.
Он жить не мог без «барбарисок»; Юлька постоянно таскала в портфеле
серый конфетный кулек.
Он действовал на нее, как наркотик. Войдя утром в класс и не застав
там Ордынца, Юлька маялась и беспокоилась. Когда он не приходил к началу
урока, она испытывала почти физическую тоску; когда он, наконец, просил
разрешения войти, равнодушно выслушивал положенный выговор и и проходил
мимо Юльки к своей последней парте – радость ее была сравнима только с
первым прыжком в теплое летнее море.
Когда он говорил, Юльке хотелось закрыть глаза, потому что детская
рожица вопиющим образом не вязалась с его манерой выражаться. Она
поводилась прогуливать с ним уроки, и о грозящем «уде» в четверти думала
отстраненно, как о бесчинствах режима Претории. Иногда Ордынец был
настроен благодушно, и тогда Юлька спрашивала.
– Откуда ты знаешь про Плотину? – спросила она однажды.
Плотина лежала перед ними, огромная, жутковатая – как челюсть
мертвого великана.
Он поднял белые брови:
– Что я знаю про Плотину?
– Ну, двенадцать сел... Десять церквей... Шесть кладбищ...
– Пять кладбищ.
– А откуда ты знаешь?
– Это не вопрос. Вопрос – откуда ты не знаешь.
– А мне никто не говорил.
– А мне сказали.
– Кто?
– Дядя в спортлото.
Юлька обиделась. Ордынец прекрасно понял, что она обиделась – но не
пошевелил и пальцем, чтобы загладить обиду. А чего там – никуда не
денется. Переживет.
Юлька посопела уныло – и пережила. Над серой водой кружились мелкие,
как семечки, серые чайки.
– Значит, могилы так и остались? На дне?
– Их смыло.
– Как смыло? Вместе с покойниками?
– А что тебе до покойников? Там живые люди тоже были...
– Их выселили. А покойников так просто не выселишь, да?
Ей показалось, что Ордынец усмехается. Она никогда не понимала, когда
он усмехается ей, а когда – своим мыслям. Да и жуткое это зрелище –
усмешка желтобрюхого варана.
– Покойников не выселишь, – подтвердил он с непонятным
удовлетворением. Юльке показалось, что этот малоприятный факт почему–то
доставляет ему удовольствие. Ей стало не по себе, она отвернулась.
– Знаешь, что такое капище? – спросил Ордынец за ее спиной.
– Идолы? – предположила Юлька неуверенно.
Далеко за плотиной истошно заорал пароход. Странно заорал, тоскливо,
как живое существо.
Ордынец молча поднялся с травы и, будто забыв о Юльке, побрел по
направлению к автобусной остановке.
