14. Погоня
Датов осталось совсем мало – шестнадцать человек. Тяжело далась им
битва с хунткоппами в чужих подземельях, лишь появление Тени спасло их от
неминуемой смерти. Теперь они спешно уходили на север, к морю, такому
знакомому и желанному. Все прекрасно понимали, что лишь быстрота может
спасти, поэтому ног и сил не щадили. Нелегок поход через чужие земли, но
добытое сокровище подхлестывало и помогало.
Боромирова дружина также спешила, надеясь, что нагоняет беглецов, но
на самом деле постепенно отставала. Следопыты сразу определили, что датов
впереди всего полтора–два десятка, и уж было порешили развернуться
подковой, чтоб попробовать захватить северян в полукольцо, но тут
оставленный в засаде дозор донес об идущих следом песиголовцах. Допускать
еще и этих странных созданий к древнему знанию вовсе не входило в планы
Таруса и скорый совет порешил, что испытанный напастями и долгим походом
боромиров отряд, вновь дополненный до двадцати одного человека, продолжит
погоню, дружина же во главе с Заворичем и Позвиздом задержит или отгонит
песиголовцев, как получится. Боромир с Тарусом тут же увели отряд вдогонку
датам; ратники споро развернулись в линию и стали дожидаться супостата.
Однако песиголовцы поступили еще хитрее. Каким–то образом проведав о
планах дружины вожак их, Анча, отобрал тридцать шесть воинов и повел
далеко стороной, в обход; остальные же схлестнулись с боромировой ратью.
Четверка крылатых всадников некоторое время понаблюдала за
вспыхнувшей битвой и вскоре отправилась на север.
Сеча дружины с песиголовцами получилась долгой и малоуспешной для
обеих сторон: истребив друг друга на треть войска разошлись и попытались
продолжить погоню, изредка сталкиваясь в новых битвах помельче. Однако и
те, и другие уже на третий день сбились с верного следа: песиголовцев увел
на запад неведомо чей небольшой отряд, случившийся в тех местах; войско
Заворича и Позвизда завязло в Сорожских топях и безнадежно отстало. Когда
же песиголовцы обнаружили ошибку, их выследили многочисленные юмичи и
отогнали на юго–восток. Уцелевшие после всех этих мытарств песиголовцы
отправились восвояси, пройдя однажды совсем рядом с Сорогами, где
барахтались ратники Заворича. Эти же, выбравшись наконец из болот Сороги,
миновали Кухтинский бор, заночевали в Иштомаре и скоро вышли к родным
землям – пересекли Рыдоги, Лежу, Чикмас и, не заворачивая в Лойду,
проследовали на север. Однако ни боромирова отряда, ни их следов отыскать
так и не удалось и дружина поздней осенью вынуждена была возвратиться.
Даты, Боромир с отрядом, шайка песиголовцев и четверка крылатых в
первые десять дней погони успели уйти гораздо дальше, чем полагали; прошли
они западнее Кухты почти на месяц раньше, чем туда заявились Заворич и
Позвизд с ратью.
В это же время на востоке, в далеких печенежских степях, наконец
оправился от удара Саят Могучий и вновь принялся за свои козни, злой,
раздраженный и теперь уж ученый.
В лесах, что ни говори, чувствуешь себя привольнее и спокойнее, не то
что в степи. А уж с подземельями всякими и ровнять нечего. Вишену
переполняли азарт и непонятная радость, хотя, вроде, чему радоваться–то?
Книги упустили, друзей не уберегли, от дружины вновь пришлось отбиться...
Ан нет, радовался. Где–то внутри Вишена уже было смирился с окончанием
всех приключений: напасти одолели (кстати, надо бы спросить у чародея о
напастях), добыли бы Книги, и все, и домой. Продолжение похода вдруг
приоткрыло новую страницу во всей этой истории, а значит новый путь,
значит опять дорога, незнакомые места, и если рядом верные
друзья–побратимы, то почему бы и нет?
Тарус, напротив, хмурился, отнюдь не разделяя воодушевления
Пожарского. Книги проворонили – раз; крылатых всадников забывать негоже –
два; песиголовцы еще... Жили они в горах, и пусть бы себе жили. Однако
нет, устраивают драку с датами, добывшими ларец, и едва сами им не
овладевают. И дале: собрали рать свою ушастую, да и вдогонку за всеми, ни
секунды не колеблясь. Хоть бы Заворич с Позвиздом их задержали... И
скелет, скелет в пещере рубинового клада, у какого они ножны для меча
колдовского отняли. Неспроста все вяжется, ой, неспроста! Ну и, конечно,
главное: плащ с рубиновой застежкой у Яра на плечах. Думал, избавимся от
рубинов с последней напастью – на тебе, избавились... Соглядатая своего
темного оглушил в самый нужный момент, того и гляди оправится, вновь
ворожить начнет, пакостить... Неудача, нечего и говорить!
Чародея нагнал Вишена.
– Скажи, Тарус, последняя напасть за три сразу пошла, да? Потому и в
знаке летучих мышей было три? Так ли, чародей?
– Точно, Пожарский, – подтвердил тот.
Вишена задумался.
– Что–то уж больно легко мы ту тварь в пещере доконали. Тройная ж
напасть...
Тарус поглядел на воина снисходительно – Боград единственный, кто
сразу все понял, подошел еще там, в подземелье, да по плечу похлопал...
– Не так уж и легко, Пожарский. Пришлось мне изрядно попотеть.
Погладил тихонько того, кто тварь проклятую науськивал. Да слегка
переусердствовал. Сам ведь видел – разбудили невесть что. Добро, что
обошлось, даже вроде бы подсобило. А ну, разбуди мы какое заклятье из тех,
что посильнее, или нечисть какую древнюю да могучую?
Вишена только вздохнул. Обошлось... Хорошо, если в самом деле
обошлось. Знай, как оно в конце–то концов все обернется?
Десятый день, как вторично простился отряд с дружиной, и день этот
подходил к концу. Скоро нашли удобное место для ночлега – большую поляну
да четыре раскидистых сосны посредине. Развели костер, пожевали кто чего и
попадали спать – устали все изрядно.
Проснулся Вишена среди ночи словно от толчка. У костра сидели двое –
неугомонный Тарус и с ним Яр, выглядевший последние дни так, будто его
поминутно макали в прорубь и выставляли на лютый мороз.
– ...сразу понял, что пуста будет та пещера. Глянули: точно, ни синь
пороха. Вот только, решил я сперва, что песиголовцы Книги утянули. Ан,
нет, северяне...
Негромкий говорок Таруса словно бы согревал; в сочетании с теплом
костра это действовало благоприятно. Огонь согревал тело, слова чародея –
душу.
– Полуношничаете? – спросил Вишена, подсаживаясь к костру.
Встретился глазами с Яром, вздрогнул – хлопец глядел с надломом, с
неверием и отчаянием в зрачках. Знать, не слишком утешил его чародей...
– Садись, Вишена, помыслим–покумекаем, одна голова хорошо, две, как
ни крути, лучше.
Яр кутался в аспидно–черный плащ, тот самый. Застежка с рубинами
мирно поблескивала, отражая рыжие языки пламени.
И вдруг, как когда–то в лесу за Рыдогами, изнутри рубинов кто–то
поднялся, глянул на людей пристально, тяжко, длинно, пригвоздил намертво у
месту, парализовал, оглушил...
А после сгинул вглубь, затаился до поры, до времени.
Вишена ловил ртом воздух, жадно, с надрывом и сипением. Он был мокрый
насквозь. Тарус дико сверкал глазами и судорожно хрустел костяшками
пальцев. Яр, казалось, ничегошеньки не заметил.
Сейчас ЭТО подействовало в сотню раз сильнее, чем тогда, когда сидели
Пожарский с Тарусом вот так же у огня среди леса, на кинжал–четвертинку
глядючи. Точнее, на один рубин–камень, вполовину меньший, чем любой из
сегодняшних двух.
– Вы чего? – удивился Яр. Он и вправду ничего не заметил.
– Пустое, хлопче. Все хорошо.
Тарус обратился к Вишене:
– Плащ и рубины ты сам видал, друже. Так что Яра поймешь, – при этом
чародей выразительно поднял брови и прикрыл глаза, мол, ни слова об ЭТОМ.
Вишена понял. К чему пугать парня? И без того ему несладко. Который день в
походе, намается, к вечеру будто на иголках. Другой дрых бы без задних
ног, а этот, вона, горюет, глаза красные, невыспавшиеся. Чародей тем часом
продолжал:
– Не успел от рубинового меча избавиться, вздохнуть спокойно – на
тебе, новые напасти. Покажи, – велел он Яру.
Отрок резким движением откинул плащ с левого бока. Черное ничто
заискрилось, поплыло. Диво, да и только: есть вроде плащ, и в то же время
вроде бы его и нету, пустота, дыра на месте ткани. Однако Яр показывал
Пожарскому вовсе не свой новый плащ.
Ножны. Те самые, что из пещеры рубинового клада вынесены, сняты с
мертвого песиголовца, те самые, в которых Яр хранил рубиновый меч.
Серебряная ажурная отделка восхищала любой, самый притязательный взор.
Скалились вставшие на дыбы гривастые львы; серебрился в полете
змей–дракон; распростерли крылья двуглавые орлы, сжимая добычу в когтистых
лапах... Знатные ножны, мастер, видать, сработал. Вишена раньше и не
замечал всего этого серебряного волшебства–великолепия.
В ножнах покоился клинок – темнела витая ухватистая рукоятка,
переплетались железные змейки, образуя причудливой формы гарду. Вместо
привычного шарика или ромба рукоять венчала ощерившаяся собачья голова.
– Ну? – спросил Вишена, оглядев все это повнимательнее.
Яр поднял на него неуверенный взор – так смотрят затравленные,
выбившиеся из сил олени.
– Я не знаю откуда взялся сей клинок. Как рубинового меча лишился,
ножны пустыми носил. Плащ этот меня занимал... Словом, когда я за ножны
ненароком взялся он уже был там. Но откуда? Кто его подсунул? Когда? Уж и
не ведаю...
Коротким ладным движением Яр извлек меч из ножен и Вишена едва не
вскочил: он–то привык к сверкающим полированным клинкам; сей же клинок был
черен, как плащ у лежича на плечах. Вороненый булат едва заметно
поблескивал, а на гарде, там где Вишена привык видеть драгоценные камни,
рубины иль изумруды, все едино, виднелись непонятные символы, разные с
обеих сторон гарды.
– Это варяжские руны, – пояснил Тарус. – Мало кто в мире их помнит и
понимает. Древние они, не теперешние.
– Что же значат они, чародей?
Тарус указал на гарду длинным коричневым пальцем:
– Это руна судьбы, Гэнмар. Но она перевернута. Вторая – Морк,
означает постоянство и верность.
Вишена долго глядел, не мигая, на чародея.
– Что же? Отголоски рубинового колдовства?
Тарус пожал плечами:
– Похоже. А ты, Яр, не горюй. Где бы мы были без рубинового меча? А
сначала–то и его убоялись не на шутку. Авось и этот, черный на что
сгодится. Ступай, поспи. Набирайся сил.
Хлопец отошел в сторону и прилег рядом с Омутом, закутавшись в плащ.
Плащ здорово согревал, несмотря на то, что казался тонким и невесомым. И
от дождя он защищал, третьего дня застал путников ливень–озорник, кругом
струи поливали, на сажень не проглядишь, а на Яра хоть бы капля упала.
Даже на голову – ни–ни! Вот только снять его нельзя. Точнее, снять–то
можно, да едва отойдешь в сторону от него шага на три – коршуном взмоет в
воздух, и на плечи. Застежка с рубинами сама–собой: «Клац!" Попался, мол,
голубчик... Эхма, что творится–то?»
Одолеваемый тревожными думами Яр забылся тяжким глубоким сном. Вишена
с Тарусом остались сидеть у костра.
– Бедняга хлопец... изведется ведь... – пробормотал Пожарский со
вздохом.
– Ничего. Коли сейчас не сломается, после его уж ничем не согнешь, –
ответствовал Тарус, подбрасывая хворосту в пламя, жадно набрасывающееся на
пищу. – Молодчага он, Яр. Иному и перстня с рубином, вросшего в палец,
хватило бы с лихвой. А наш–то? С нечистью дрался, не робел, головы не
опускал. Орел, да и только. Неужто мечом черным его доймут? Не, Вишена, не
та кость. Кремень, не хлопец!
– Перехвалишь, – поморщился Вишена, – будет.
Тарус умолк, снова подкармливая костер. Ветер вкрадчиво шуршал в
кронах четверки сосен: «Шу–шу–шу..." Где–то вдали орали лягушки, выл,
протяжно и тоскливо, не то волк–одиночка, не то престарелый вовкулак. Над
поляной мелькали черными молниями летучие мыши, чертя меж звезд
замысловатую сеть; изредка бесшумно проносилась крупная неясыть.
– Как думаешь, далеко ли те, с книгами? – спросил Вишена, задумчиво
уставившись в огонь.
Чародей почти и не думал:
– Дня на два отстаем. Быстроногие они, черти, на север спешат, к
морю. Поди их догони...
– Вдруг не догоним? А?
– Догоним, мыслю. Впереди болота сплошные, там они как пить дать
задержатся. Ну, а я тропку одну знаю счастливую, полешуки мне о ней
поведали. Главное, к морю поспеть вместе с утеклецами. Там, думаю, их
ладьи ждут–не дождутся.
– А ежли они пехом?
– Тогда на запад свернут, вдоль побережья. Только и успевай! Но
скорее – ладьи их дожидаются. Мореходы они, мореходами и останутся.
Вишена поскреб в затылке.
– А ежли – волками обернуться, а, чародей? Догоним вмиг, отобьем
Книги – и деру!
– В зубах ты их потащишь, что ли? Умник! Как есть догонять надобно!
Вишена вздохнул печально. Вот она, магия. Когда помогает, а когда и
мало от нее толку.
– Не серчай, Пожарский, придумаю что–нибудь. Чай, не впервой.
– Небось придумаешь... – согласился Вишена и усмехнулся. – Думай,
голова, шапку куплю!
Тарус уселся на корточки, протянув ладони к огню – его излюбленная
поза.
– Иди и ты досыпай, друже. Чего схватился посреди ночи? – сказал он.
– А ты как же? Не спишь?
– Я завтра отосплюсь, в походе...
Вишена только рукой махнул. Вот, мол, чародей–кудесник, вечно со
своими штучками!
Разбудили его на рассвете. Лесные птахи затеяли обычный многоголосый
звонкий концерт; ветерок за ночь улегся – спать, наверное.
– Вставай, Пожарский! Сейчас снимаемся!
Путники, зевая, готовились к дневному переходу. Купава успела
сообразить какого–то бодрящего отвару, пустив деревянную чашу–долбленку по
кругу. Звенело точило о металл – Славута ладил свою любимую пуще всего
секиру.
Яр наутро выглядел повеселее, даром что в плащ все кутался. Ему как
раз совали чашу с отваром:
– Держи братину, отрок!
Принял, отхлебнул и закашлялся.
– Ух–х! Горячий!
– Горячий, – передразнил Роксалан и хохотнул, – студи, дураче, под
носом ветер!
Воины засмеялись; усмехнулся и Яр, подул в чашу, отхлебнул, и передал
дальше.
Ярило–солнце скоро высушит росу на траве. Пора бы и в путь.
И вновь шаг за шагом, пронзая леса, перебираясь через реки, по следам
неуловимых скороходов–северян. Где бегом, где помедленнее, взбираясь на
пригорки и петляя по извилистым тропам. Впереди – следопыты, дока–Боград,
да чикмы Пристень с Дементием. Здесь, здесь прошли даты! День, а то и все
два назад. Живее, други, прибавим шагу! А солнце все клонится к макушкам
сосен; уж и вечер опускается. В желудке урчит – страсть, ноги натруженные
ноют, глаза слипаются... Который день спят все по четыре часа, не боле,
летняя ночь с воробьиное крылышко, не успело стемнеть, уж и рассветает.
Вновь поляна, костер, спят наспех утолившие голод спутники, а у
костра сидит на корточках Тарус–чародей, да Боромир–Непоседа рядышком на
бревне пристроился.
– Слышь, чародей, что говорю, – завел беседу ватаг, – так, мыслю:
завтра пройдем недалече от Рыдог. Что если свернуть? Коней добудем – в два
счета северян достанем.
Тарус покачал головой, не соглашаясь:
– Нечисть в Рыдогах беснуется. Люди, кто цел, в Паги подались. Какие
там кони?
– Да неужто все селения извели? Хутор Омута – еще ладно, но чтобы
большое селение, не бывало такого!
– Много чего раньше не бывало, да теперь спасу нет. Меняются времена,
друже. Меняются.
Боромир хлопнул ладонью по колену:
– Добро, пусть не в Рыдоги. В Чикмас можно, чуток севернее. В Пяшниц,
иль в Ходинскую. Большие селения, коней точно дадут. А?
– Северяне–то больше лесом прут. Какие уж тут кони, говорю? Да и
нельзя уходить со следа. Отыщем ли после?
Боромир поглядел недоверчиво:
– Уже ль мы не следопыты? Али незрячие?
На это Тарус лишь загадочно усмехнулся:
– Умен ты, Боромир–Непоседа, не спорю. Однако не мни себя умнее
прочих. Почем знаешь, может и за нами кто идет? Песиголовцы, к примеру.
Отвлечемся, время потеряем, а они след в сторону уведут и все. Где кого
сыщешь? Или сами Книги отберут, поминай потом, как звали! Нет, покуда мы
на хвосте у северян висим, никуда не сунемся. Себе дороже.
Задумался Непоседа над словами Таруса. Рядом храпели ратнички.
Венеды, как у них водится, легли кругом, голова к голове, остальные – как
придется.
Прав, пожалуй, чародей. Кто их песиголовцев знает? Да и крыланов тех
лупоглазых с секирами вспомнить не лишне. Не даром же они появились–то у
отряда на пути?
– Не шевелись, Боромир, – вдруг тихо сказал Тарус, не поднимая при
этом головы.
Боромир напрягся, но внешне это ничуть не было заметно.
– Что такое?
– Позади тебя в кустах возится кто–то. Вроде бы, не зверь. Я глаза
его видел, блеснули против костра.
Непоседа покосился на изумруды – светятся, правда слабо. Как на
нечисть, только если она далеченько. Странно.
– Буди Вишену, он ближе всех. Спать, мол, ложишься, уразумел?
– Угу...
Боромир потянулся, очень натурально, и встал.
– Пойду, пожалуй, – сказал он погромче. Приблизился к Вишене и пихнул
того в бок, став на колени.
– Тихо, Пожарский!
Вишена приоткрыл глаза: чего, мол?
– Позади меня кусты, кто–то там хоронится, изловить надобно. Готов?
Вишена нашарил меч.
– Готов!
– Нумо!
Словно две тугие пружины распрямились – Вишена опрометью кинулся
влево от куста, Боромир вправо; Тарус же поспешил прямо на куст. Заняло
все секунды две.
Никого в кустах не оказалось.
– Что за наваждение? – удивился Тарус. – Ясно же видел!
Из–за толстого дубового ствола бесшумно, словно бесплотная тень,
вынырнула размытая темнотой полусогнутая фигура. Скользнула в самую чащу,
в сторону от поляны.
– Вот он!
В мгновение ока чужака зажали с трех сторон; послышалось не то
рычание, не то хрип и в дело пошли мечи. Фехтовал беглец круто, знай
поспевай за ним, втроем едва справлялись. Подоспели вскоре Славута, Похил
и кто–то из венедов, однако из лесу вынырнули еще двое с мечами.
– Песиголовцы! – сообразил наконец Тарус. – Не упустите их, други!
Вишене достался один из пришлых, в первый же момент разделавшийся с
Дементием. Руку достал, тать!
Изумрудный меч замер в умелом хвате. Ну, поглядим на что ты годен!
Запела сталь, зарычал противник; истинно – пес, дело твое – рычать!
Однако мечом умеет. Эк лихо отбивает да отводит удары! А ежли тебя снизу?
Увернулся, гляди. А ногой? Ага, не сладко, собачья башка!
Вишена угодил песиголовцу точно по мохнатому уху и тот взвыл, от боли
да от досады. Правильно учил отец – дерешься на мечах, руки–ноги тоже не
забывай! Здорово помогает.
Бз–зиннь! Бз–зинь! Гец!
Кулаком между глаз! Хоть бы не куснул, зараза. С него станется.
Сверху–сбоку, сверху–сбоку, лезвием. Успеваешь, песья морда? На тебе с
вывертом!
Лязгнув, вражий меч улетел в кусты и песиголовец отступил, растопырив
руки да прижав уши.
– Ага! Испужался, отродье? – Вишена убрал меч в ножны. – Ну, иди
сюда! Поглядим, каков ты на кулаках!
Но песиголовец вдруг развернулся, вознамерившись юркнуть меж тесно
стоящих стволов. Удирать навострился. Да не тут–то было!
Ловкая подсечка – и вражина ткнулся мордой своей собачьей в прелые
листья.
– Что, не по нраву? – спросил Вишена с издевкой. – Будешь знать, как
по ночам в кустах шастать да подкрадываться.
Песиголовец тем временем поднялся и бросился на Пожарского, зарычав
еще громче и злее чем вначале. Рычал он, надо все же отметить, совсем
иначе нежели собаки. Есть ведь разница между речью и песней?
Вишена согнул руки, отвел прямой удар, уклонился от бокового и умело,
от души залепил противнику ногой по треуглой голове. Только ноги
взбрыкнули! Гляди–ка, приподнимается! Живуч. На тебе еще!
Твердая ладонь угостила вражину промеж ушей, тот упал, на этот раз
окончательно.
– Не убей его, Вишена. А то мы двоих сдуру уже зарубили, – сказал
вдруг Тарус, хватая Пожарского за руку. – Поспрошаем, глядишь, чего и
скажет.
– Ну да! Неужто эта погань по–нашему разумеет? – не поверил Вишена.
– Да кто ж его собачью душу знает?!
Вокруг собрались уже все путники, разбуженные шумом. Роксалан с
Купавой занялись раненым Дементием, венеды скопом скрутили пленника, да
тот и не упирался. Висел, ровно тряпка, Вишена из него дух вышиб напрочь.
– Ловко ты его! – с завистью молвил Яр, пожирая Вишену восхищенным
взглядом. – Что это?
Вишена усмехнулся:
– Это? Борьба такая, без оружия. Спас называется. Отец научил!
– А меня научишь?
– Научу, коли впрямь захочешь. Дай только Книги найти. Лады, хлопче?
– Лады, Пожарский!
Вернулись к кострам. Боромир заворчал на Вишену, скорее для порядка,
чем всерьез:
– Орел, так тя... Меч в ножны – и ну, кулаками махать! Ярмарка, что
ли? Где ж это видано, без оружия драться?
– Ладно, Непоседа, не бурчи. Я ж у него меч выбил.
– Ну и что? Огрел плашмя, или рукояткой по башке, да и дело с концом.
А то – Спас, отец научил... Плохо учил, так тя...
Тарус возился с песиголовцем. По–людски тот не соображал ни бельмеса,
как и полагал Пожарский с самого начала. А жаль.
– Ладно, – сдался наконец чародей после получаса безуспешных попыток
найти общий язык. Песиголовец только рычал да скалил зубы. Клыков у него,
кстати, почти и не было видно. Маленькие, чуть поболе остальных зубов. Да
и вообще, зубы совсем не собачьи, ближе уж к человеческим.
– Свяжите его, чтоб не удрал. На рассвете отпустим.
– Отпустим? – удивился Боромир. – Это еще зачем?
– Не убивать же его? – ответствовал уверенно чародей. – С мертвого
какой прок? Вернется к своим, расскажет, так, мол, и так, задали нам жару,
еле живот сберег. Другой раз поостерегутся соваться.
Боромир махнул рукой:
– Будь по–твоему. Голова ты, Тарус–чародей. Ох, голова!
На том и разошлись. Выставили часового на всякий случай, и на
боковую. Однако на этом приключения сей беспокойной ночи из завершились.
Спустя час Пристень–часовой вновь поднял тревогу: к костру невесть откуда
выбрел дикий злющий упырь. Здоровущий, глаза красным полыхают, что твои
угли, клыки наружу, когти – что у медведя, страхолюдина, ей–право... С
таким в одиночку встретиться, хлопот не оберешься.
– Огнем, огнем его, братцы! – командовал Тарус.
Братцы живо похватали пылающие ветви и окружили упыря; Тарус нащупал
старинный амулет в виде человеческой ладони, наложил защитное заклятье и
отослал упырину на запад, к бездонным омутам речки Векши. Пущай поплавает!
Убрел сбитый с толку вурдалачище, вращая глазами да сопя.
– Тьфу ты, пропадь! Отоспаться не дадут, вражьи дети, – проворчал
Боромир, возвращаясь к костру. – Гоняй их по ночам, словно дела больше
нет.
С рассветом кое–кого было не растолкать – умаялись ратнички. Однако с
грехом пополам наладились в путь–дорогу.
Пленника–песиголовца отпустили. Боград, разрезая ему путы,
приговаривал, хоть и знал, что его не поймут:
– Так и скажи сброду своему несусветному, мол, не ваше это собачье
дело – за Книгами ходить! Уразумел, ушастый?
Песиголовец щурился на свет и недоверчиво косил глубоко посаженными
маленькими глазками, не веря, что свободен. Меч его подобрал Омут и
спрятал в суму–чехол; два других взяли Славута и подраненный Дементий.
Клинки были старые, добротные, но чересчур узкие и длинноватые.
– Чудно! – вздыхал Боград. – Одет вроде по–людски, руки–ноги на
месте, даром что мохнатые. И – на тебе! – такая рожа. Что за твари эти
песиголовцы? Чудно, одним словом.
– Чего только на белом свете не бывает, – вздохнул вслед за Боградом
Роксалан, басом, низким и раскатистым.
Выступили, все еще обсуждая это странное создание – впервые ведь
увидали такого. Раньше Лойды и окрестных земель достигали лишь смутные,
искаженные до неузнаваемости слухи о собакоголовых. Ожидали, что окажутся
они пострашнее. Не сравнишь с вовкулаками – вот те воистину чудища!
Мало–помалу приближались к болотам. Около полудня захлюпало под
ногами, стали попадаться обширные желтые моховища.
– Морошки будет сей год – страсть! – заметил довольно Омут, большой
до морошки охотник.
След датов весьма уверенно вывел к берегу Миги–реки и чуток свернул к
северо–западу.
– Ну, чародей, – кисло молвил Вишена, – видать, знают они тропку твою
счастливую...
– Не говори «гоп»... – ничуть не смутился Тарус. – Еще не вечер,
Пожарский. Поглядим, кто кого.
У Каменного Брода переправились на левый берег Миги. Первая полоса
болот осталась за рекой; дальше пошло каменистое голое всхолмье,
оттененное с севера и востока зубчатой стеной хвойного леса. Следы на
твердой, усеянной ледниковыми валунами почве мудрено было разглядеть,
однако следопыты свое дело знали и вели без задержек. Даты быстро оставили
реку, вновь устремляясь на север, в леса. Бор, крепкий, медный, ядреный
поглотил и беглецов, и преследователей.
Степняки–венеды, выросшие в седлах, часто вздыхали: «Коней бы..." Да
где их возьмешь? Шли все в стороне от селений, западнее. Границы родных
земель оставались справа, за лесом и болотистыми равнинами.
Конское ржание услыхали под вечер. Боград мигом насторожился и
известил Таруса с Боромиром.
– Тут нигде в округе селений нет ближе чем в Чикмасе. Отряд это
чей–то, – уверенно сказал Боромир.
– Может, наши? – предположил Боград. – Заворич с Позвиздом.
Тарус недоуменно пожал плечами:
– Да что им тут делать?
– Разобрались с песиголовцами, и в Лойду. А оттуда верхом. Нас ищут.
– Вряд ли, – упорствовал Тарус. – Они бы искали совсем в другой
стороне, южнее. А эти на севере.
– Не даты же это?
– Уж конечно...
До захода солнца оставалось еще порядком, часа три, а то и поболе.
Боград, задумчиво глядя на слепящий лик Ярилы, пробормотал, будто каждое
слово пережевывал:
– Поглядеть кто такие, а, чародей?
– Пожалуй. Бери брата и пошли.
Богуслав был тут как тут. Немедля и отправились на звуки. Боромир с
остальными спутниками присели отдохнуть и густых зарослях можжевельника.
Тарус с венедами забрали немного к западу, чтоб выйти ко всадникам
имея солнце за спинами. Неслышно пробирались меж сосен, топча прошлогоднюю
хвою, мягко–мягко, ровно рыси. Вскоре открылся просторный луг; с востока
его ограничивал широкий безымянный ручей, приток Миги. Горели костры,
вокруг них копошилось человек сорок. Почти все щеголяли в знакомых Тарусу
остроконечных шапках.
– Ба! – узнал чужаков чародей. – Те самые всадники, что Яра в Рыдогах
пленили.
Некоторое время все трое пристально разглядывали пришлых. Те
расселись у костров, ели небось. В стороне, у табуна, сновало еще человек
пять; чем они там занимались рассмотреть толком никак не удавалось.
– Пугнуть бы их... – прошептал Боград с некоторым сомнением.
– Зачем? – удивился Тарус. – Сидят, ну и пусть себе сидят. Обойдем
лесом, и дело с концом. А так – всполошатся, чего натворят–наворотят? Иди
знай! Обойдем, вернее не придумаешь.
Чужаки сниматься со стоянки явно не собирались, что было на руку.
Вернулись к отряду, перемолвились с Боромиром. Неслышно, словно тени,
обогнули луг берегом Миги–реки, и ушли на север. До захода солнца успели
оторваться достаточно далеко.
– Коней бы у них увести... – всю дорогу монотонно бормотал Боград. –
Эх, жаль, много их, окаянных...
Уже в сумерках Тарус не выдержал и оборвал ватажка венедов:
– Да уймись ты, всадник! Не будет толку нам от коней, понял? В первый
же день похода лишились их, зря думаешь? ТОТ, с востока, над коньми
властен пуще нас всех вместе взятых. Как еще не погиб никто под копытами,
дивлюсь до сих пор. Нельзя нам верхом, никак нельзя! Да и сейчас уйти бы
подальше от них, гривастых, спокойнее. Ушлый ОН. И ученый.
Путники выслушали это молча.
– Ну, что? – спросил наконец Боромир. – Еще отойдем?
Топали часа два, натыкаясь в темноте на сучья; после все же стали на
ночлег. Сморило всех не на шутку, ночью хоть бы кто окрест шлялся, все
одно не проснулся бы ни один. К утру разлепил веки Боромир–Непоседа – все
целы, только костры давно погасли. Если кто и проник в лагерь, скрываемый
мраком, вреда не учинил.
Наскоро собрались–отряхнулись, и в путь–дорогу. Гонка за
датами–беглецами изрядно всех утомила, однако до моря оставалось еще
порядком, полпути только прошли. И как бы не отстать?
Часа через два их настиг мерный стук копыт, волной накатывавшийся
сзади, из–за спин.
– Вот черти! – в сердцах обронил Тарус. – За нами пустились. Придется
и впрямь пугнуть.
К чародею приблизился Дементий.
– Слышь, Тарус! Помнишь ли, как на празднике Желтых Листьев
Назислав–венед лешим переоделся? Как девок в бору пугал?
Тарус помнил. О проделке Назислава, известного боле под прозвищем
Лоботряс, долго судили–рядили–пересуживали от Рыдог до Тялшина. Как не
помнить! Весь люд хохотал до упаду.
– Я как–то пробовал... – сказал Дементий серьезно. – Мужичков после
еле брагой отпоили. Дозволь, а?
Тарус задумался.
– Добро, друже! Только тебе другое дело сыщется. Богуслав!
Венед мигом предстал пред чародеевы очи.
– Лешего видел хоть раз?
Тот пожал плечами.
– Пойдешь пришлых пужать!
– Гей, Тарус! Лучше уж я, – стал перечить Дементий, – не в первый
раз, не подведу.
– Богуслав пойдет, – отрезал Тарус. – Сказано! Да и ранен ты.
Дементий насупился и отошел в сторону. Чародей проводил его жестким
взглядом. Выбор пал на Богуслава не случайно: и быстроног, и коней лучше
разумеет, и кинжалом если что попроворнее любого чикма... А главное –
глаза у него разные, левый карий, правый зеленый. Это, правда, больше на
полевого смахивает, зато от сглаза сбережет наверняка. Кто их знает этих,
в шапках... Чикмы же наоборот, на земле тверже стоят, не проймешь их ни
мечом, ни секирой.
О секирах чародей вспомнил не случайно: утром углядел рядом с
безмятежно спящим Яром крупные волчьи следы. Крыланы–всадники, больше
некому. И песиголовцев давно не видать, не слыхать. Не замышляют ли чего?
Богуслав скинул куртку, вывернул наизнанку; сапоги переодел с правой
ноги на левую. Волосы его долгие и волнистые враз зазеленели едва чародей
посыпал их порошком из разукрашенного мешочка, приговаривая вполголоса. И
бороду приклеил, седую, косматую, нечесаную...
– Ну, Тарус! Чего у тебя в суме только не сыщется, – восхитился
Боромир, оглядывая переодетого Богуслава. – Кабы не знал, кто это, давно
уж стрекача бы задал!
Тарус усмехнулся, поворачивая Богуслава и так, и эдак.
– Похож! На тебе «волчину», – протянул он венеду крохотный землистого
цвета шарик, невзрачный и на первый взгляд никчемный. Однако волчьим духом
от него разило как от целой стаи. Богуславу не требовалось объяснять для
чего он – кони, учуяв запах своего извечного врага, да еще такой плотный и
ядреный, поднимут невообразимый хай, а там уж и всадников перепугать не
мудреная задача.
– Главное, глаза выпучи и дыши погромче, – наставлял перевертыша
Тарус. – Мы уж повоем по кустам, страсти подпустим. Одним словом – не
маленький, не мне тебя учить. Уразумел?
Венед кивнул:
– Справлюсь, чародей.
Тарус еще разок оглядел его и хлопнул по плечу:
– Давай, друже!
Всадники приблизились за это время вполовину. Богуслав скользнул в
густую тень кустарника, ступая слегка вперевалку – ни дать, ни взять:
леший! Аж мороз по коже.
– Чеслав! Вавила! – позвал близнецов чародей. – Со мной пойдете. А
ты, Непоседа, людей схорони, да глаз прищурь, авось и разглядишь чего.
Могут гости пожаловать.
– Добро, Тарус! – кивнул Боромир и обернулся. Отряд, повинуясь его
мягкому жесту, вмиг рассыпался по кустам. Чародей с близнецами–венедами
неспешно двинулся вслед за Богуславом.
А тот уже успел отбежать далеченько. Отыскал тропу, по которой ехали
всадники, и трусил им навстречу чуть в стороне, вслушиваясь в чуткие
шорохи леса да зорко шаря взглядом по зелени. Приглушенный стук копыт
звучал все ближе и отчетливее.
«Схоронюсь, – решил Богуслав. – А после как выскочу!»
С тем и юркнул в ломкие притропные кусты.
Невзрачную фигуру, серую, согбенную и бесформенную, он заметил не
сразу. Присмотрелся – одежда наизнанку, усы с бородищей седы, волосы – как
вековой лишайник. И глазами: зырк направо, зырк налево! Тоже лешим
переодет.
Богуслав нишком отполз назад и, прячась за стволами, перебежал.
Теперь фигура была обращена к нему лицом. Всмотрелся – Дементий! Эх, ма,
ослушался чикм Таруса, переоделся, решил, видать, и себе попугать пришлых.
Ладно уж, куда деваться? Вдвоем, так вдвоем.
Богуслав ненадолго показался Дементию, знаками пояснил: мол, подъедут
всадники поближе, разом выскакиваем! Ну, а там как получится.
Дементий секунд пять глядел на венеда, потом согласно кивнул. Тут и
спрятались оба.
Птахи щебетали, будто в последний раз. Солнце, играючи, проглядывало
сквозь густые кроны, швырялось озорными лучиками, разгоняя лесной
полумрак. «Благодать! – подумал с тоской Богуслав. – Сейчас бы в сено, и
спать. А мы воюем...»
Чужаки вскоре показались из–за дальнего поворота тропы. Островерхие
их шапки чиркали по упругим свежим ветвям и шуршание это вплеталось в звук
мерной поступи копей. Богуслав не успел еще ничего предпринять, как вдруг
могучий дуб, растущий в двух шагах от тропы, заскрипел так, что мороз
продрал по коже у самых отчаянных, и покосился; из гущи листьев с хриплым
карканьем вырвалось с пяток ворон.
Всадники замерли. Дементий по ту сторону тропы вдруг
заголосил–заулюлюкал и упал, скрывшись из виду. Кони захрапели, вздымаясь
на дыбы; Богуслав, подливая масла в огонь, дунул на шарик–волчину, кони
забились пуще прежнего. Справа вроде сотня филинов угрюмо заорала–заухала;
дуб поскрипел–поскрипел, да и рухнул поперек тропы с ужасающим скрежетом.
Чужаки опомнились и рванули верхом к западу, поворотив с тропы, прямо
через чащу, не разбирая дороги. Богуслав поглядел на них с усмехом – во,
испужались! Из зарослей ежевики показался Дементий, махая рукой: пошли,
мол!
Пробежали шагов сто лесом и неведомо как оказались впереди и чуть
сбоку от удирающих напропалую чужаков. Слышались невнятные крики:
– Лешак! Лешак!
Дементий семенил, припадая к земле, потом растопырил руки: стой!
Богуслав остановился на полушаге.
Впору было протереть глаза: лес впереди скачущих прочь всадников
вдруг разом поплыл влево; причем дальние деревья плыли быстрее. Даже
солнечные лучи, издревле образцово прямые, немыслимо изогнулись, походя
теперь на гигантские коромысла.
– Ну, Тарус, ну дает! – пробормотал восхищенно Богуслав, списывая все
чудеса на Таруса.
Всадники, полагающие, что скачут прямо, неожиданно вывернули опять на
тропу и, не успев остановиться, кувырком полетели через ствол упавшего
дуба. Неистово ржали от боли кони, переломавшие ноги, вопили в ужасе
потерявшие голову чужаки. Кто успел–таки отвернуть влетел с разгону в
невесть откуда взявшийся овраг. Скопом туда, в клубящиеся колючие заросли
ежевики обрушилось человек двадцать; мало кто сумел выпрыгнуть из седла и
спастись. Прочих же насмерть давили обезумевшие кони.
Богуслав пошарил глазами, узрел Дементия. Тот призывно махал рукой.
Венед, не подозревая ничего худого, пошел к нему, осторожно раздвигая
неподатливые ветви. Приблизился и обмер: вовсе это не Дементий! Старик
какой–то. Кожа морщинистая, словно кора древнего дуба, глаза
горят–полыхают ровно угольки. И уха правого нет вовсе.
«Леший! Настоящий лесовик–хозяин! Вот попал–то!»
– Здорово, соседушка! – скрипуче поздоровался леший. Прищурился,
поглядел. – Ба! Да это и не сосед!
Богуслав охолодел, но испуга старался не казать.
– Откуда ж ты забрел, родич? Из каких лесов? – допытывался старик.
Венед несмело указал перстом на восток:
– Из–за Лойды да из–за Тялшина я...
«И вовсе он не востроголовый, – подумал Богуслав растерянно. – Черти
ж все востроголовые. А этот – нет. Может впрямь, переодетый?»
Однако присмотрелся и зажмурился в отчаяньи: у старика не было тени.
Точно, леший!
Нечистый приблизился, шумно дыша, Богуслав едва не пошатнулся – от
него разило крепким пивом!
– В гости, значит? – молвил леший и вдруг громко икнул. – Хик–к!
Богуслав бестолково хлопал глазами. Старик вздохнул:
– Пошли выпьем, что ли? Именины у меня сегодня, родич.
Венед покорился. А что оставалось? Едва ступить успели, закружились
вокруг них елки да дубы, учинили хоровод, тропа с оврагом пропали, как и
не было, а стала поляна широкая с рубленой избушкой посредине. С каждого
бревна сивыми гроздьями свисали мохнатые лишайники; у стен возвышались
здоровущие ядовито–красные мухоморы. Сама собой отворилась дверь,
заскрипела на весь лес.