Глава шестая, в которой Иван торгуется за
полцарства.
Догадлив был поп Гапон. Действительно, не прошло и часа после
тайного визита Черномора к Владимиру, как в палаты княжецкие вва
лились три богатыря. Покачиваясь и помогая друг другу не упасть,
встали они пред ясны очи переодевшегося в полосатую пижаму Красна
Солнышка.
Добрыня Никитич сделал шаг вперед и, галантно поклонившись,
обратился ко владыке земли русской:
– Дело в следующем, княже. Хотим в твою честь подвиг совер
шить. – Однако поклон не прошел ему даром: произнеся эту фразу, он
оступился и рухнул на пол.
– Да ты, брат, пьян! – вскричал князь, якобы удивленно.
– Князь! – вопреки очевидности оскорбился за друга Илья, –
как ты мог подумать?! Добраня рынен! То есть, тьфу! Добрыня ранен.
В бою с гвардейцами Гапона.
– С какими гвардейцами?! – изумился Гапон. – Нет у меня ника
ких гвардейцев!
– Нет, так будут, – уверенно заявил Алеша, – ты давно о своей
гвардии тайно мечтаешь.
– Откуда знаешь? – удивился Гапон.
– Телепатия, – объяснил Алеша.
– Телепатия! – взъярился князь, – телепатия, говоришь?! У
нас, между прочим, тоже телепатия! Вот она–то мне и подсказывает,
что только что вы меня в кабаке собакой кличали!
– У тебя, князь, телепатия неправильная, – предположил Алеша.
– Да хрен с ней, с телепатией, – махнул рукой Владимир, – у
меня тридцать три богатыря в свидетелях.
– И как же мы теперь, княже? – не очень вразумительно, но до
крайности горестно спросил Добрыня, пытаясь подняться на четве
реньки.
– Как, как, – столь же горестно ответил Владимир, – головы
будем рубить, вот как.
– Головы рубить, эт хорошо, эт по–нашему, – встрепенулся ус
нувший было стоя Илья Муромец, – кому рубить?
– А вам, кому же еще, – радостно сообщил Гапон. – Тебе перво
му.
Илья нахмурился, напряженно соображая. Наконец сказал:
– Не, мне не смогу. Размахиваться несподручно.
– А если кого другого попросить? – все с той же радостью в
голосе осведомился Гапон.
– Другому не позволю, – подумав, ответил Илья, – а сам не мо
гу. Несподручно.
– Не позволишь?! – с внезапной свирепостью взвизгнул Гапон. –
А вот сейчас проверим! Эй, стража, взять их!
Стражники двинулись было опасливо к богатырям, но останови
лись, услышав обращенные к попу слова князя:
– А ты че это тут раскомандовался?! Мантию, жулик, выиграл, и
все уже?! Вот заведешь свою гвардию, тогда и командуй! Понял? – И,
повернувшись к стражникам, скомандовал сам:
– Эй, стража, взять их!
Стражники искательно посмотрели на Гапона. Тот незаметно мах
нул им рукой, мол, делайте. Стражники придвинулись вплотную к бо
гатырям.
– Только тронь! – рявкнул Илья, выставляя перед собой меч бу
латный. Но меч перевесил, и Илья упал лицом в направлении вытяну
той руки. И упал он прямо на все пытавшегося подняться Добрыню.
Тот жалобно пискнул и затих. Затих и Илья. А еще через мгновение,
обнявшись, они сладко посапывали на полу.
– Эх, ребята, – укоризненно протянул Алеша Попович и сел на
пол рядом с ними.
Без сопротивления, как дрова, стража поволокла троицу прочь
из тронного зала.
Гапон хотел что–то крикнуть вслед, но удержался и шепнул нес
колько слов князю. Князь согласно кивнул и крикнул вдогонку страж
никам:
– В погреб их! И свяжите хорошенько! – А затем добавил, обра
щаясь к Гапону: – Казним на рассвете. Пусть проспятся. Негоже
русских богатырей во хмелю казнить.
– Я всегда поражался твоей справедливости, Володя, – преданно
глядя князю в глаза, сказал Гапон.
– Спасибо, Гопа, – жеманно поправил воротник пижамы князь.
– Вовка, – проникновенно продолжил поп, дружески положив руку
князю на плечо, – а давай их все–таки прям сейчас казним. Куй, как
говориться, пока горяче.
– Не, княжецкое слово менять не могу.
– Даже для меня?
– Даже для тебя.
– Жаль, жаль, – сказал Гапон задумчиво. Но тут же повеселел:
– Знаешь, – сказал он, – не люблю я эти зрелища, честное сло
во. Можно, вы их без меня казните, а?
– А чего ж, конечно. Отдыхай.
– А точно казните?
– Ну я ж сказал!
– На рассвете?
– Обязательно.
Гапон благодарно пожал князю руку:
– Вот это я понимаю! Сказано, сделано! А я тогда пойду, посп
лю, устал я чего–то от трудов государственных. Потом в баньку схо
жу. Потом, сам понимаешь, Алена у меня... К обеду только появлюсь,
ладно?
– А чего ж, ступай, – разрешил князь, – Алена у тебя – ух! –
князь сжал кулак, демонстрируя хилый бицепс. – Славная! Привет пе
редавай от свата.
– Непременно, Вова, непременно, – заверил поп, – адью! – И,
весело посвистывая, вышел вон.
... Влетев в свою поповску избу, Гапон еще в сенях закричал
призывно:
– Аленушка! Светик мой! Твой Гапончик пришел!
Огромная, на две головы выше его, мрачная бабища подбоченясь
возникла в дверном проеме. Есть женщины в русских селеньях...
– Ну? – спросила она грозно.
– Аленушка, – с виноватой улыбкой сказал Гапон просительно, –
собираться надо. Уезжаем мы.
– Куда это вдруг? – от презрительного прищура глаза Алены
превратились в две синие щелки.
– Слушай меня, Аленушка, – зашептал Гапон, – наконец–то приш
ло за батюшку твоего Соловушку отмщение. На рассвете Илюху, обид
чика твоего, со двумя его сотоварищами лютой казнью Владимир каз
нит. А мы с тобой сейчас двинем к печенегам, обо всем об этом со
общим и к полудню с войском ихним уже и в Киев вступим. И стану я
ханским на Руси наместником. Тогда и свадьбу сыграем. А?! Ловко я
закрутил?!
Алена, онемев от возмущения, уставилась на Гапона. Наконец,
взорвалась:
– Ах ты змей подколодный! Ах ты тать окаянная! Россию–матушку
продавать?! Да я тебя, гада!.. – И она выдернула из под полы свою
девяностопудовую кочергу, с коией не расставалась даже в постели.
– Ты ж моя упрямица, ты ж моя непослушница, – принялся ласко
во приговаривать Гапон, отступая вглубь сеней. А там, в сенях, на
тот случай все уж приготовлено было. В одну руку схватив с вешалки
рушник, в другую – с полки бутыль с наклейкой «Хлороформ», он
плеснул зелья на ткань и, подскочив вплотную к Алене, сунул ей
рушник в лицо.
Бабища с грохотом рухнула на пол и захрапела, сотрясая звуком
избу.
– Ничего, ничего, Аленушка, – приговаривал Гапон, корабельным
канатом скручивая ей руки и ноги, – баба ты норовистая, что кобыл
ка необъезженная... Вот стану наместником, свадьбу справим, тогда
и полюбишь, тогда и послушной станешь. – Сказав это, он прощальным
поцелуем осенил пухлые девичьи уста, а затем вогнал в них толстен
ный кляп из скомканной скатерти. – Ты тут полежи, отдохни, – ска
зал он на прощание безответному телу, – а я пока сбегаю с Черномо
ром разберусь.
С этими словами поп поспешно выскочил из избы.
... А во княжецких палатах тем временем происходило вот что.
Только было собрался Владимир от волнений отдохнуть, как отвори
лась дверь и вошла Несмеяна.
– Обидчика моего не нашли, папенька? – кокетливо спросила
она, поправляя рукава шитого бисером кафтана.
– Обидчика, обидчика... Ищут, – рассеянно сказал Владимир,
озираясь по сторонам. Где ж корона? Неужели Гапончик уволок? Каз
ню... А! Вот она!
Владимир подобрал невесть как закатившуюся под трон корону,
обдул с нее пыль и искоса посмотрел на дочку.
– Чего вырядилась в праздничное? Сарафан, небось, из китайс
кого сукна шит, а ты его в будни носишь. Отец–то у тебя – князь, и
то по–простому одевается! – Он похлопал себя по бокам, демонстри
руя полосатую пижаму.
Несмеяна лишь вздохнула и промокнула глаза платочком.
– Грустно, папинька. Посмеяться хочется.
– Так ты посмейся, – оживился Владимир. – Народу объявим, что
я тебя сам развеселил, полцарства сэкономим. Ну?!
Царевна покривила губы, старательно развела их пальцами вверх
и застыла.
– Ну, – подбадривал Владимир. – Давай, хохочи, золотко!
– Чего с Емелей будет, как сыщут? – продолжая кривить лицо,
спросила Несмеяна.
– Казним. Голову с плеч скинем, как положено.
Несмеяна тихо, уютно заревела.
– Ты чего, дочка?
– Люб он мне! – не прекращая реветь сказала Несмеяна. – Все
женихи – придурки какие–то, клоуны, шуты гороховые. А он – серьез
ны–ы–ы–ый! Богаты–ы–рь!
– Липовый, – не терял духа Владимир.
– Какая разница, – огрызнулась Несмеяна. – Про то никто не
ведал!
– Так чего ж шум подняла? – не выдержал Владимир.
– Дура, – самокритично призналась Несмеяна. – Все равно нико
му меня не развеселить. Соврала бы, мол, заставил он меня посме
яться маленько, стала б женой богатырской. Внука бы тебе родила,
наследничка!
Владимир потер лоб. Последний довод, похоже, попал в больное
место.
– Значит так, дочурка. На Емеле свет клином не сошелся. Есть
и другие на Руси богатыри. Кто нам первым на глаза попадется, того
и окрутим.
Несмеяна, похоже, ждала не этого. Но возразить не успела. В
дверь заглянул стражник и виновато произнес:
– Аудиенции просят, пресветлый княже!
– Занят я! – гаркнул Владимир.
– Убедительно просят, – не унимался стражник, потирая шишку
на лбу. – Не кто–нибудь, а добрый–молодец Иван–дурак. С булавой.
Может, пустим?
– Ох и распустились вы... – начал Владимир и вдруг оживился:
– Добрый молодец, говоришь? – он заговорщицки глянул на Несмеяну.
– Отлично. Даже лучше, чем богатырь, а то они больно наглые да
своенравные. Пускай!
Стражник исчез, а в палаты вбежал Иван–дурак. Со сладостным
для княжецкого уха криком – «Не вели казнить, вели миловать!" – он
бухнулся на колени. Пол в комнате захрустел.
– А, ты значит и есть Иван–дурак, – приглядевшись, разочаро
ванно сказал князь. – Казнить не буду, но и награду отложим. Вер
но, Несмеянушка?
Та согласно кивнула.
– Не за себя прошу, за друзей моих, – вставая сказал Иван. –
Не виноваты они, княже!
– Это кто ж не виноват? Илюшка, Алешка да Никитич Добрынька?
Ну ты загнул! Несмеянушка, ты только послушай: над ним самим по
дозрение висит, а он за изменщиков просит!
Владимир поправил корону, прошелся взад–вперед, заложив руки
за спину, и задумчиво произнес:
– Мы не французишки галантные, не британцы учтивые. У нас, у
русичей, свой исторический путь. Мы пойдем другим путем!
Иван почесал затылок и виновато сказал:
– Не пойму я слов твоих мудреных, княже. Дурак. Так как нас
чет друзей моих?
– Чем докажешь, что не ругали они меня?
Иван задумался. Процесс протекал туго, с заминками. Наконец
он произнес:
– Пресветлый князь, дело было так...
... Три богатыря да Иван–дурак сидели в трактире и пили ядре
ный русский квас. Илья Муромец рассказывал о своей любви к Алене.
– Как мне жить без нее, не ведаю! – воскликнул он в заключе
ние. – А все ж верю: Владимир ей прикажет, и пойдет она за меня!
– Ох как прав ты, – воскликнул Алеша с восторгом, – справед
лив наш князь! Третий месяц нам жалование не повышает, а все равно
люб нам Красно Солнышко! – Сказал и квасу выпил.
– Потому не повышает, что абы как мы ему служим, – разрыдав
шись поддержал друзей Добрыня. – А надо б получше! Как земле рус
ской!
... Владимир ошалело смотрел на дурака. Потом спросил:
– И ты надеешься, что я поверю в сей бред?
– Надеюсь, – признался Иван. – Черномор на ухо туг, не дослы
шал, сам додумал и наябедничал.
– Слово дурака против слова Черномора, – усмехнулся князь. –
Кому поверю, как сам разумеешь?
– Черномору, разумею, – обреченно вздохнул дурак.
– Так–то, – сказал Владимир назидательно. – А чего припозд
нился с оправданиями–то? После кваса отходил?
– На сходке ВБО я был.
– Не матерись при дамах! – сурово оборвал его князь. – Где
был, что делал? Объясняй!
– Былины слушал, медовуху кушал, – начал перепуганный Иван. –
Сидели бояны, не трезвы не пьяны, друг другу улыбались, в любви
признавались. Самый главный был боян...
Со страху и под влиянием воспоминаний дурак заговорил стиха
ми. Князь и Несмеяна обалдело слушали рассказ о боянских спорах, о
новых былинах и о появлении зеленоголового бояна.
– Волосы – как травка, на шее – бородавка, грамотка поддела
на, да отлично сделана...
– Рифма слабая, – вставил князь.
– Я же там стоял на страже, думал, вдруг прорвется враже? Как
услышал про наветы, прибежал едва одетый. Вот стою перед тобой и
рискую головой...
– Во! – оживился Владимир. – В конце ты малость раздухарился.
Стоишь и рискуешь, точно. Все остальное – чушь собачья. Бояны –
интеллигенты, медовуху не пьют. Людей с зелеными волосами не быва
ет. У китайцев волосы синие, то всем известно, а вот зеленых в
природе нет. Что с тобой делать дурак?
И тут княжецкие палаты сотряслись от хохота. Задрожали стек
ла, посыпалась штукатурка, испуганно поникла ветками березка в
кадке.
Смеялась Несмеяна. Заливисто, радостно, тыча пальцем в Ивана
и хватаясь за грудь. Владимир неумело перекрестился и запричитал:
– Доченька, доченька, что с тобой? Поперхнулась что ли? Успо
койся! Ничего смешного нет! Это просто дурак!
– У... у него... у него на штанах... – Несмеяна зашлась в хо
хоте, потом зарделась и скромно закончила: – ширинка расстегнута.
Вот как торопился.
Иван–дурак, заслонясь булавой, торопливо приводил штаны в по
рядок. Князь Владимир чесал затылок. Потом задумчиво сказал:
– Интересно, почему тебя такая малость насмешила? Видать, и
вправду замуж пора... Иван, ты понял? Несмеяна – невеста твоя от
ныне!
Иван поднял на князя глаза и неуверенно улыбнулся. Потом пе
ревел взгляд на царевну, и улыбка погасла. С минуту в душе дурака
продолжалась тяжелая борьба. Затем он спросил:
– А полцарства? Можно получить ту половину, где подвалы с
дружками моими?
– Какие полцарства? – засуетился Владимир. – Комнатку во фли
геле выделю, земли надел – пожалуйста! Мы ж ее, фактически, вместе
рассмешили! Значит, и награду делим. Родную дочь в жены брать уже
немодно, так что поделим все культурно. Тебе – царевну, мне – при
данное.
– Тогда не получится, – отрезал Иван. – У меня уже есть милая.
Владимир обомлел.
– От царской дочки, собака, отказываешься?! Позоришь?!
– Сам собака! – взорвался вдруг Иван. – Правы были дружки,
собака ты, князь!
Ох, зря он это сказал. Но было поздно. Владимир махнул рукой,
и отовсюду повалила стража, прятавшаяся до того под лавками, сто
лами и в кадках с березками. Дурак попробовал сопротивляться, но
силы были неравны. Вскоре его повязали, и остатки стражи уволокли
дурака в подвал. Князь Владимир утешал вновь плачущую Несмеяну:
– Ничего, ничего, жили без мужа и дальше поживем. Не плачь,
девчонка. Пройдут дожди. Дурак найдется. Ты только жди.
Несмеяна ревела.
Князь сказал жалостливо:
– Ну, хочешь, я ширинку растегну? Посмеешься.
– Не–е–т, – замотала головой Несмеяна, – мне у тебя не смеш
но–о–о.
Владимир вздохнул, посмотрел вслед полоненому Ивану и печаль
но сказал:
– Однако, каких людей теряем! Лучших людей...
Сидел за решеткой в темнице сырой, страдая с похмелья, дурак
молодой. Ох и муторно же ему было! Друзей не спас, а еще хуже
подставил. Сам в немилость попал. Царевну обидел, князя оскорбил.
Опохмелиться нечем.
– Эй, дурак, передача тебе, – маленькое окошечко в железной
двери камеры открылось, и разукрашенный синяками стражник протянул
Ивану бутыль и огромный каравай. – Девка твоя, Марья–искуссница,
передала. Я отпил пару глоточков, ты уж не серчай.
Иван посмотрел на бутыль.
– Глоточки–то у тебя богатырские. Как глотнешь – четвертушеч
ка, присосешься – поллитровочка... Что, у меня и прав никаких нет?
– Как нет? Есть. Чай, у нас Русь, а не дикая страна половец
кая. Есть у тебя право сохранять постное лицо, есть право кричать
благим матом, есть право на один звонок.
– Насчет лица и насчет мата я понял. А вот насчет звонка...
Стражник молча просунул в окошечко коровий колокольчик. Иван
в сердцах плюнул, но правом воспользовался. Полегчало. Сел в углу
темницы на чугунную богатырскую парашу и откупорил бутыль. После
нескольких глотков почувствовал, что сил прибавилось, а в голове
просветлело.
– Ох, Марьюшка, ох, уважила, – нежно прошептал он, лаская бу
тыль. – И закусочку не забыла...
Он разломил каравай и с удивлением уставился на выпавшую от
туда грамотку.
– Неспроста, – прошептал дурак. – Или спроста? Хорошо, что я
азбуке обучен.
Развернув бересту, Иван прочел:
«Миленочек! Сразу два горя у меня. Дядька Черномор в ванне
утонул, а тебя пес В. в тюрьму засадил. Первому горю не помочь, а
со вторым справимся.
В караване спрятаны вещи хитромудрые, что бежать тебе помо
гут. Во–первях – пилка–самопилка, во–вторых – лесенка–чудесенка, а
в третьих – лом–самолом. И еще – кепка–невидимка. Дружок твой,
Емеля, с ейной помощью гнева княжецкого избег, у меня под кроватью
спрятался. Друг твой – такой затейник, за тебя горой стоит.
Да учти, милый, вещам мудреным надо в стихах приказывать,
иначе не понимают. Ты уж постарайся. Как убежишь, приходи ко мне.
Твоя М.»
Заинтригованный Иван растребушил каравай и нашел: маленькую
пилку, вроде тех, какими модницы ноготки полируют, изящный медный
ломик в кожаном чехле и маленькую бамбуковую лесенку. Кепку–неви
димку, как не искал, найти не смог. Видать уж больно невидима бы
ла.
Бережно подобрав и съев все хлебные крошки, не от голода, а
от высоких моральных устоев, Иван задумался. Как же пустить в дело
хитрую снасть. И как ей приказывать?
Но не зря Иван–дурак с боянами общался. Смекнул, что любой
дурак может сладко петь, коль нужда заставит. Откашлявшись, Иван
приказал:
– Ну–ка, пилка–самопилка,
Что моя прислала милка!
Пилка встрепенулась.
– Из неволи выручай,
Дырку быстро проточай!
Презрительно фыркнув, пилка улеглась на место. Видать, не те
слова дурак сказал. Но Иван не сдавался:
– Пилка, встань передо мной
Словно лист перед травой!
Встала.
– Проточи–ка стену, пилка,
Чтоб остались лишь опилки!
Пилка метнулась к стене темницы и с визгом принялась ее рас
пиливать. Летело каменное крошево, дурак на радостях бил в ладоши.
Наконец, в стене образовалась порядочная дыра, в которую Иван и
протиснулся.
– Ну, хорошо, – озадаченно сказал он, оглядевшись. – И что же
я буду делать в соседней камере?
Иван действительно попал в соседнюю камеру. Темно в ней было,
хоть глаз выколи. Ох, точнее надо было указывать пилке задание! А
она, тем временем, не унималась, а все точила и точила камень. Ви
дать, пока все не разгрызет, как приказано, в опилки, не остано
вится.
– Дурак я, дурак... – простонал Иван.
– Иванушка! – прогремел троекратный вопль, и из темных углов
бросились к нему друзья – Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алеша
Попович! Они–то и сидели в соседней камере!
С ног до головы в цепях тяжелых, богатыри радостно били Ивана
оковами по голове, а Добрыня приговаривал:
– Не чаяли и увидеть снова! Уважил стариков, уважил!.. Осло
бонил! Ах ты ж соколик наш! Спаситель!
Когда первая радость утихла, вновь встретившиеся друзья отх
лебнули из марьиной бутыли, и Илья грустно сказал:
– Эх, коли б не цепи чугунные, не удержали б нас стены камен
ные! Разнес бы я тюрьму по кирпичику, раскидал бы стражничков по
Киеву! А собаке князю – морду набил!
– Морды будем позже бить, – успокоил его Иван. Достал лом и
повелел:
– Эх, лом–самолом,
Сотвори крутой облом!
Сбей с дружков оковы на пол,
Так, чтоб пот с них не закапал!
– А при чем тут пот? – удивился Попович, пока лом–самолом ос
вобождал их от цепей.
– Для рифмы, – туманно объяснил Иван.
Лом–самолом тем временем выполнил работу и с мягким звоном
переломился пополам.
– Одноразовый, – догадался Алеша. – Ничего, все равно неплохо.
Илья Муромец подошел к двери и заорал:
– Охохонюшки!
Одним могучим пинком он вышиб дверь с петель. По коридору за
бегали испуганные стражники. Друзья гордо вышли из темницы и в за
мешательстве остановились. Темницу–то, оказывается, опоясывала
стена чугунная, во сто сажень вышиной, колючкою железной окутан
ная.
– Ломать не буду, – заупрямился Илья, – все пальцы заножу.
– Друзья! Я знаю тайный ход! – воскликнул Добрыня и откинул
чугунную крышку, закрывающую глубокую яму.
– Ну и амбре, – брезгливо заметил чистоплюй Попович.
– Естественно. Заморское изобретение, канализация. Сюда пара
ши выливают, и отсюда по подземному ходу все течет в Днепр. Спус
каемся!
– Как? – дельно заметил Илья. – Прыгать–то высоко, расшибем
ся.
Гордый дурак достал из–за пазухи лесенку–чудесенку и скоман
довал:
– Эй, волшебное творенье,
Гордость стольных городов,
Ну–ка, всем на удивленье
Нас спусти до дна иль днов!
Лесенка мгновенно вытянулась вниз и приятным девичьим голосом
произнесла:
– Заплати–ка пятачок,
Вмиг поедешь, дурачок!
– Чего?! – завопили богатыри, хватаясь за булавы.
– Хочу – шучу, – отбрехалась лесенка. – Не боись – становись!
Друзья встали на перекладины, и те быстро поехали вниз. Доб
рыня напряженно поморщил лоб, а потом спросил:
– Слушай, а не могли бы мы с этой лесенкой просто на стену
взобраться?
Покрасневший дурак соврал:
– Не могли... Я высоты боюсь.
Речь его прервало погружение. Когда богатыри вынырнули и отп
левались, Илья укоризненно сказал:
– Что ж ты про дно–то упомянул?! Нам бы и на поверхности
дерьма хватило!
– Ничего, – храбрился Иван. – Нам бы только канал, что к
Днепру ведет, найти...
– Ищем! – приказал всем Добрыня. И работа закипела.
... У днепровского берега, на окраине Киева, там, где бабы
белье полощут, а девки по весне голыми купаются, вода забурлила, и
на поверхности показались четыре изрядно перемазанных головушки.
– Халтурщики! – ругался Иван–дурак. – Это ж надо – полдороги
до Днепра самим прокапывать пришлось! Ох, пожалуюсь князю...
Однако, вспомнив, что князь им теперь – не защита, Иван за
молчал, закручинившись. Добрыня, оттираясь, ласково похлопал его
по плечу:
– Ничего, Иван! Русь велика! Схоронимся от пса смердячего.
Вот отмоемся маленько и...
– К Марье–искусснице, – докончил Иван.
– Точно! – оживился Алеша. – Дело говоришь. Потри–ка спинку.
