2
– Алло! Здравствуйте! Это Соня?
– Нет, это сонина мама. Что ей передать? Кто ее спрашивает?
– Это Маша.
– Маша?! Ну как ваше здоровье? Соня мне много о вас рассказывала. Как
вы себя чувствуете?
– Все хорошо. А когда она появится?
– Часов в семь. Что ей передать?
– Ничего, я позвоню позже еще раз. Пусть дождется моего звонка.
– Хорошо, она обязательно дождется...
Маша положила трубку. В кабинете Бермана стояла обычная уютная
полутьма.
– И ты уверена, что она добровольно согласится работать с нами? – с
сомнением произнес Илья Борисович.
– Конечно.
– Я иногда просто боюсь тебя.
– Правильно делаете.
Созвонившись с Соней, Маша договорилась встретиться с ней завтра
возле школы. На следующий день Берман отвез Машу в Репино. Оставляя ее
перед школой, он явно волновался.
– Да не сбегу я, клянусь! – сказала она, выходя из машины.
– Ладно бы, только в этом было дело. Но ты не забывай еще, что за
тобой охотятся...
– Вы же закрыли мое дело.
– Но Деева–то – на свободе. К тому же, не исключено, что кто–то еще
желает, как я, воспользоваться твоими услугами. Думаю, мне следует
наблюдать за тобой, находясь где–то неподалеку.
– Это очень усложнит разговор с Соней. Давайте–ка, делайте, что я
сказала. Подъезжайте сюда ровно через полтора часа, никуда я не денусь. –
Она хлопнула дверцей.
Берман медленно, как бы нехотя, двинул машину вперед, а Маша, перейдя
дорогу, направилась к школе.
Они проговорили почти час, и Соня, в конце концов, согласилась.
– Все это мне не нравится очень, – сказала она под конец. – И больше
всего на свете я не хотела бы вспоминать Бермана и его контору... Но ты
спасла меня....
– Спасибо, – Маша слегка пожала ей руку. – Мне действительно без
твоей помощи будет очень трудно...
Когда с неделю назад Маша высказала свою идею Берману, тот
засомневался: будут ли видеть Соню «очарованные» Машей люди? Ведь сходство
их поразительно. Но Маша тут же напомнила: Гога Соню видит прекрасно.
Скорее всего, дело тут не только в зрительном образе, но и в чем–то
другом. Возможно, между ней и ее «жертвами» поддерживается какая–то
телепатическая связь, или что–то еще... Как бы там ни было, факт остается
фактом.
Москва. Маша и Соня проводят первый эксперимент в Белом доме.
В качестве нейтральной рабочей одежды они выбрали светло–голубые
джинсовые костюмы и элегантные, но вместительные кожаные сумочки.
Белый дом. Двое омоновцев с автоматами. В двери входит Соня и
протягивает им выданный ей Берманом пропуск. Сразу за ней входит Маша. И
тут же, без паузы, поочередно обрабатывает их.
– Не понял, – бормочет один из них, – девушка, вас только что было
двое...
Соня мило улыбается:
– Двое?
Омоновец неопределенно крякает, вертя пропуск в руках.
– Глюки, – объясняет ему и себе второй. – В этом дурдоме и не такое
привидится...
Соня, а с ней и, теперь уже невидимая, Маша, проходят дальше. Маша
потирает ноющие виски.
Через полмесяца Маша уже могла спокойно войти в Белый Дом и побродить
по его этажам не замечаемая никем. Во всяком случае – охраной. Именно
потому, что ее двойник–Соня оставалась видимой, ее исчезновения не
вызывали обычной оторопи. В первую очередь, конечно же, были «очарованы»
дежурные, сидевшие у мониторов систем слежения, хотя это и оказалось
достаточно сложно: по телевидению ее чары не действовали, и Берману
приходилось то под тем, то под иным предлогом водить ее с Соней
непосредственно в дежурку.
Соню все это угнетало, и работала она единственно из признательности
к Маше, хотя и не одобряла ее деловой союз с Берманом. Определенную роль,
наверное играл и страх лишится машиного покровительства. И – деньги: Илья
Борисович еженедельно выплачивал им что–то вроде «пансиона» – сумму с
государственной точки зрения невеликую, но, по сониным подсчетам,
превышающую совокупный месячный заработок ее родителей.
Девушки сдружились, с Берманом же их отношения оставались
прохладно–натянутыми. Но он был достаточно мудр, что бы не пытаться
навязываться им. Главное – то, что они выполняли все его требования.
В отличии от Сони, Машу «игры в Белом доме» увлекли. Впервые она
пользовалась своим даром в таком масштабе, имея официальное прикрытие, да
еще напарницу–двойника. Если бы еще Кривило не уехал...
То и дело у нее возникало желание похулиганить, но она вовремя
одергивала себя. Не удержалась она один только раз, совместив, так
сказать, приятное с полезным.
Однажды, заглянув в конце рабочего дня в приемную Общего отдела
аппарата Президента, она услышала противный визгливый мужской голос, явно
кого–то отчитывающий. Маша прошла в кабинет. У окна с грозным видом стоял
потный краснолицый сотрудник (само–собой, давно уже Машей обработанный) и
орал на свою миловидную (у Маши нередко отдыхал на ней взгляд от уродливых
аппаратчиков и депутатов) длинноногую секретаршу:
– ...И запомните, Наталья Николаевна, все эти ваши штучки и перекуры,
кофе и маникюры даром для вас не пройдут!
– Какое кофе?! Какие маникюры?! Если я не исполняю своих служебных
обязанностей, вынесите мне выговор, или, в конце концов, выгоните меня! Но
хватать при этом меня за ноги никто вам права не давал!
Его толстая рожа стала еще темнее:
– Я?! Вас?! За ноги?! Что вы хотите этим сказать?! Да это шантаж,
форменный шантаж!!! – И тут же, внезапно успокоившись, он сел за стол,
закинул ногу за ногу и произнес вполголоса: – А свидетели где?
И вот тут Маша не сдержалась. Прищурившись, она внимательно
уставилась ему в глаза, а затем дала посыл на видимость – так, как делала
на занятиях с Кривило.
– Что это? – выпучив глаза, ткнул в ее сторону чиновник.
– Где? – огляделась по сторонам секретарша.
– Вот, прозрачное...
Секретарша нерешительно улыбнулась:
– Вы меня разыгрываете?
А Маша, тем временем, подошла к нему вплотную и, наклонившись к
самому его уху, сказала шепотом:
– Это свидетель. Понял, козел?
– Угу, – затравленно покивал головой дядя. А она обошла вокруг кресла
и прошептала ему в другое ухо:
– Обещай мне, старый козел, никогда больше не хватать девушек за
ляжки. Обещаешь?
– Обещаю! – пискнул он.
– Ну, вот и славно. Прощай, милый.
И, отойдя от него на пару шагов, она вновь дала ему посыл, но на этот
раз уже обычный – на невидимость.
Осторожно оглядевшись, козел сунул руку под стол, и в коридоре
раздался оглушительный вой сирены. Через минуту в кабинет влетело трое
бритоголовых спецназовцев, держа пистолеты стволами в потолок.
– Здесь! Только что! Прозрачная! – закричал им толстяк, тыча пальцем
то в одну, то в другую сторону. Охранники ошалело оглядывали комнату.
– Тут никого не было, – еле сдерживая смех, сказала секретарша.
– Да? Не было? – удрученно переспросил ее начальник. – Тогда ладно.
Ладно. Извините, ребята. И вы, Наталья Николаевна, извините пожалуйста...
– Он утер пот носовым платком, взял из под стола портфель и закончил: – Я
тогда пойду, пожалуй. Ладно?
– Идите, идите, – ласково ответила ему секретарша, и он, озираясь, в
сопровождении перемигивающихся охранников, покинул кабинет.
А Наталья Николаевна тут же уселась на его место, закинула свои
точеные ноги прямо на стол и разразилась таким счастливым и заразительным
смехом, что Маша, зажав рот ладонью, выскочила в коридор.
И весь день после этого настроение у нее было отменным, даже несмотря
на тот разнос, который вечером устроил ей Берман. Смутные слухи о то
появляющейся, то исчезающей девушке уже ползали по Белому Дому, и
сегодняшняя история с привидением, хоть и в комической интерпретации,
немедленно облетела его, добравшись и до ушей референта Генерального
прокурора.
– За то я теперь знаю, что мое противоядие действует! – оправдывалась
Маша. – Два–три посыла, и я стала бы совсем видимой...
– Экспериментировать будешь на занятиях! Ты все сорвешь!..
– А на когда это ВСЕ намечено?
– «На когда», – передразнил Берман. – На когда надо! – Но потом
добавил: – Ждать осталось не больше месяца. Точно.
Соня и Маша жили в шикарнейшем двухместном номере «люкс» гостиницы
«Россия». Свободное время проводили довольно однообразно: гуляли по
Кремлю, по старому Арбату, смотрели «видики» – кассет Берман притащил
целый чемодан.
Сначала их угнетало, что от них ни на шаг не отходят четверо
молчаливых мужчин, приставленных Берманом. «Это не конвой, это охрана, –
объяснил он. – Вы у нас, девочки, на вес золота..." Пришлось смириться.
Несколько раз с ведома Ильи Аркадьевича Маша звонила отцу и маме, но
разговоры получались какие–то бестолковые.
Осень была в разгаре, изредка выпадал первый мокрый снежок, и к их
джинсовой «спецодежде» прибавились обалденные собольи шубки.
Новые люди в Белом Доме появлялись редко, и, по просьбе Сони, Маша
сумела убедить Бермана, что двойник ей уже не нужен. Шубка эта стала для
Сони последним вознаграждением за труды, в ней она и была отправлена в
Ленинград.
В аэропорту они обе неожиданно расплакались.
– Я боюсь за тебя, – всхлипывая сказала Соня. – Мне кажется,
готовится что–то страшное.
Маша и сама чувствовала это. Хотя бы потому, что ни разу еще ее
услугами не пытались воспользоваться для какого–нибудь мелкого
эпизодического задания. Ее явно боялись «засветить» до того, как НАЧНЕТСЯ.
А что начнется – оставалось только гадать.
– Все будет в порядке, – обняла она Соню. – А если что... живи за
меня. – И сама испугалась своих слов.
Соня отстранилась, со страхом глядя на нее. Потом покрутила пальцем у
виска:
– Сумасшедшая! Зачем ты с ним связалась?
– Он работает честно. Он выручил Атоса. И он спас меня, ты же
помнишь... Если все пройдет как надо, я смогу жить нормально, на мне не
будет висеть никакой уголовщины...
– Он гад. Он обманет.
– Побоится.
– Берегись. Пожалуйста... – Соня еще раз порывисто обняла ее и
побежала к секции: уже все пассажиры ее рейса прошли досмотр.
Маша зажмурилась и тряхнула головой. Последние слезинки слетели с
ресниц. Она огляделась. Охранники, исподлобья наблюдая за ней, стояли
поодаль.
– Мальчики, за мной! – нарочито не таясь, во весь голос скомандовала
она и решительным шагом двинулась к выходу.
