3
Вечером того же дня в ее номер ворвался Берман. В таком возбуждении
Маша его еще не видела.
– Какой же я идиот, что тебя послушался! – Заявил он, усевшись на
диван. – Как специально: Софью отпустил, а завтра Хозяин в театр идет! Это
шанс, который нельзя упускать!
«Хозяином» Берман называл Президента. Стать невидимой для него и не
вызвать при этом никаких подозрений – одна из главных машиных задач. Но до
сих пор такой возможности не представлялось.
– Может, вернуть ее? В принципе, это возможно.
– Не надо, – покачала головой Маша, – давайте, лучше подумаем, как
мне сработать одной.
– Не знаю, Мери, не знаю, – он отстучал пальцами дробь о крышку
журнального столика. Я уверен, сплетни о невидимке в Белом доме до него
уже дошли. А этот старый лис хитер, как... как лис! Если бы Соня была
здесь, все было бы просто: Шеф (так Берман называл генерального прокурора,
которого, не скрывая, боготворил) представил бы ее, как свою племянницу. А
Хозяин к девочкам неравнодушен... Потом бы вы сработали, как всегда... А
теперь, даже не знаю...
Пройти к нему в ложу и исчезнуть? Будет скандал. Кто я такая, откуда
взялась? Куда потом делась? И то, что охрана меня не видела, утвердит его
в мысли, что я – та самая невидимка...
– О которой, между прочим, Шеф ему докладывал, что мол, разобрались,
все – слухи, бред и утки...
– Да–а, задачка...
– В фойе.
– Что в фойе?
– Хозяин любит после спектакля в фойе с народом говорить.
Маша задумалась. У нее появилось нехорошее предчувствие. Внезапно она
отчетливо представила даже не сцену, а последствия какой–то омерзительной
сцены; она не может затеряться в толпе, ее хватают за руки, выталкивают в
центр... Крики, гортанный голос президента: «Стрелять только в самом
крайнем случае...", – а в интонации яснее ясного звучит: «Убить на месте,
как бешеную суку!»
Она судорожно сглотнула и потерла еще ноющий иногда рубец от раны.
Что это с ней? Ясновидение? Новая способность?
– Нет. – Сказала она. – В толпе мне работать нельзя. Все провалим.
Берман взъерошил жесткую шевелюру, прищурился. Но согласился:
– К тому же на подобных мероприятиях он всегда с супругой... Как
быть, Мери?
– А за кулисы, с артистами поговорить, он не ходит?
– Нет... Не всегда, во всяком случае... Стоп! – Илья Аркадьевич
поднял лохматую голову, в его глазах гуляли сумасшедшие искорки. – Знаю!
Знаю, куда он ходит ВСЕГДА. И без жены. Соло.
...Одним из доказательств божественного происхождения фараонов
древнего Египта служило то, что ни один смертный никогда не видел, чтобы
правитель справлял естественную надобность. А истиной причиной того были
кое–какие особенности АРХИТЕКТУРЫ ФАРАОНОВСКИХ ПОКОЕВ.
Те же ли цели преследовали советские идеологи былых времен, или
вопрос тут в соблюдении безопасности, однако не есть в Большом театре
специальный, как его называют – «царский» – сортир, проследовать в который
можно единственно – прямиком из правительственной ложи.
Тяжелый бархатный занавес закрыл сцену. Огромные хрустальные люстры
затлели все ярче занимающимися огнями. Первый акт «Чайки» завершился.
Восторженная публика овациями вызывала актеров на поклон.
Крякнув, поднялся в своем ложе и Президент. Улыбнулся очаровательной
«народной» улыбкой, ударил несколько раз в ладоши – ровно столько, сколько
было необходимо фоторепортерам. Затем, снова крякнув, наклонился к жене и
произнес ритуальное:
– Ну я того... Схожу.
Повернулся было, но не выдержал, шагнул обратно, взял с подноса на
столике рюмашку, опрокинул ее, прослезился, поморщился под неодобрительным
взглядом жены, кинул в рот маринованную маслину без косточки и только
после этого без колебаний направился к выходу.
Сотрудник с «атомным чемоданчиком» и двое охранников в элегантных
вечерних костюмах остались за дверьми. Еще двое шагнули в сортир перед
Президентом, быстро окинули взглядом сверкающее кафельной стерильностью
помещение, заглянули за кабинку (в упор посмотрев на Машу, но не заметив
ее), в саму кабинку, и лишь после этого старший позвал:
– Господин Президент, можно.
История учит: именно в подобных заведениях завершили свои
политические карьеры, а вместе с ними и жизни, очень многие деятели.
Президент прошествовал в секцию, прикрыл за собой дверь. И доверие
народа, и высокий сан бессильны перед физиологией. Звуки, раздающиеся из
кабинки, заставили Машу брезгливо скривиться. Тут–то, осторожно, на
цыпочках, она и вышла из своего угла и встала прямо напротив двери. В трех
шагах от усатого охранника.
Как истинный сын своего народа, будучи, к тому же, изрядно подшофе,
из кабинки Президент вышел с расстегнутыми штанами. Усердно заправляться
принялся уже потом. Справившись с последней пуговицей, он поднял голову и
остолбенел.
– Э–э–э... Собственно... – только и успел он произнести, как столь
поразившее его видение исчезло.
– Да–а–а, – протянул он в ответ на удивленный взгляд усатого
телохранителя. И вдруг задал неожиданный вопрос: – Ты, Володя, водочку–то
пьешь?
– Бывает, господин Президент, – отчеканил тот.
– А вот и зря. Не надо. Не пей, – наставительно сказал глава страны
и, сокрушенно качая головой, направился обратно к супруге.
...Над рассказом Маши Берман хохотал до слез, когда вечером, в
валютном баре «России», они отмечали удачное окончание операции.
– Вот не думал, что с ним все пройдет так гладко! Верно говорят –
«власть развращает». Выпить он и раньше любил, но всегда находился кто–то,
способный его одернуть. А теперь все только в рот ему заглядывают.
– И что вы имеете против него? – подняла брови Маша, потягивая через
соломинку «Сангрию» со льдом. – Приятный старик, очень даже, как вы
говорите, «демократичный»...
– В принципе, никто ничего не имеет ни против его взглядов, ни против
него лично. И раньше, когда у нас было крепкое, мощное государство, такой
правитель, как «представительная власть», был бы очень даже к месту. Да,
Брежнев, например.
– Я его даже не помню.
– А я помню, ох, как помню... Весь мир ржал... Но сейчас, когда все
лопается по швам, содержать такого «главу» – неоправданная роскошь. Нужна
твердая, цельная личность...
– «Сильная рука».
– Сильная рука – это вовсе не обязательно концлагеря и комендантские
часы. Порядок нужен всем, и он вовсе не обязательно должен быть
казарменным. А у этих старых пердунов сил хватает только на организацию
мощной личной охраны...
Маша вспомнила звуки в президентском сортире и поперхнулась. Этой
детали ей хватило, чтобы увериться в верности деклараций Ильи Аркадьевича.
– Значит, все–таки, переворот?
– Очень надеюсь, что – нет. – Илья Аркадьевич прищурил глаза,
затянувшись «кэмелом». – Очень надеюсь...
– А вот мы с вами сидим, неожиданно сменила тему Маша (хмель давал о
себе знать), – сидим вот тут... Вон – американцы, вон – французы... Негры
тут же. Музыка. Нам весело. А вы опять какую–нибудь революцию устроите, и
страна станет сильной, ее бояться все будут, и люди будут работать...
Только ничего этого, – она обвела рукой вокруг, – не будет.
– Да ерунда это все! – рявкнул, похоже, тоже захмелевший Берман так,
что на них стали оборачиваться. – Мы же не к старому зовем!
– Мы – это кто? Какая–то новая партия?
– Нет. – Илья Борисович стал говорить нарочито спокойно и тихо. – Мы
– это небольшая группа здравомыслящих, опытных и энергичных людей,
работающих в высших эшелонах власти. Людей, окончательно убедившихся в
невозможности достижения РАЗУМНЫХ результатов парламентским путем в этой
стране, в нынешней ситуации. Существует пакет предложений, который со дня
на день мы собираемся передать Президенту на рассмотрение. Если хотя бы
половина из того, что мы предлагаем, будет одобрено, не понадобится не
только переворота, но даже наоборот: в нашем лице Хозяин получит преданную
гвардию, «просвещенную опричнину».
Никогда еще Маша не видела Бермана таким... благородным, что ли. И
вдруг поняла, кого он ей напоминает: кардинала Ришелье. Только более
искреннего.
– А если нет? – спросила она. – Если не одобрит?
– Тогда он должен тихо исчезнуть. Во имя России. В конце концов, это
его долг и привилегия – жить во имя России. А если нужно, то и исчезнуть
во имя нее.
– И убивать его, вы поручите мне...
Илья Аркадьевич, словно внезапно отрезвев, огляделся по сторонам. И
сказал, понизив голос почти до шепота:
– Еще раз повторяю: надеюсь, что до этого не дойдет. А уж если
дойдет, ты будешь не орудием, а чем–то вроде Троянского коня.
– Ясно, – Маша почувствовала, что усталость берет свое. – Ладно.
Когда все это будет?
– Не знаю. Скоро.
– Ладно. Я спать хочу. Проводите меня.
Скоростной лифт в один миг домчал их до ее седьмого этажа. У двери
номера они остановились.
– До завтра, – полуутвердительно, полувопросительно произнесла Маша.
– До завтра, – ответил он.
И вдруг быстро наклонился и коснулся губами ее щеки. И тут же
быстрыми шагами вернулся к лифту.
Как странно, – думала Маша, открывая ключом дверь. – И этот человек
принудил Соню спать с ним? Это совсем на него не похоже. Или она врала
мне? Нет. Точно нет. Кое–что в том, как они при ней общались друг с
другом, говорило и о взаимной ненависти, и о том, что близость между ними
действительно была. Неужели он играет со мной? Хочет казаться лучше чем
есть на самом деле?
Она разделась, погасила свет и, уже засыпая, подумала, ничуть не
стесняясь своей мысли: «Если бы сейчас он начал приставать ко мне, я бы
вышвырнула его вон. А вот если бы он остался как–то случайно... Я бы,
наверное, была даже рада этому...»
