3
Ощущение реальности на миг покинуло Машу.
Когда, у Гоги, она увидела газетную фотографию, она решила сначала,
что это – или фотомонтаж (только не понятно, кому это было нужно), или –
результат каких–то невероятных событий (а к невероятному, благодаря своему
дару, она была вполне подготовлена). Затем, посмотрев кассету, она
утвердилась именно во втором мнении. И ей страстно захотелось разобраться,
что же тут к чему. Ведь, в конце концов, ЦЕНТРОМ ЭТИХ СОБЫТИЙ БЫЛА ОНА!
Оказавшись в этом кабинете, ощутив неискренность в поведение его
хозяина, она вновь заподозрила подделку. Но вот она видит своего двойника
во плоти... И странное оцепенение охватило ее... Чего, собственно, она
хочет от этой девочки? От СЕБЯ... Спросить: «Ты кто?" – она и без того
знает ответ... Сказать: «Я хочу тебе помочь..." – но ведь она не может
сделать больше чем... она. «Откуда ты взялась?" А если этот вопрос та,
вторая, задаст раньше?!
Все эти, порождающие смущение, вопросы пронеслись в ее голове
буквально в несколько мгновений. Пока «Маша–2» не приблизилась. Когда же
та сделала это, все моментально встало на свои места. Словно ветер подул,
и густой туман рассеялся. Это была НЕ ОНА!
Не так опущены уголки губ, нет характерной легкой асимметрии
бровей... И самое главное, самое разительное: ЦВЕТ ГЛАЗ! ТОЧНЕЕ, ОТТЕНОК.
Да, похожа. А одежда и грим сделали это сходство почти идеальным. Для
посторонних.
Маша даже удивилось, как такое простое решение сразу не пришло ей в
голову. И ТЕПЕРЬ АБСОЛЮТНО ЯСНО, ЧТО ЦЕЛЬ ВСЕЙ ЭТОЙ ЗАТЕИ – ЗАМАНИТЬ ЕЕ В
ЛОВУШКУ!
Моментально вскипевшая в ее душе ярость вылилась почему–то не на
того, кто явно был главным устроителем этого постыдного балагана. И, то ли
противоестественность происходящего, то ли – сила пережитого потрясения
заставила Машу совершить абсолютно неожиданный для себя поступок. Она
вскочила и, вскрикнув: «Дрянь!", ударила самозванку ладонью по лицу...
И тут же опомнилась, ощутив стыд за содеянное. А та, ссутулившись и
закрыв лицо руками, зарыдала так, словно эти слезы копились уже много
дней. Сквозь жалобные всхлипывания прорывалось:
– Не я... я не хотела... Они заставили!.. Они угрожали маме...
Маша обернулась к Берману.
– Немедленно объясните, что все это значит! – сдерживаясь сказала она
и не узнала своего голоса.
События явно развивались не так, как планировал Илья Аркадьевич. Он
волновался.
– Я все объясню, – подчеркнуто спокойно, с расстановкой, ответил он.
– Я прошу только одного: не исчезайте. Уверяю, все делается единственно
для вашего же блага. Я просто не мог изобрести другого способа найти вас.
Пожалуйста, сядьте... – Его голос звучал все тверже, он вновь овладевал
ситуацией. – И ты – сядь! – приказал он псевдо–Маше.
Та послушно опустилась в кресло, а Машу окатила новая волна ярости,
вызванная презрительной, даже брезгливой интонацией, с которой была
произнесена эта последняя его фраза. Вдруг она поняла, что она и ее
двойник находятся, по–видимому, в очень схожих положениях. С той только
разницей, что она–то, исчезнув, может в любой момент прекратить этот
фарс...
Все эти камеры, кабинеты, коридоры... Уж если на нее они наводят
такую тоску, что же тогда говорить о человеке незащищенном? И она дала
себе обещание во что бы то ни стало вытащить отсюда эту бедную девочку,
даже если их отношения и останутся натянутыми, даже если они не понравятся
друг другу... В конце концов, не по своей, наверное, воле та втянута в
происходящую катавасию, и она – Маша – по–своему виновна в ее
неприятностях.
Обдумывая все это, она пропустила мимо ушей несколько фраз Бермана, и
вникать начала лишь с середины произносимой фразы.
– ...таким образом, вы подвергаетесь ежеминутной опасности быть
расстрелянной без суда и следствия. И личный интерес генерального
прокурора тут ничего не меняет. Мы же можем предложить вам очень и очень
выгодные условия. Вы будете использовать ваш талант на благо нашей страны
и при этом – щедро вознаграждаться. Законным, подчеркиваю, ЗАКОННЫМ
образом.
Сделка. Опять сделка.
Маша встала.
– Как тебя звать? – спросила она девушку.
– Соня.
– Пошли отсюда, Соня.
Та испуганно переводила взгляд с Маши на Бермана.
– Но если я... они же могут все... Мама...
– Запомните, Илья Аркадьевич, – произнесла Маша с нажимом: – Если с
головы ее матери упадет хоть волос... Если что–то случится с ней самой, вы
об этом горько, очень горько пожалеете.
– Вы совершаете ошибку, – Илья Аркадьевич поднялся тоже. В голосе его
звучала почти детская обида.
– Возможно, – с вызовом ответила Маша, повернулась и двинулась к
двери, потянув Соню за рукав. Та послушно пошла за ней.
Щелчок снимаемого с предохранителя пистолета был знакомым ей звуком,
и реакция не раз выручала ее.
Когда пули пробили пластиковую обшивку двери и прогремело два
выстрела, Маша уже лежала на полу.
Первым ее побуждением было – исчезнуть. Но что–то остановило ее от
этого привычного шага – то ли упрямое желание победить этого опасного и
умного противника ЕГО ЖЕ – обычным – способом, без «запрещенных» приемов,
то ли сознание неравенства в положении между ней и Соней – теперь уже ее
подопечной.
Мягко спружинив, она поднялась лицом к Берману. Ствол пистолета
смотрел ей в грудь, и ничто не мешало референту генерального прокурора
вновь нажать на спусковой крючок. Но страх уступил место какому–то
странному отчаянному азарту.
– Стреляйте, – онемевшими от напряжения губами улыбнулась она. – Но
учтите, это ваш последний шанс. Если я выживу... я растопчу вас как
мокрицу. Только не так быстро. Вы будете умирать долго и страшно...
Лицо Ильи Аркадьевича исказили ненависть и страх. Но длилось это долю
секунды. Он умел держать себя в руках. И он улыбнулся в ответ. Опустил
пистолет.
– Мы еще встретимся?
Дверь с грохотом распахнулась, и Маша краем глаза увидела того самого
молодого старшину, который привел Соню.
– Руки! – крикнул он боязливым звонким голосом. Но Берман, не отрывая
взгляда от машиного лица, остановил его жестом.
– Мы еще встретимся? – настойчиво повторил он.
Почему–то она не ответила «нет». Все с этим человеком было не просто.
Она ответила:
– Я помню ваш телефон.
– Вас проводят, – кивнул тот. – Больше сюрпризов не будет. ОБЕЩАЮ.
– Обойдемся без провожатых, – как–то обыденно, словно отделываясь от
назойливого кавалера, ответила она.
– Вас без него не выпустят, – окончательно вернув самообладание,
покачал головой он. – До встречи.
– Дайте мне пистолет, – шагнула она вперед и кивнула на старшину, – я
ему на выходе отдам.
– Хорошо. Играем в светлую. – Илья Аркадьевич плавно и точно бросил
пистолет ей, и она легко поймала его. – Только верните, это еще одна
статья.
– Пока, – пробурчала она, не зная что ответить, и повернулась к
старшине: – Пойдем что ли? Слышал, что начальник сказал?
– Дела–а–а!.. – протянул тот и поплелся вперед.
– ...Куда едем? – спросил Гога, разворачивая машину.
Появлению Сони он не удивился. «Я пока тебя ждал, сам до того, что
это – двойник, додумался», – объяснил он, когда они садились.
– Куда тебе? – глянула Маша на Соню. – По пути поговорим или заедем
куда–нибудь? Ты есть хочешь?
– Может, ко мне? – предложил Гога.
– Нет, – девушка немного смущалась, ей, видимо, не верилось, что ее
злоключения окончились. – Мама с ума сходит. Только я далеко живу – в
Репино.
– Где это?
– Я знаю, – заверил Гога. – Минут через сорок будем.
– Тогда – давай. Туда и поехали. По пути поболтаем.
...Поначалу, пока ехали по городу, разговор не клеился. Соня, иногда
сразу, а иногда – подумав, отвечала на машины вопросы, но больше это
походило на допрос, нежели на дружескую беседу.
Картина складывалась такая.
Однажды в школе (Соня учится в одиннадцатом классе) объявили, что
завтра к ним придет съемочная группа какой–то киностудии, которая ищет
девушку на главную роль в новом фильме. Все девчонки, само–собой,
навалились на макияж и понаделали причесок. И действительно, назавтра к
ним пришли трое: молодой испуганный мужчина, еще один – с фотокамерой и
жеманная молодящаяся дама.
Разглядывая школьниц, дама изредка заглядывала в какой–то альбом,
словно с чем–то сверяясь. Очень быстро, лишь обведя класс взглядом, она
выбрала двоих – Соню и еще одну ее одноклассницу – и попросила их
спуститься вниз, в спортзал. Остальные чуть не лопнули от зависти.
В спортзале уже сидело шестеро девчонок. Они бурно обсуждали
маячившие перед ними грандиозные перспективы, гадали, будут ли из них
выбирать одну или двоих, или вообще – возьмут всех отобранных. Соня
обратила внимание, что все отобранные, в том числе и она, – одного роста и
имеют примерно один – славянский – тип лица. И все – более или менее
симпатичные.
Вскоре «киношники» появились с еще одной девчонкой, попросили всех
встать, пройтись, сказать пару слов, фотограф при этом непрерывно щелкал
аппаратом. Они записали адреса и телефоны девочек, сказали, что в течении
двух дней обязательно позвонят тем из них, кто прошел первую пробу и,
пояснив, что «у них сегодня еще две школы», торопливо исчезли.
Школу лихорадило. И, когда, назавтра, Соне позвонили и попросили
подъехать по такому–то адресу, она даже никому не сказала об этом, чтобы,
во–первых, не завидовали, во–вторых, не смеялись, если она не пройдет
следующие пробы. К тому же молчали и остальные «отобранные», боясь
признаться то ли как она – что позвонили, то ли – что НЕ позвонили.
Даже родителям она ничего не сказала (отец терпеть не может никаких
разговоров о том, что она может стать кем–то другим, а не врачом, как у
них в семье было решено уже давно). И, вместо того, чтобы отправиться в
школу, она, никому не сказав ни слова, поехала в Ленинград.
Дойдя примерно до этой части повествования, Соня разговорилась, и
Маше уже не приходилось вытягивать из нее в час по чайной ложке. Их машина
к тому времени вышла на окраину.
– Я сначала удивилась, когда увидела, что по тому адресу – не
киностудия или, скажем, театр, а прокуратура. Но потом подумала, мало ли
что: может быть они детектив снимают? Или это какая–то новая маленькая
студия, и они тут арендуют одну–две комнаты... Сейчас всякое бывает.
Захожу в фойе, смотрю, там еще три девчонки ждут, я, оказалось,
последняя приехала. И мы четверо дико друг на друга похожи были. Разные,
конечно, но – как сестры. Мы сразу с ними решили, что кино будет
историческое, и надо, чтобы девушка на кого–то в копейку походила. Одна из
них, Надя, по–моему, была старше всех, и она работала секретаршей в
какой–то фирме. Две – студентки: музыкального училища и какого–то
института, я не запомнила. И все – ленинградки, из пригорода я одна была,
и я – самая младшая.
Мы только успели познакомиться, как появился Берман. Он сначала мне
очень понравился.
– Мне тоже, – заметила Маша.
– Я подумала, что это, наверное, режиссер... Он провел нас в кабинет,
а там уже сидит какой–то парень, весь в наколках... Да не в наколках дело.
Он был в наручниках, а рядом с ним милиционер стоял. Мы только вошли,
парень сразу вскочил и стал в меня пальцем тыкать: «Вот она, – кричит, –
бля буду!»
Гога только крякнул, но промолчал.
– Я так удивилась, что к чему? Даже подумала, может, это уже кино
репетируют? Хотя парень такой... Ну, как бы... Он уж СЛИШКОМ на бандита
похож: в тельняшке, рожа толстая, курчавый и – в наколках...
– Это Слон, – узнал Гога.
– Берман говорит: «Ты уверен?" А тот: «Она это, она! А остальные
непохожи даже». Ну, вот и все. Парня увели, девчонок отпустили, он долго
извинялся сначала... А я осталась. И все.
– И что было дальше?
– Дальше? – Соня неопределенно пожала плечами. – Дальше все
интересное кончилось. – И она снова замолчала.
Но вскоре продолжила сама:
– Он взял мой паспорт, что–то из него выписал. Потом говорит, сейчас
будем делать первые пробы. Ну, и повез в какой–то банк. Сначала меня вот в
это переодели... Какая–то женщина грим делала. Потом сняли, как будто меня
арестовали, как будто я этот банк грабила... Это сразу – в первый же день.
Я чувствовала – что–то не так: никаких прожекторов, никаких «дубль первый,
дубль второй..." Но спросить боялась, мало ли что... Пробы...
А когда вернулись, Берман говорит: «Тебе придется тут пожить». Ну, и
начал рассказывать, что никакое это не кино, что я участвую в поимке
опасного преступника, на которого очень похожа... Я испугалась. Не знаю,
чего, но испугалась. Что–то типа истерики. Хотела уйти. Но милиционеры
меня не выпустили. И когда он понял, что по–хорошему со мной не получится,
он мне показал ордер на арест...
– Сволочь! – в сердцах прошептала Маша.
– Потом он разрешил позвонить маме, она приехала... Плакала. Они с
папой все никак не могли поверить, что я ничего плохого не натворила. –
Соня сама начала шмыгать носом. – А он пообещал, что со мной все будет в
порядке, что в школе все уладят, что даже мне деньги заплатят потом... Мы
не соглашались, а он угрожал... Мама говорит, я в суд подам, а он
засмеялся: «Выше генерального прокурора – некуда...»
– Гад, гад! – уже в голос произнесла Маша и даже ударила себя кулаком
по коленке.
– Я учила твою биографию... Я про тебя все знаю. Я должна была при
необходимости играть, как будто я – это ты. А потом... потом он хотел,
чтобы я с ним спала...
Маша поперхнулась и, прокашлявшись, спросила с хрипотцой:
– А ты?
Соня исподлобья глянула на нее.
– Я... спала.
– И как? – неожиданно для себя спросила Маша.
– Нормально, – как–то виновато, и, в то же время, с вызовом ответила
та. И добавила: – Даже хорошо! – И Маша сразу почувствовала, что в этом
вопросе ее двойник разбирается лучше, чем она.
Гога возмутился:
– Ну вы, курицы! Хоть бы меня постеснялись, что ли!
– А ты не лезь не в свое дело! – рявкнула Маша и снова обратилась к
Соне:
– Так ты, наверное, не хотела, чтобы я тебя увозила? Вернуть тебя?
– Я его НЕ–НА–ВИ–ЖУ! – не поднимая головы, по слогам процедила та.
– Так как же ты... как ты могла?
Соня подняла на нее покрасневшие от слез глаза и зло ответила:
– Легко тебе! Невидимка. Раз, и нету! А мне как прикажешь? Что я
могла сделать? Я боялась – за себя и за маму!..
Они замолчали. И Маша вновь почувствовала, какая глубокая пропасть
отделяет ее от «обычных» людей. «Могу ли я осуждать ее? – думала она. – Я
– «девочка–монстр». Легко быть щепетильной, никогда не позволять себе
унижаться, никогда не идти на компромиссы, когда у тебя всегда наготове
запасной выход...»
Их «москвич» тем временем уже двигался по загородной автостраде. За
окнами то и дело мелькали аккуратные коттеджики Домов отдыха и
пансионатов. И тут Гога странным, напряженным голосом произнес:
– А за нами, между прочим, едут...
