3
До «Универсаля» добирались весело. Так совпало, что заехали за ней
как раз те самые трое (а всего в банде сейчас было десять человек),
которые участвовали в операции по уничтожению Деева: Гога, невысокий
скуластый сероглазый крепыш Вадик (раньше он был Лешиным одногруппником) и
худой усатый вредный дядька – натуральный уголовник по кличке «Копченый».
И для всех троих с памятных времен той операции Маша была невидима. И вот
они усадили ее за руль (Атос уже месяц учит ее водить автомобиль), и
умирали от жути и хохота, наблюдая за тем, как сами собой нажимаются
педали сцепления и газа, вертится баранка, и машина, в которой они сидят,
несется БЕЗ ВОДИТЕЛЯ по вечернему Питеру...
Ресторан, собственно, есть ни что иное (во всяком случае, должен быть
ни чем иным), как зона вечного праздника. «Универсаль» же просто лопался
от самодовольства, снова и снова ежедневно празднуя великую радость
избавления от мертвящего ига Сергея Ильича Деева, от его неусыпного ока,
жесткой руки и неуемной алчности, за которую и был он прозван Прорвой.
Чувство освобождения витало в воздухе меж изящных хрустальных люстр.
Доходило до того, что порой тот или иной официант у всех на глазах
неожиданно опрокидывал стопарик коньячку и принимался лихо отплясывать
«Ламбаду» с какой–нибудь особо сексапильной посетительницей. Раньше за
такое дело он и с работы мог бы вылететь, а нынче это никого ничуть не
возмущало, кроме, пожалуй, администраторши Софьи Львовны, которая при
Дееве была его правой рукой, теперь же ощущала, как власть ускользает из
ее цепких пальцев, и воспринимала это, чуть ли не как Армагеддон.
Атос и Маша нередко проводили вечера в ресторанах, но чаще – в
небольших кафешках с национальными кухнями (ей нравилось все это
пробовать). И всегда они были только вдвоем. Сегодня же впервые гуляла ВСЯ
банда. И лишь сев за стол (из двух сдвинутых столиков), Маша из обширной
речи Атоса узнала, что, собственно, послужило поводом для этого праздника:
– Итак, дорогие мои коллеги, – начал Атос, – вчера, еще не зная
исхода сегодняшней операции, я взял на себя смелость заказать места в этом
прекрасном зале. Потому что я верил в счастливый исход. Потому что удача
продолжает сопутствовать нам. И я не ошибся. Все вы уже знаете, сколько
мужества и сил потребовалось нашей Марусе, чтобы это случилось. И сегодня
общий счет финансовых поступлений в кассу нашей фирмы достиг ДЕСЯТИ
МИЛЛИОНОВ РУБЛЕЙ!
Присутствующие нестройно, но с энтузиазмом прокричали «Ура!" и
заапплодировали. Но Атос, остановив их поднятием руки, продолжил: – Все вы
знаете, что основная цель нашей деятельности – благотворительность. И,
вступая в дело, каждый из нас знал, что половина общей суммы наших доходов
уйдет обездоленным людям. Оставшаяся же половина снова будет поделена
пополам: одна часть уходит в оборот фирмы – на обеспечение всем
необходимым, другая же – поровну делится между нами. То есть сумма личного
дохода каждого из нас будет составлять лишь десятую часть от четверти
общей суммы. И я счастлив объявить, что именно сегодня каждый из нас
впервые получит свою долю – двести пятьдесят тысяч рублей!..
И снова Атосу пришлось останавливать взмахом руки восторженный гвалт.
– Отличные кейсы фирмы «Кодак» из натуральной, естественно, кожи, в
которых лежат ваши деньги – подарок фирмы. Так же, как и все расходы за
сегодняшний банкет.
Тут Копченый открыл вынутый из багажника «Волги», в которой они
приехали, и внесенный в зал чемодан. (В багажник машины встроен сейф; Маша
знала, что код его замка – ее год рождения. Атос любит такие эффектные
штучки.) Копченый достал из чемодана десять аккуратных добротных кейсов и
передал их по рукам. В ручку каждого из них была вшита металлическая бирка
с гравировкой. Маша получила свой кейс и прочла на бирке: «Любимой
Марусе». «Это безумие, – подумала она, – сейчас за нашим столом в общей
сложности два с половиной миллиона рублей. Все кончится или стрельбой, или
чем–то еще хуже» Однако Атос быстро снял ее беспокойство.
– Желающие забрать свои деньги немедленно, должны выпить с нами этот
бокал и сейчас же покинуть ресторан. Остальные же сдадут свои кейсы
обратно, они тотчас будут отвезены в контору и помещены в сейф. За
сохранность я ручаюсь. Деньги будут вам выданы по первому же требованию. Я
бы очень не хотел, чтобы кто–то сейчас покинул наш стол, но, повторяю, это
личное дело каждого... А выпить я предлагаю за нашу дорогую Марусю. И
объявляю ее – Королевой Полтергейста!
Все встали, грохнули пробки, холодная искристая жидкость пролилась в
бокалы. Выпили. После этого восемь кейсов вернулось в чемодан к Копченому,
и тот, под охраной двух вооруженных человек проследовал к выходу. Двое же
(клички «Слон» и «Али–Баба»), извинившись, покинули ресторан со своими
кейсами в руках. Правда, они обещали вернуться по возможности скорее.
Пока за столом оставалось пятеро, в основном царила настороженная
тишина. Но вот вернулись те трое, что увезли деньги, и Копченый объявил:
«Порядок». Все вздохнули с облегчением (Маша заметила: «Ну, ты, Атос, и
пижон..."), расслабились...
И – понеслось!
Текли реки Тичер»–джина, коньяка «Наполеон», и еще десятков
жидкостей, о которых Маша доселе и не слыхивала. Снова и снова пили «за
Марусю», пили «за Кису», за град Петра, за «отца советской мафии –
президента Горбачева», выпили даже за упокой души Деева, которому все они
обязаны появлением Маруси...
– Ты не боялся отпускать их с деньгами? – между делом спросила Маша
Атоса.
– Они понимают, что заработают и больше. И еще – они боятся тебя.
Маша была слегка шокирована.
Они танцевали танго и ламбаду, жигу и фокстрот... При этом мужики
(кроме Атоса, конечно), разбрелись по всему залу и вели жестокий
целенаправленный «съем» самых красивых дамочек, независимо от наличия у
тех кавалеров, и, танцуя, если не трахали, то, как минимум, облизывали их
с головы до ног, а потом тащили их к своему столу и обпаивали их
французскими винами вековой выдержки, обкармливали экзотическими
деликатесами... и – отпускали с Богом. «От нас не уйдет».
Но каждый считал своим долгом хотя бы один раз станцевать с Машей.
Она была уже порядком пьяна, чувствовала себя на вершине блаженства от
внимания и почитания девяти таких разных мужчин. Но особенно понравилось
ей танцевать с Гогой, который ржал, как сумасшедший, (ведь он танцевал с
невидимкой, и самому ему казалось, что он обнимает руками довольно
приятный на ощупь воздух). То, что он осязал невидимое, смешило его
особенно. Крича, к примеру, что–нибудь вроде: «А где наши титечки?
Титечки–то где?!", – он клал руку ей на грудь, закрывал глаза и отвечал
сам себе успокоенно: «Вот они, наши титечки..." Затем руку убирал, глаза
открывал и, выкатив их из орбит, говорил: «Тю–тю..." И смеялся он так
заразительно, что Маша на эти его выходки не оскорблялась, а напротив,
заливалась вместе с ним.
Потом явились Слон с Али–Бабой и ко всеобщему удовольствию включились
в оргию.
Потом, танцуя с кем–то еще, она краем глаза и издалека видела, что к
их столику подходила очень стройная и, кажется, очень красивая женщина с
густыми короткими черными волосами – под Мирей Матье (парик?), и о чем–то
недолго говорила с Атосом. Кого–то она Маше напомнила, на кого–то она была
похожа, но на кого?.. Маша, вернувшись к столу, поинтересовалась у Атоса,
кто это была, но тот ответил, что впервые ее видит: попросила прикурить.
Потом Маша в порыве хмельного умиления возжелала вдруг выпить на
брудершафт с вредным дядькой Копченым (которого она почему–то немного
побаивалась) и, подойдя, случайно подслушала обрывок его разговора с
молодым и патологически жадным головорезом Али–Бабой.
– ...Да с какой радости? Какая, к черту, благотворительность? –
говорил Али–Баба. – Это же деньги в задницу! Сиротки какие–то,
понимаешь...
Маша с рюмкой в руках стояла за его спиной, и он не видел ее,
Копченый же не видел ее всегда.
– Сынок, – отвечал он Али–Бабе презрительно, – работай ты в другом
месте, все равно больше ты бы не имел, а здесь – риска нет. За два месяца
– двести пятьдесят штук, где ты видел? А с Марусей – еще и побольше будет.
Это дело верное.
– А может, нет сироток–то? Может, все – Шахине в карман? («Это они
меня так прозвали», – умилилась Маша).
– Молчи, сука, – зашипел Копченый, – ты что, забыл? – И он понизил
голос до шепота: – Нет Шахини, понял? Нету.
«Не ясно, – подумала Маша, – как это – меня нету?»
А Копченый сказал снова в полный голос:
– А если и в карман, тебе–то что за забота? Чего ты в чужом кармане
считаешь?
– Ей–то не жалко, заслужила. А вот Киса – Кис–Кис–Киса... Кто пахан?
Он пахан? Это ж чистый шестой номер. Я таких давил, как клопов в щели на
нарах...
– Тупой. Тупым тебя мама родила. Завалишь ты все. Это же театр. Без
Кисы нет Маруси...
«Опять меня почему–то нет», – совсем запуталась Маша и влезла в
разговор:
– Кто тут Марусю вспомнил?
Спорщики подпрыгнули от неожиданности, а она полезла к Копченому
обниматься, хватая его за усы:
– Ну, Копченый, ну, почему ты меня не любишь? Все меня любят, а ты –
не любишь. Давай на брудершафт?
– С привидениями не пью, – огрызнулся тот, – уйди отсюда.
Но в конце концов разомлел и выпил–таки с ней «за дружбу».
Потом Атос забашлял музыкантам, и они, вместо однообразной попсы,
заиграли битловское «Let It Be», и Маша с Атосом пошли танцевать и
целоваться. И случился маленький, но забавный эксцесс. Неожиданно перед
ними выросла большая, похожая, благодаря габаритам и толстому слою белой
пудры, на памятник самой себе, женщина и заявила:
– Немедленно покиньте наш ресторан. Как вы себя ведете? У нас –
культурное учреждение. В театре вы себя так же ведете? Отправляйтесь домой
и делайте там все, что вам угодно. К тому же женщин в штанах мы вообще
сюда не допускаем. Тем более – в таких старых и рваных.
Атос хотел ответить ей что–то резкое, но Маша стала нашептывать ему
на ухо, он сперва запротестовал, но она на чем–то настаивала, и он,
засмеявшись, сказал: «Ну, ладно. Давай." Затем обернулся к администраторше
Софье Львовне (а это была именно она):
– Где вы видите женщину в штанах?
– А это что, – почти радостно возопила та, вперив в Машу толстый
морщинистый палец с массивным перстнем. А Маша внимательно и протяжно
посмотрела ей в глаза. И Софья Львовна увидела, как пьяная девочка в
старых джинсах тихонько растворилась в душном воздухе полутемного зала.
– Извините, – сказала Софья Львовна и с огромными, как блюдца,
глазами решительным шагом прошла в свой кабинет. Чтобы запереться и
просидеть там до конца вечера, уныло таращась в стену. Армагеддон
продолжается. На кого ж ты нас покинул, Деев Сергей Ильич?..
– ...Слушай, давай смоемся отсюда, – шепнул Атос Маше.
– Давай, – согласилась она. Эта толстая тетка была у нее третьей за
сегодняшний день, и, хоть с утренних инкассаторов прошло уже много
времени, в ушах у нее звенело, а голова побаливала. И она уже пожалела о
своей выходке.
Чтобы заглушить головную боль, она, вернувшись с Лешей к столу,
налила себе полный фужер коньяку (Леша пытался остановить ее, но не успел)
и залпом жахнула его.
Она не помнила, как Атос садил ее в машину, как вез. Она очнулась уже
на хате, в ванне с прохладной водой. И она услышала неразборчивые голоса –
Атоса и женский. Кое что она сумела разобрать; видимо, говорили прямо за
дверью. Атос: «Нет, нет, ничего не выйдет. Она здесь..." Голос: «О! Я хочу
посмотреть, как это в воде..." После чего дверь, как будто чуть–чуть
приоткрылась, но Маше уже было не до того: ее вдруг дико затошнило, и она
наполовину вылезла из ванны, чтобы не превратить в помои воду, в которой
сидит...
Появился Атос и долго и нежно приводил ее в норму. И она спросила:
«Кто у тебя был?" «Никого». «Но я же слышала. И кто–то заглядывал сюда».
«Тебе привиделось». И Маша поняла, что это действительно была
галлюцинация.
Потом ее рвало еще и еще, и она плакала, а Атос ухаживал за ней.
Потом он вытер ее огромным полотенцем и укутал в свой махровый корейский
халат. Потом он заставил ее проглотить две таблетки аспирина и напоил
крепким–прекрепким чаем, от которого во рту стало горько и вязко. И, хоть
ее и начало знобить, ей стало намного лучше. А потом он налил себе и ей по
пятьдесят граммов коньяку. Она пить не могла, но Атос сказал, что нужно, и
она выпила. И вправду ей снова стало совсем хорошо, и перестало знобить. И
Атос включил тихую музыку.
От выпитого сегодня алкоголя и пережитой психической нагрузки все ее
чувства были слегка притуплены; но, несмотря на это, с ними случилась
такая сумасшедшая, такая красивая ночь, после которой женщина может
чувствовать себя счастливой целую неделю.
